День лошади. (Сборник) - Коркищенко Алексей Абрамович - Страница 15

Грозовой оскорбленно вздернул голову, шарахнулся в сторону так резко, что Витька еле удержался, и снова перешел на галоп. Табор, постройки которого находились среди высоких развесистых деревьев, был уже не так далеко. Но Грозовой неожиданно свернул с дороги и напрямик через поле поскакал к видневшемуся на далеком горизонте косяку.

Витька попытался натянуть повода. Но разве мог он своими слабыми руками направить жеребца по нужному пути? Лишь сам притянулся к шее коня. Грозовой озлился. Он остановился и ударил задки. Витьку бросило на землю. Падая, он не выпустил из рук поводья, и это смягчило удар. Ремешок под шеей Грозового лопнул, и уздечка осталась в руках у Витьки. Всхрапнув насмешливо, дончак умчался к косяку, а Витька остался лежать на траве.

Еще издали заметила Витьку кухарка, тетка Нюся, и окликнула заведующего фермой:

— Посмотри-ка, Андрей, у тебя глаза лучше, чей-то хлопец бежит.

— Так это же Витька! — узнал заведующий, — Ох, он у меня и заработает! Куда принесло его!.. Э-э, да он хромает.

— Дядя Андрей! — крикнул Витька, вбегая во двор табора под деревья. — Корова Лыска заболела, пену пускает и горбатится…

Бросив уздечку на землю, взмокший, исцарапанный, в зелени, он тяжело опустился у бочки с водой.

Андрей Тарасович спросил грозно и вместе с тем удивленно:

— На жеребце прискакал?!

Витька устало кивнул.

— Смотри, какой отчаюга! — покачал головой заведующий. — Сел на жеребца! И как он тебя не убил, просто удивительно!

— Так я же подружился с ним, — сказал Витька.

— Подружился, — усмехнулся заведующий.

— Не слушается он повода, — пожаловался Витька, — ты его правишь на дорогу, а он в табун бежит… Дядя Андрей, я останусь подпаском, ладно? А то мне без работы хоть пропадай.

— Ладно, джигит, оставайся, — ответил Андрей Тарасович и подмигнул. — Парень ты смелый… Скажешь старшему пастуху, что я разрешил.

Вскоре он ускакал в хутор с чемоданчиком ветврача, а Витька сидел под деревом, пил воду, улыбался и очарованно смотрел в степь.

Теперь он был спокоен. Скука кончилась. У него было дело. Ему показалось, что и ушибы перестали болеть. Он поднялся, повесил уздечку Грозового на дерево и сказал солидно тетке Нюсе:

— Ну, я пошел к стаду.

— Иди, милок, иди, — ответила кухарка и дала ему большую, как колесо, горячую пышку, густо намазанную медом.

1961

Валентинка

Во дворе испуганно огрызнулся сонный Тузик — наверно, хвост отдавили ему, в коридоре что-то грохнуло и отчаянно взвыл кот, ружейным выстрелом хлопнула дверь, и на пороге появилась она, Валентинка.

Бабка Дарья, дремавшая сидя, вздрогнула.

— Ну что за дите такое! Хай тебе грец!

— Хай, бабушка, хай мне грец! — согласилась Валентинка и бросила портфель куда-то в угол. — Все, больше не учимся! Распустили на каникулы. Я в кружок юннатов записалась и буду за телятами ухаживать…

Бабка презрительно хмыкнула:

— Под носом еще не высохло, а туда же!.. За телятами ухаживать. За тобой самой надо еще ухаживать.

— А вот и буду, — насупясь, ответила Валентинка.

— К тетке своей в город поедешь. Она портнихой работает. Присмотрись… Восьмилетку закончишь, она выучит тебя на портниху. Хорошая работа это: сиди дома, в тепле, да шей. И заработок хороший.

— Пропади он пропадом, тот заработок! — сказала Валентинка, употребляя бабкины же слова. И убежала во двор, увидев, что бабка берется за веник.

Недолюбливала Валентинка свою бабку Дарью, потому что та каждое утро будила ее, обрывала жесткой рукой волшебные сны. Валентинка часто пыталась размягчить черствое бабкино сердце, просила: «Подожди, бабуня, минуточку», но бабка продолжала расталкивать ее негнущимися твердыми пальцами и монотонно, как заводная, бубнила одни и те же опротивевшие слова: «Вставай, в школу опоздаешь».

Бабка тоже недолюбливала Валентинку. Она считала ее самой бестолковой и разбалованной из всех своих внуков и внучек. Еще давно, когда Валентинке исполнилось семь лет и она собиралась в первый раз идти в школу, бабка сказала:

— Не выйдет из нее толку, из мазухи!

Валентинка росла, но бабка Дарья по-прежнему недоброжелательно относилась к ней, считала очень капризной и балованной.

…В тот вечер мать пожаловалась отцу:

— Придумала на ферму идти, юннаткой записалась… Ну это еще куда ни шло, так — на тебе! «Надену, — говорит, — новые зеленые туфли к телятам». Я ей свое, а она свое.

— Пропади они пропадом — туфли! — выскочило у Валентинки.

Отец покосился на Валентинку и сказал:

— Насчет фермы не возражаю — иди, а насчет фокусов — прекрати! И язык укороти. Что это еще за дело? В четвертый класс перешла — взрослая все-таки.

— Ладно, — буркнула Валентинка.

— Только ты не думай, что с телятами будет легко, — добавил отец с усмешкой. — Во-первых, просыпаться надо рано, чего ты не любишь, во-вторых, натягаешься с телятами, рук не поднимешь, в-третьих…

— Не пугай, — перебила Валентинка, — ничего не боюсь.

— Я теперь не буду тебя будить по утрам, — сказала бабка. — И панькать[4] тебя не буду, и у меня каникулы. Так-то!

— Сама проснусь. И панькать меня не надо, никто вас не просит…

— Насказала семь четвергов, и все кряду, — заметила бабка из темного угла. — Словами туда-сюда, а делами никуда!

Ох, как стало обидно Валентинке! Ну чего ей надо, бабке? Сидела бы молчала! Просто не дает проходу. Просто дышать нечем! И задумалась: неужели она и в самом деле бесхарактерная? Иван Ильич, классный руководитель, тоже говорил, что у нее нет характера.

Проснулась Валентинка на следующее утро необычно рано, поднялась с постели и подошла к раскрытому окну. Всходило солнце. Лучи зажгли высокие облачка. Они зарделись, накалились и спустя минуту вспыхнули вишневым огнем. Отблески его упали на оранжевое подсолнечное поле за дорогой.

Валентинка стояла и улыбалась. Она была довольна собой: все-таки сама проснулась.

Вдруг скрипнула дверь. Валентинка оглянулась: на пороге стояла бабка, оторопело глядя на нее.

— Господи, да ты уже встала?! — воскликнула она.

— Я же сказала, что буду сама вставать, — ответила Валентинка, — вот и встала.

Бабка вышла.

Валентинка поискала под кроватью какие-нибудь туфли, но нашла только старые черевики. Мать запрятала всю обувку. Она презрительно покривила губы, надела черевики и, попив молока, побежала на ферму.

Петька был уже там, а Ольгу пришлось ждать почти целый час. Пришел заведующий фермой Афанасий Гаврилович и повел к телятам.

Телята встретили их дружным мычанием. Они были все как на подбор: красно-бурые, лобастые и очень потешные. Валентинка юркнула к ним в щель ограды. Растопырив уши, они во все глаза смотрели на Валентинку, удивлялись ей и тянулись к ее цветастому платью. Один бычок, которого она сразу же назвала Лобанчиком, бросился бодаться. Она смело сунула палец в его шершавый рот. Он жадно засосал и тотчас успокоился.

— Их тут пятнадцать, — сказал Афанасий Гаврилович. — Выращивайте, сам буду помогать вам. Посмотрю, как сумеете, а то хвастаться вы горазды. Кто из вас будет старшим?

Ольга стала ласково смотреть на Афанасия Гавриловича, но он не назначил ее старшей. Он изучающе оглядел Валентинку и сказал:

— Вот ты будешь старшей. Ты, кажется, боевая девочка. Справишься?

— Правильно, — сказал Петька.

А Валентинка ответила:

— Ладно, справлюсь.

Но как она будет справляться, ей еще не было ясно.

Афанасий Гаврилович рассказал, что им нужно делать, и ушел.

Валентинка осмотрелась: в телятнике и в базу было грязно, телята запачканы навозом, в кормушках лежала непросеянная ячменная дерть. Работы здесь — край непочатый!

— Петька, неси воды, — сказала Валентинка очень решительно. — Ольга, ты не кривись, будешь с ним кормушки мыть.

Петька схватил ведра и побежал за водой, а Ольга спросила недовольно: