Дело Сен-Фиакра - Сименон Жорж - Страница 20

Тут взгляд его затуманился. Чтобы скрыть охватившую его досаду, Морис де Сен-Фиакр деланно рассмеялся.

— Все это проще простого, не так ли? Если человек живет, как последний шалопай, да еще подписывает чеки без обеспечения… Старина Готье меня избегает.

Наверняка он тоже убежден, что это дело моих рук.

Вдруг он удивленно уставился на священника.

— Господин кюре, что с вами?

В самом деле, священник был мрачнее тучи и старался не встречаться взглядом ни с графом, ни даже с Мегрэ.

Сообразив, в чем дело, Морис де Сен-Фиакр с горечью воскликнул:

— Вот! Мне опять не верят! И как раз тот человек, который хочет меня спасти, убежден, что я виновен.

Он вновь распахнул дверь и, забыв, что в доме покойница, громко позвал:

— Альбер! Альбер! Да скорее же, черт возьми! Принесите нам чего-нибудь выпить.

На зов явился дворецкий и направился к стенному шкафу, откуда достал бутылку виски и стаканы. Все молча наблюдали, как он разливает виски. Многозначительно улыбнувшись, граф заметил:

— В мое время виски в замке не держали.

— Это господин Жан…

— А!

Отпив добрый глоток, граф проводил дворецкого до двери и запер ее на ключ.

— Здесь многое переменилось, — пробормотал он словно про себя.

А сам по-прежнему не спускал глаз с кюре, и тот, чувствуя себя все неуютнее, сбивчиво заговорил:

— Извините, мне пора идти на урок катехизиса.

— Минуточку. Вы по-прежнему уверены в моей виновности, господин кюре. Да нет же, не отпирайтесь. Священники врать не умеют. Однако я хотел бы кое-что прояснить.

Ведь вы меня не знаете. В мое время вас в Сен-Фиакре не было. Вы обо мне только слышали. Вещественных доказательств никаких нет. Комиссар сам присутствовал при несчастье и знает это лучше, чем кто-либо другой.

— Прошу вас… — лепетал священник.

— Нет! Что же вы не пьете? Ваше здоровье, комиссар.

Глаза графа горели мрачным огнем. Он с каким-то ожесточением стремился довести дело до конца.

— Множество людей могли бы оказаться под подозрением. Но подозреваете вы меня, и только меня. И я никак не пойму, отчего это? Даже не спал сегодня всю ночь.

Я пытался продумать все возможные причины и в конце концов, кажется, нашел. Что сказала вам моя мать?

На этот раз священник прямо-таки побелел.

— Я ничего такого не знаю, — запинаясь, вымолвил он.

— Не надо, господин кюре. Вы мне помогли, пусть так. Вы передали мне эти злосчастные сорок тысяч франков, теперь я могу перевести дух и достойно похоронить мать. Благодарю вас от всего сердца. Но в то же время вы обрушиваете на меня весь гнет ваших подозрений. Вы молитесь за меня. Это либо чересчур, либо недостаточно…

В голосе его зазвенел гнев, даже скрытая угроза.

— Поначалу я хотел объясниться с вами без комиссара. Но сейчас искренне радуюсь, что он здесь. Чем больше я думаю обо всем этом, тем больше мне кажется, что тут есть что-то неясное, какое-то недоразумение.

— Господин граф, умоляю, не мучьте меня…

— А я предупреждаю вас, господин кюре: вы не выйдете отсюда, пока не скажете мне всю правду.

Граф изменился до неузнаваемости. Он дошел до предела. И, как все мягкие и слабые люди, после чрезмерной податливости ударился в излишнюю крутость.

Наверное, раскаты голоса были слышны даже на втором этаже, в комнате покойной, расположенной как раз над библиотекой.

— Вы поддерживали достаточно тесные и постоянные отношения с моей матерью. Думаю, Жан Метейе тоже был вашим прихожанином. Так кто же из них что-то такое сказал вам? Мать, не правда ли?

Мегрэ вспомнил, как накануне священник ответил ему:

— Это тайна исповеди…

Он понял, почему такая мука застыла в глазах молодого кюре, почему он так терзается под градом обвинений Сен-Фиакра.

— Что же такое она вам сказала? Уж кто-кто, а я ее знаю! Я, можно сказать, лично присутствовал при начале ее падения… Ведь мы с вами прекрасно знаем жизнь со всеми ее темными сторонами.

Сдерживая гнев, он огляделся по сторонам:

— В былые времена в эту комнату люди входили затаив дыхание, потому что здесь работал мой отец, хозяин.

И никакого виски в шкафах здесь не было. И полки были полны книг, как соты полны меду.

Мегрэ тоже помнил, как все это было.

«Граф работает».

Этих слов было довольно, чтобы фермеры по два часа безропотно дожидались в передней.

«Граф велел мне прийти в библиотеку…»

И отец Мегрэ казался до крайности возбужденным, потому что это считалось важным событием.

— И он не разбазаривал лес на дрова, а довольствовался примусом — ставил его рядом с собой, когда калорифер не прогревал комнату, — с жаром продолжал Морис де Сен-Фиакр и, обращаясь к окончательно перепуганному священнику, добавил: — Вы этого не застали. Когда вы появились здесь, замок уже пришел в запустение. Мать потеряла мужа. А ее единственный сын валял дурака в Париже и если наезжал сюда, то лишь за деньгами. И вот тогда появились секретари…

Глаза его подозрительно заблестели, и Мегрэ показалось — вот-вот хлынут слезы.

— Что же она вам сказала? Она боялась, что я приеду, не так ли? Она знала, что придется опять добывать деньги, опять что-нибудь продавать, чтобы в очередной раз вызволить меня из какой-нибудь передряги.

— Будет лучше, если вы возьмете себя в руки, — глухо сказал кюре.

— Не раньше, чем мы все выясним. Если уж вы сразу, с первых мгновений, заподозрили меня, совершенно при этом меня не зная…

Мегрэ счел необходимым вмешаться.

— Господин кюре спрятал молитвенник, — медленно проговорил он.

Сам он уже все понял, и теперь, как мог, пытался помочь Сен-Фиакру, наводя его на правильную мысль. Комиссар явственно представил себе, как графиня разрывалась между угрызениями совести и грехом. Разве не боялась она возмездия, разве не было ей стыдно перед сыном?

Она была болезненно мнительна, просто больна, наконец. Что стоило ей сказать как-нибудь на исповеди:

— Я боюсь своего сына…

Она же наверняка боялась. Те деньги, которые уплывали сейчас в карман Жанна Метейе и иже с ним, были достоянием Сен-Фиакров и по праву принадлежали Морису. Разве не спросит он с нее отчета? А что, если?..

Мегрэ чувствовал, что подобные мысли смутно зарождаются в сознании молодого графа. Он постарался привести их в порядок.