Золотой круг - Коркищенко Алексей Абрамович - Страница 7

Я улучил минутку, представился Канивцу, сказал, зачем приехал.

— Понятно. Вот гостей провожу, тогда побалакаем.

Толпясь вокруг Федора Яковлевича, гости двинулись дальше вдоль выстроенных машин. У каждой подолгу останавливались, разбирались в конструктивных доработках. Канивец не оставил без внимания даже борону — это простейшее и древнейшее сельскохозяйственное орудие, которое, может быть, вот уже сто лет не подвергалось никакой модернизации. Он сделал из нее высокоэффективное орудие для уничтожения сорняка. Натянул за зубья стальную проволоку. Треугольником вперед. Просто и мудро.

— Это что за балалайки?! Какие песни вы на них играете? — спросили гости, когда Канивец остановил их около прицепа, рассчитанного на двадцать одну борону. Готовые, с проволокой, натянутой треугольником, бороны были прислонены к брусу прицепа.

— Это не балалайки, а гвардейская «катюша» против врага, сорняка, — с улыбкой ответил он. — Это и есть та штуковина, с помощью которой мы уничтожаем сорняк до культивации. Ранней весной, когда с культиватором на поле не заедешь, земля еще гливкая[1], а сорняк уже густо вылез, боронки с проволокой — незаменимое дело! Они закрывают влагу, уничтожают корочку и одновременно выдергивают молодой сорняк с корнями. Боронку поднимешь, а сорняк на проволоке, как лапша, висит.

— Один залп дает ваша гвардейская «катюша» или…

— Два-три залпа дает, на каждый выход врага, сорняка, против нас. До сева пропашных раз-два и после сева.

— Как же так можно — после сева?

— Можно! Выработали тактику. Вот, например, посеяли мы подсолнух. Дня через три смотрим — на свет божий вылез на этом поле сорняк, ну, мы опять прогоняем боронки — кончаем с ним. А семечко подсолнуха за эти дни только проклюнулось, росток выпустило, для него эта операция безвредна. Тут важно время не прозевать, поняли? И вот что я вам еще скажу, братцы кубанцы. Надо туго натягивать проволоку, чтоб она, как струна, звенела, а то не пойдут боронки — будут кувыркаться, идти боком. Зараз проверим, как мои молодцы натянули проволоку.

Канивец пошел вдоль прицепа, дергая пальцем натянутую за зубья проволоку, как струны неведомого музыкального инструмента.

— Эта борона играет доремифасоль, — удовлетворенно и чуть насмешливо сказал он. — И эта… — Низкий, невыразительный звук струны остановил его. — А эта не играет. — Отбросил борону в сторону.

Пока дошел до края прицепа, отбросил еще одну.

— Две бракованных бороны из двадцати одной не такой уж большой процент брака, а? — смущенно сказал он и крикнул проходившему по двору механизатору: — Анатолий, вон лежат две бороны! Не играют. Перетянуть проволоку!

— Федор Яковлевич, то не моя работа. Мои бороны играли! — возмущенно ответил тот.

— А я откуда знаю, чьи это бороны — твои или кого другого! Надо было писать мелом на них: сделано таким-то. А теперь попробуй разберись, кто из вас смухлевал. Переделать немедленно!

Канивец говорил будто бы с улыбкой, но довольно сурово. Ох и не любит же он, не терпит небрежной работы! Строго взыскивает. Об этом хорошо знают и помнят его подчиненные.

Механизатор не спорил с бригадиром. Позвал своего напарника и унес бороны в мастерскую. А Федор Яковлевич продолжал рассказ.

Гости записывали, снимали чертежи разных приспособлений, поправок к культиваторам, сеялкам и другим машинам, ходили за ним следом, прислушивались, приглядывались: много интересного было у него во дворе, и сам он был интересный — крупный такой, неторопливый в речи, несуетливый, с развалистой походкой. Ладони у него широкие, сильные и хваткие. Ведя разговор, он привычно крепко обжимал пальцами детали машин, пошатывал, словно испытывал, надежно ли сделано, не поломается ли. Держался естественно, просто и независимо, в то же время с сознанием своей правоты, к слушателям относился равно, а это были специалисты разных категорий — начальники сельскохозяйственных управлений, председатели и главные инженеры колхозов, механики, звеньевые и рядовые механизаторы.

Не так просто передать речевые особенности Федора Канивца. Он, как и многие жители Займо-Обрыва, потомок казаков-запорожцев, южных славян — воинов и хлеборобов, и речь у него мягка, глубоко интонационна, освещена юмором, как это бывает у оптимистичных, жизнерадостных людей.

— Федор Яковлевич, нам известно, что вы уже не первый день проводите прикорневую подкормку озимых. Но с помощью каких машин вы это делаете? — спросили его.

И тут Канивец неожиданно переводит внимание гостей на меня:

— Вот тут с нами ходит писатель. Его, наверное, тоже это интересует. Специальных машин для внесения прикорневой подкормки озимых нам, как и всем, не дают. Нету таких машин! Но озимые мы подкармливаем уже десятый год, потому что это дает нам хорошую прибавку урожая. А используем мы те же самые зерновые сеялки! Эта работа в нашем колхозе выполняется как раз в самый разгар весенней страды. И где сеялок недостаточно, там сев яровых задерживается. Мы об этом кричим уже какой год, но конструкторы специальных машин не разрабатывают! Нет машин также и для подкормки пропашных культур растворами удобрений, которые дают очень приметную прибавку урожая. Мы сами выкручиваемся, как можем. А что себе думают конструкторы?

Канивец говорил с болью. Разговор о взаимоотношениях с конструкторами и производственниками горячо подхватили гости. Что же происходит? Сельскохозяйственная наука, селекционеры дают хлеборобам многое — новые сорта пшеницы, кукурузы, подсолнечника и других культур; агрохимия создала сильные удобрения, а вот промышленность, конструкторы отстают. К новым тракторам у механизаторов претензий нет, а вот к зерноуборочным комбайнам и сеялкам разного типа и назначения, культиваторам и другим инвентарным машинам рекламаций не оберешься. Принципиально новые машины, рассчитанные на высокие, растущие год от года урожаи, на поля не поступают.

Федор Яковлевич подвел гостей к сеялке, еще не потерявшей заводского блеска.

— Ну, вот возьмем, к примеру, эту новую зерновую сеялку Сибсельмаша со Знаком качества. А что в ней нового? Механизмы, которые подают туки вместе с зерном, такие же плохие, как в старых сеялках, без Знака качества. Нету в ней ворошилки для удобрения. Чуть больше откроешь клапан — много сыплется его, чуть прикроешь — совсем не бежит. Если бы конструкторы работали с нами в контакте и давали нам свои машины для испытания, прежде чем запускать в производство большими сериями, мы бы помогли им довести их до нужной кондиции — нам же работать на этих машинах, в конце концов! Но конструкторы пренебрегают нашим опытом.

Гости усаживались в автобусы. Канивец спросил у меня озабоченно:

— Так вы к нам надолго?

— На недельку, Федор Яковлевич.

— На недельку? — Он еще больше озаботился, — Так, так… Что робыть, не знаю. Мне зараз надо ехать с гостями на ферму, а потом — в больницу, за матерью… Как быть с вашей ночевкой? Где же вас устроить на постой?

— Езжайте, Федор Яковлевич, не беспокойтесь обо мне. Я устроюсь тут, на полевом стане.

— Ну, если так, то ладно. Поживите, оглядитесь, познакомьтесь с нашими механизаторами — хлопцы что надо. Никитич, — обратился он к сторожу, — как у тебя с продуктами?

— С продуктами нормально, запас есть, хватит на неделю на двоих.

— Ну, тогда я поехал спокойный, — сказал Канивец. — Потолкуем с вами завтра. А ты, Никитич, обеспечь человеку быт. Дай чистые простыни, одеяло, ну, и остальное, что потребуется.

Канивец сел в «уазик», поехал с гостями на ферму, к жижесборнику, а я остался посреди двора в одиночестве. С моря с пронизывающим ветром летел липкий снег. Степь, тоскливая и нелюдимая, казалась черным бумажным листом, иссеченным белыми косыми линиями. Тоскливость стала было заползать в душу, но тут до меня донесся приятный с детства дымок кузнечного горнила, и затем я услышал деловитый, веселый звон наковальни. И степь уже не казалась мне такой отрешенной и унылой. Душа встряхнулась и ожила, и я пошел на край зяблевого поля, где у сеялочных сцепов хлопотали механизаторы. Я направился к ним. Мы разговорились, познакомились. Тут были Николай Левченко, Николай Виниченко, Дмитрий Репник, Григорий Кудлай, Василий Канивец. Присмотрелся я к сеялочному сцепу и обнаружил немало любопытного. Например, система креплений, соединяющих боковые сеялки в сцепе, дополнена растяжками неизвестной мне конструкции, еще новенькими, недавно кованными — с них даже не сошла свежая бордовая окалина. В бригаде Канивца заранее думают о том, что может случиться в горячие дни весеннего сева: бывало, обрывались крайние сеялки на повороте. Благоразумнее ведь застраховать надежно их заранее, чтобы потом, в загоне, не терять драгоценного времени.