Грязь на снегу - Сименон Жорж - Страница 21

Идет он не к Тимо, хотя до Тимо два шага. Сам того не замечая, направляется в темный тупичок у дубильной фабрики. Когда он возвращается домой, привратник наблюдает за ним сквозь занавеску; этот, конечно, уже в курсе случившегося. Еще сегодня вечером, самое позднее завтра утром об этом будет знать весь дом.

Франк поднимается по лестнице. Света у г-на Виммера нет, значит, старик пока что не вернулся.

Все вокруг начинает сливаться в сплошной, серый, монотонный хаос. Часы следуют за часами. Никогда в жизни они не тянулись для него так долго. При взгляде на будильник Франку хочется порой закричать: стрелки словно приросли к месту.

Но от этих часов во всей их совокупности остается лишь несколько отрывочных воспоминаний, похожих на угольки, еще краснеющие в печи под толстым слоем золы.

Возвращается его мать, и запах ее духов разом заполняет квартиру. Секунду, не больше, она смотрит на сына и тут же поворачивается к Минне, знаком показывая, чтобы та прошла с ней в салон. Неужели они думают, он не слышит, как они шепчутся? Пусть Минна выкладывает все. Но та и не ждет его разрешения. Она считает своим долгом сделать это ради его же блага. Начиная с этой минуты обе женщины берут его под свою защиту.

Ему это безразлично.

— Ну поешь хоть немножко, Франк.

Лотта ждет, что от отрежет: «Не буду». Однако он ест.

Что — не понимает, но ест. Мать идет в маленькую комнату перестилать ему постель. Минна не ложится. Напускает на себя невинный вид, отправляется в салон, садится в кресло поближе к двери и сторожит Франка.

Кого они боятся? Хольста? Полиции? Старика Виммера?

Он презрительно улыбнулся.

— Можешь ложиться. Франк, — комната готова. Если, конечно, не предпочитаешь сегодня спать в салоне.

Франк не лег. Если бы его спросили, что он делал, о чем думал — он не сумел бы ответить. Бывали минуты — и это единственное, что ему запомнилось, — когда, словно в детстве, у него перед глазами оживали предметы, например стоящий около печки пуфик, на который его мать любит класть ноги, занимаясь шитьем, или медная пепельница, которая поблескивала так, словно смотрела на него.

Казалось, эти часы никогда не пройдут; однако они прошли. Франку приготовили какое-то питье на спирту с лимоном. Ему переменили носки. Он дал обуть себя в домашние туфли. Женщины говорили о Берте: вернется, мол, только завтра, но обещала привезти колбасу и кусок свинины.

Около восьми вернулся г-н Виммер. Он был один. Остальные жильцы тоже разошлись по этажам, а привратник, конечно, ввел их в курс событий.

Быть может, Мицци уже мертва?

Дорожный рабочий без устали твердил, что кошку лучше всего пристрелить. В доме наверняка есть люди, думающие о Мицци то же самое; есть и другие, которые охотно прикончили бы Франка, если б посмели.

Ему и это безразлично.

— Почему не ложишься?

А так как обе знают, чего он ждет, Лотта добавляет:

— Мы подежурим. Обещаю разбудить тебя, если будет что-нибудь новенькое.

Кажется, он расхохотался? Во всяком случае, ему этого хотелось.

Спору нет, все рано или поздно кончается, но ведь история с кошкой растянулась самое меньшее на два дня.

Неужели черно-белый зверек, у которого глаз вылезал из орбиты, был действительно еще способен убежать?

Гораздо вероятней, что мальчика предпочли обмануть и дорожный рабочий воспользовался-таки своим ружьем, пока Франк был в школе.

Последние минуты перед полуночью тянулись особенно долго, еще дольше, чем те, что предшествовали пяти часам вечера и теперь были так далеки, словно протекли в каком-то ином мире.

Первыми шаги на лестнице уловили женщины. Обе вздрогнули, но одна тут же притворилась, будто занята своим рукоделием, другая — будто поглощена романом Золя, хотя, безусловно, не смогла бы пересказать прочитанное.

Сначала внизу хлопнула дверь. Это он. Это может быть только он, и сейчас вагоновожатого остановит привратник, который давно караулит его, чтобы сообщить новость. Но почему шаги тут же зазвучали на лестнице?

Сперва еле-еле. До второго этажа их было почти не слышно. Начиная с третьего Франк различил шарканье войлочных бахил по ступенькам и — одновременно — ритм других шагов.

Он затаил дыхание. Минна порывалась вскочить, открыть дверь и выглянуть, но Лотта знаком приказала ей сидеть. Все трое напряженно вслушивались. Другие шаги были явно женские: слышался стук высоких каблуков.

Наконец в замке щелкнул ключ, и голос Хольста ласково произнес только одно слово:

— Входи!

Франк лишь много позже узнает, что она ждала отца в тупичке, где однажды ночью, прижавшись к стене, стоял он сам. Но разве он узнает, что она чуть не дала отцу пройти мимо и, лишь когда тот был уже не виден с угла, за которым она пряталась, из последних сил позвала:

— Отец!

Они вернулись домой. Дверь закрылась.

— А теперь ложись, Франк. Не сходи с ума.

Он догадывается. Мать боится, что, уложив дочь, Хольст постучится к Фридмайерам. Предпочитает объясняться с ним сама. Если бы Лотта осмелилась — но ее сковывает неподвижный взгляд сына, — она посоветовала бы ему пожить несколько дней в деревне или у кого-нибудь из приятелей.

Между тем, видит Бог, все устраивается как нельзя проще! Старый Виммер не выполз из своей берлоги.

Правда, спать тоже не лег. Сидит себе у внутренней форточки и все слышит.

Прилег ли Хольст этой ночью хоть на минуту? Вряд ли.

Он долго расхаживал по квартире. У него оставалось, видимо, еще немного дров или угля, потому что он развел огонь, помешивая в печке кочергой, грел воду.

Свет не гас. Франк дважды — в половине второго и в начале четвертого — приотворял дверь и видел розовую полоску под дверью напротив.

Сам он тоже не спал. Остался в салоне, где женщины, настояв на своем, поставили для него раскладушку. Они пытались, правда безрезультатно, свалить его с ног крепким грогом. Франк пил все, что ему давали, но голова у него оставалась ясной, как никогда в жизни. Он даже слегка испугался, словно усмотрел в этом нечто сверхъестественное.

Женщины разделись. Лотта принялась обихаживать Минну. Франк слышал, как они, снова помянув Отто, углубились в вопросы гинекологии.

Им, видимо, показалось, что Франк уснул. Во всяком случае, Лотта очень удивилась, когда, собравшись выключить лампу, услышала, как сын повелительно отчеканил:

— Нет.

— Как хочешь. Все-таки попытайся уснуть.

Около пяти утра Хольст распахнул дверь своей квартиры и постучался к Виммеру. Стучать ему пришлось несколько раз. Они тихо поговорили в коридоре, и Виммер, видимо, пошел одеваться. Затем, в свой черед, постучался к Хольсту, и тот сразу же открыл.

Хольст ушел. Франк мгновенно сообразил: отправился за врачом. Хождение по улицам в такое время еще запрещено, но Хольсту это безразлично. Конечно, он мог бы позвонить снизу, из вестибюля, но Франк тоже не стал бы этого делать. Доктора неохотно откликаются на вызовы, особенно телефонные.

Хольсту идти неблизко. На весь квартал остался один врач — бородатый вечно пьяный старик, которого никто не принимает всерьез: пациентов ему поставляет ведомство общественного призрения.

Хольсту пришлось, вероятно, перебраться через мосты.

В конце концов он нашел доктора, потому что в шесть у дома остановилась машина. Не скорая ли помощь? Вдруг Мицци куда-нибудь увезут? Франк бросается к окну, вглядывается в темноту, но различает лишь включенные фары.

По лестнице поднимаются двое. Если бы Мицци забирали в больницу, наверх поднялись бы санитары с носилками.

Франк гасит свет, иначе Хольст догадается, что он не спит, а ему и стыдно, и не хочется, чтобы его поведение было расценено как вызов. Но в любом случае страх тут ни при чем. Он не боится Хольста. И не станет избегать встречи с ним, напротив!

Визит доктора затягивается. У Хольстов подсыпают уголь в печку, помешивают в ней кочергой, снова кипятят воду. Нашла ли Мицци сумочку там, где он ее оставил? Поняла ли его маневр? Если нет, ее отцу предстоят долгие мытарства, прежде чем он выхлопочет новые карточки.