Черный шар - Сименон Жорж - Страница 13

Похоже, она понимает Флоренс. Ничего удивительного, если порой он раздражает ее так же, как дочку.

Хиггинс не сомневается, что Флоренс питает к нему презрение, в лучшем случае смягченное жалостью. Дом и семья ее тяготят. Она давно мечтает расстаться с родителями.

Другой вопрос — почему она до сих пор этого не сделала. Но ведь бросаться очертя голову куда попало — не в ее характере. Она знает чего хочет и устремится к цели не раньше, чем будет уверена, что эта цель достижима или, на худой конец, есть шансы ее достигнуть.

Но разве это не его, Хиггинса, черта? Он тоже ничего не делает наобум и всегда неуклонно идет к тому, что наметил, не давая обстоятельствам сбить себя с пути.

Впрочем, о том, куда он метил, лучше теперь не вспоминать. Не «Загородный клуб» как таковой был, разумеется, пределом мечтаний для Хиггинса, но, попади он туда, это стало бы своего рода символом, наглядным выражением успеха в жизни.

Одним из этих этапов на пути был новый дом. Долгое время Хиггинсу казалось, что это и есть самое главное, возможно даже — итог всех их стараний: дом не просто удобный и нарядный, но внушающий также почтение к владельцам и расположенный непременно в таком квартале. В те времена, когда Хиггинс каждый вечер после работы ездил взглянуть, как продвигается стройка, ему казалось, что желанная цель близка: уж в этом-то доме он пожнет плоды своего труда.

Подобные мысли навещали его и раньше, с тех самых пор, как они с Норой поженились. Он тогда еще работал рассыльным за тридцать пять долларов в неделю.

Однажды он объявил Hope:

— Когда я стану заведующим отделом и у нас будет на расходы две сотни в месяц…

Он отлично помнит, при каких обстоятельствах произнес эту фразу. Однажды вечером ученики средней школы в Олдбридже давали концерт на школьном дворе.

Мальчики в белых костюмчиках и фуражках с серебряными галунами дули в трубы, а один долговязый и худой учитель — он умер год спустя — непостижимо длинными руками отбивал такт.

Нора, как и теперь, ждала ребенка, и ее первая беременность представляла для них загадку, пугающую и восхитительную одновременно. Хиггинс не хотел, чтобы она садилась на траву: сыро, да и встать с земли ей будет трудно. Он не без гордости обратился к кому-то из школьного начальства:

— Моей жене скоро рожать. Не разрешите ли взять для нее стул?

Они расположились под каким-то экзотическим деревом с багряной, сладко пахнувшей листвой. Нора сидела на стуле, он — у ее ног, гладя опущенную руку жены.

«Когда я стану заведующим отделом и у нас будет на расходы две сотни в месяц…»

Неужели сейчас им лучше? А ведь тогда они ждали Флоренс, ту самую Флоренс, которая сегодня за столом посмела сказать отцу…

Кончено. Он больше об этом не думает, не желает думать. Такие люди, как м-р Шварц, которого Хиггинс видит раз в год на совещании администрации фирмы, они-то уж не поддаются всяким там сентиментальным настроениям!

Его поставили на место. Не только члены клуба, но и дочь, а потом невольно — жена.

«Делай, что тебе положено, и не думай об остальном».

У кого же на все случаи жизни была наготове эта фраза? У Арнольда, которого Хиггинс в свое время звал мистером Арнольдом. Это был заведующий Олдбриджским филиалом, по профессии мясник. Он никак не мог примириться с тем, что ему не приходится больше разделывать сочащиеся кровью куски говядины, и в запарке он не прочь был засучить рукава, схватить длинный нож и показать парням в мясном отделе, что такое настоящая работа.

В прошлом году он умер. Хиггинс узнал об этом из ежемесячного бюллетеня фирмы «Ферфакс». Последние годы Арнольд доживал на покое в маленьком домике во Флориде; сын его — адвокат в Нью-Йорке, дочь замужем за гарвардским профессором.

Проходя мимо «Таверны Джимми», Хиггинс увидел у стойки бара води гелей грузовиков и строительных рабочих. На мгновение он пожалел, что не пьет. Если бы он мог вот так избавиться от всех забот, взглянуть на жизнь как на сон! Тогда и на него снизошли бы утешение и покой, а не этого ли ищут обычно в спиртном?

Нет, ему нельзя так думать. От выпивки он неизбежно перейдет к мыслям о матери и…

Хиггинс нахмурился. К счастью, он был уже у входа в магазин и к нему тут же устремилась мисс Кэролл. Ему звонили из дирекции, из самого Чикаго.

— Мистер Шварц? — заволновался он.

— Со мной говорила секретарша. Она не сказала, кто вызывает.

Он набрал чикагский номер, не в силах подавить тревогу — совесть у него была неспокойна.

— На проводе Уильямсон.

— Мистер Хиггинс?

— Да.

— Минутку. С вами будет говорить мистер Фостер.

Это не глава фирмы, но все же человек из генерального штаба — Хиггинс несколько раз видел его, когда тот приезжал в Уильямсон.

— Это вы, Хиггинс?

— Да, мистер Фостер. Простите, что меня не оказалось на месте, когда вы звонили…

— Не важно. У вас сегодня выставка-продажа?

— Да.

— Как она идет?

— Пока что очень хорошо. Могу привести цифры.

— В этом нет необходимости. Я хотел бы, чтобы в ближайшие дни вы досконально изучили реакцию покупателей.

— Я проведу опрос как всегда.

— Нет, я имею в виду более углубленное исследование. Инструкции разосланы по всем филиалам. Между нами — но это должно храниться в тайне — мы, возможно, купим это предприятие: капиталовложения у них недостаточные, но дело обещает быть прибыльным. Вы меня понимаете?

— Да, мистер Фостер.

— Разумеется, ни слова представителю фирмы, который теперь там у вас. Никакого повышенного интереса к результатам распродажи. Если потребуется, можете ее даже немного притормозить.

Вот как! Сам Фостер беседует с ним чуть ли не на равных, посвящает в секретные планы фирмы, а собственная дочь…

Но он им еще покажет. Придется кое-что им напомнить. Все они нуждаются в нем — даже Флоренс, как ни строй она из себя независимую особу.

— Не зайдете ли ко мне, мисс Кэролл?

— Да, мистер Хиггинс.

— Сегодняшние чеки у вас?

— Да, мистер Хиггинс.

Он просмотрел их, по привычке почти автоматически суммируя цифры.

— Как обстоят дела с выставкой-продажей?

— Я думаю, эта белокурая барышня очень способствовала успеху — особенно что касается мужчин.