Непрощенные - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 3

Длинный день подошел к концу. Телевизор смотреть не хотелось, читать тоже – надоело в колонии. Оставалось пить. Водка в холодильнике кончилась, звонить Федосову, чтоб подвез, не тянуло. Да и город хотелось увидеть, людей: соскучился за проволокой… Достал пистолет, вытянул из кучи пакет поприличней, оделся и пошел. Во дворе было пусто, в магазине вряд ли узнают – Москва. Перед выходом из подъезда еще раз проверил «макаров» и загнал патрон в ствол.

Во дворе светил одинокий фонарь и лил дождь. Огляделся, сунул руки в карманы и потопал. Мир был зыбким и мокрым, и на мгновение мне показалось, что все, что в нем осталось, это я, никому не нужный вояка, и ущербная луна, пробующая пробиться через тяжелые тучи, чтобы рассмотреть козявку-человека. Когда за спиной послышались торопливые шаги, даже полегчало. Оглянулся. Щуплый, невысокий пацан бежал следом. Я перехватил «ПМ» в кармане куртки. Пацан подбежал ближе и остановился, пытаясь вытащить пистолет из кармана. Тот зацепился. Лицо у говнюка было испуганным. Мокрые от дождя черные волосы, густые брови… Меня захлестнула злость: киллер, мать его! Не могли найти лучшего?

– Ну? Ты пришел за мной, малыш?

За спиной пацана что-то закричали: видимо, приободряя. Да их тут целый аул! Потанцуем? Сначала я собирался съездить «бойцу» по роже и обезоружить, но присутствие помощников меняло дело. Пацан наконец вытащил пистолет, и я нажал на спуск. Чернявый качнулся и упал лицом вниз. Я вскинул «макаров», целясь на звук голоса, но в черноте двора разглядеть противника трудно. Огненный пульсирующий факел вылетел из окна припаркованной в отдалении машины. Выстрелов я не услышал. Когда в тебя попадают, их не слышно…

По пустынной улице катился одинокий шарик перекати-поля. Докатился до салуна, ткнулся в крыльцо, пролетел мимо лавок бакалейщика и шорника и притормозил у входа в банк.

В пересохшем рту першило, потели ладони. Стоять на порывистом сухом ветру было неприятно, песок забирался в щелочки глаз, попадал в рот, прилипая к потной шее, вызывал зуд. Нетерпимо хотелось почесаться.

Напротив покачивалась грузная фигура. Грязное пончо не скрывало мощный торс, длинные руки походили на конечности гориллы. Мятая шляпа с обвисшими полями, закрывающими глаза, довершала картину. От фигуры веяло силой, прямой и жесткой, как удар топором по подставленной шее.

Он должен успеть первым!

– Ну? Ты пришел за мной, малыш?

«Never free, never me, so I dub the unforgiven», – завыло в голове.

Ильяс рванул рукоятку кольта, но стоявший напротив выхватил свой быстрее. Его револьвер взлетел вверх будто сам собой, зрачок ствола выплюнул сноп искр.

В грудь ударило, стало нечем дышать. Не успел!

– Unforgiven! – по-прежнему ныло и ревело в ушах…

Ильяс рывком сел, встряхнул головой и уставился на стену. Тишину квартиры в Алтуфьеве рвали гитарные переливы шведско-американской группы.

– So I dub the unforgiven! – рычал из динамиков мобильного телефона рингтон.

Ильяс накрыл телефон ладонью, глянул на часы. Два часа ночи. Кто?

«Дядя Аслан», – подсказал экранчик.

– Здравствуй, дядя! – Спросонья слова приветствия вылетели на русском языке. Так было не принято, некрасиво. Он тут же поправился: – Салам.

– Салам, Ильяс…

– Что случилось, дядя?

Голос собеседника дрогнул:

– Приезжай, Ильяс… Розу убили. Похороны послезавтра.

Ильяс хотел спросить: «Кто убил?» – но не успел. Собеседник положил трубку.

Розу Ильяс помнил. Нескладная, черноволосая, высокая. На год младше Ильяса. Он учил ее стрелять… В последний раз виделись на дне рождения бабушки. Сколько ей тогда было? Шестнадцать? Значит, теперь восемнадцать… «Было восемнадцать», – поправился он.

Ильяс спустил ноги с кровати, осмотрелся. Надо предупредить деканат об отлучке. В голове крутились мысли одна другой бестолковее. Покупать подарки для родни? Хватит ли денег? А еще билет на самолет…

Телефон снова зашелся переливами гитары. «Сестра».

– Салам, Эльмира.

– Розу убили! Дочку дяди Аслана.

– Знаю, он звонил.

Сестра еле сдерживала рыдания, всхлипывая. Они с Розой дружили: в детстве играли вместе.

– За что? За что все это? Когда, наконец, кончится?

– Успокойся, Эля. Выпей лекарства и ложись спать.

– Я еду на похороны. Мы лето вместе провели. Я Розу… – Сестра все же не сдержалась и заревела в трубку.

– Успокойся. Я закажу нам билеты.

Эля всхлипнула еще разок, понемногу сдерживаясь.

– Отчего она умерла? – Ильяс поправился. – Кто ее убил?

– Не знаю… Дядя не сказал. Он сам не свой.

Ильяс вздохнул:

– Ладно. Давай спать. Утром закажу билеты.

– Я сама закажу. У тебя даже на поезд не хватит.

Ильяс смолчал.

– До встречи!

– Спокойной ночи!

Экран телефона медленно погас. Спать уже не хотелось.

В аэропорту Владикавказа их встретили двоюродные братья. Муса, сын дяди Ахмета, и Шамиль, средний сын дяди Рустема.

– Салам.

– Салам.

Они молчали до самого выхода. Только у машины Ильяс не выдержал:

– Кто?

Муса кивнул на скучающего в стороне солдата.

– Они, брат.

…Ехали долго.

Потом были похороны. Ревущие родственницы, высохшие, ввалившиеся глаза бабушки, промозглый ветер на склоне, сухие комки земли в ладонях.

Муса привел его на склон, когда гости покинули двор.

– Возьми земли, Ильяс. Это хорошая земля. Наша. Бери!

Он послушно зачерпнул ладошкой крошащуюся породу.

– Это хорошая земля, Ильяс. Это земля наших предков. Твоих и моих, брат.

За спиной послышались шаги. Вверх по склону поднимались Шамиль и дядя Аслан.

– Ты уже взрослый, Ильяс. У взрослых свои законы.

– К чему ты это мне говоришь, Муса?

Но ответил не двоюродный брат. Заговорил дядя Аслан:

– Я не могу быстро ходить. У меня больная нога. Уже десять лет.

Ильяс знал, где дяде прострелили ногу. Он кивнул. Это знали все.

– Моих сыновей убили. Теперь забрали дочь, – дядя Аслан потер бороду, он нервничал. – За жизни сыновей со мной рассчитались. Но Роза уйдет неотомщенной.

Ильяс напрягся: он ближайший родственник Розы, ближе, чем Муса и Шамиль. Мстить? Ему? Учился, учился, а теперь в горы?!

– Мы все сделаем правильно, дядя, – ответил Муса. Он посмотрел на Шамиля и Ильяса. – Так?

Шамиль закивал.

– Мы найдем и покараем. Так ведь, брат? – Ладонь Мусы легла на плечо Ильяса.

– Я слышал, его арестовали и будут судить, – Ильяс, как мог, оттягивал неизбежное.

– Это их суд, брат. Их законы, их судьи, их тюрьмы. Они не хотят, чтоб мы волновались, они боятся нашей мести. Один воин стоит тысячи баранов. А там бараны, брат. Бараны и шакалы. Мы будем жрать одних и резать других, брат!

Шамиль кивал все энергичней. Глаза его лихорадочно блестели. Зрачки казались огромными. Да они больные!

– Его будут судить, и если отпустят… – попытался вывернуться Ильяс.

– Даже если посадят, брат! Он отсидит, а сестры не будет. Ее не выпустят через пару лет, не вернут отцу. Не думай, брат! Действуй, как велит сердце.

На другое плечо легла ладонь дяди.

– Мы отомстим. Так?

Он ждал этих слов. Знал, что услышит, и боялся. Всю свою жизнь пытался выскочить из раскручиваемой спирали предложенной судьбы, старался, полз и, кажется, почти соскочил… Но только «почти».

На вопрос можно было не отвечать. За него уже решили. Упереться? Нет… Место и окружение выбрано правильно. Подперли со всех сторон. Похороны отодвинули далеко рациональное «я». В груди клокотало, настойчиво били в висок маленькие злые молоточки.

– Да, Муса!

– Это правильные слова – от сердца.

На душе Ильяса было пусто.

Он забыл этот разговор. Заканчивался четвертый курс, шла преддипломная практика. Эля съехала в Голландию к родителям покойного мужа, и в распоряжении Ильяса была прекрасная двушка на Фестивальной. Жизнь казалась простой и легкой.