Бургомистр города Верне - Сименон Жорж - Страница 32

— До свиданья, господин Терлинк.

— До свиданья. Чуть дальше, на другой стороне улицы, виднелись большие ворота католического собрания, где на втором этаже горел свет.

Йорис с паштетом и ананасом под мышкой проследовал дальше, вытащил из кармана ключ, вошел в свой дом, остановился в коридоре, снял шляпу и дождевик. В доме пахло пореем. Значит, будет луковый суп. Стены, мебель, воздух — все, вплоть до света и тени, было здесь теплое; казалось, будто дом купается в прозрачной горячей воде. Терлинк распахнул дверь в столовую и увидел, что дверь в кухню приоткрыта. Мария давно услышала, что он вернулся. Она вышла ему навстречу, чтобы принять пакеты, шмыгнула носом и, как если бы Йорис спросил ее, хотя он и не раскрыл рта, сокрушенно повела головой.

— Очень плоха? — выдавил он наконец.

— Он только что ушел. — «Он» означало отныне «доктор Постюмес». — Сегодня он сделал два укола. В девять вечера зайдет опять.

— Она спит?

Отрицательный жест. Нет! Тереса лежала с открытыми глазами и — это самое страшное, — кажется, понимала, что происходит с нею и вокруг нее.

Она тоже наверняка слышала, как вернулся муж. Ждала. Знала, что он ездил в Остенде.

На верху лестницы в темноте зашуршало платье. Марта перегнулась через перила:

— Вы, Йорис?

Он хотел подняться, но она спустилась сама.

— Доктор Постюмес считает, уже недолго. Самое ужасное, что Тереса догадывается. Она попросила кюре соборовать ее. Он скоро придет.

Да. Ну что ж!

Да так да.

Нет так нет.

Мог ли Терлинк сказать это вслух? Хотя бы признаться себе в этом?

Разве он чудовище? Грубая скотина?

Он бесился. Бесился при мысли, что Манола сейчас наверняка у Лины и пересказывает ей их дневной разговор.

Он бесился при мысли…

Комната там, на набережной, и беспорядок в ней, комическая важность Элси, виноград на подносе, пустая бутылка из-под шампанского на каком-нибудь неподходящем месте, Лина, вечно улыбающаяся так, словно она не понимает, словно она ничего не поняла в жизни…

Вот так всю жизнь ему придется…

— Кюре! — повторил он тем же тоном, каким сказал бы «до-ре-ми-фа-соль… «

Ладно! Надо продолжать.

— Мария, вы как будто получили паштет и ананас?

Первым делом — наверх, на третий этаж, харч Эмилии. Она была беспокойна и взъерошена, как животное, чующее грозу.

Затем этажом ниже. Тереса!

Тем хуже для него! Понадобилось мужество, чтобы распахнуть дверь и встретить взгляд жены, который ждал, впивался в мужа, высматривал в нем все чужое и настораживающее, спрашивал, искал, тревожился…

А тут еще неподвижная, как кариатида, свояченица Марта, уже склонившая голову, словно над изголовьем покойника!

— Вернулся, — слабым голосом проронила она.

А почему бы ему не вернуться? Или она ждала, что он не вернется?

По обе стороны носа у Тересы пролегли тени. Она уже не могла поворачиваться на бок и была вынуждена — если только не делала это нарочно держать руки скрещенными, как у покойника.

— С Эмилией все в порядке?

Лучше бы уж она молчала, чем говорить таким отрешенным голосом!

— Ездили в Остенде?

Она вложила в эти слова столько странной кротости, как если бы хотела спросить: «Хорошо отдохнул? Доволен? «

Стоя справа от постели. Марта смотрела на него твердым, как приказ, взглядом.

— Какая сегодня погода? — спросила Тереса, как будто это имело для нее какое-то значение.

Терлинк поймал себя на том, что отзывается в подобающем тоне:

— Почти весь день шел дождь. А теперь поднялся ветер.

Было слышно, как Мария накрывает внизу на стол, а на улице по брусчатке подпрыгивает грузовик и стучат лошадиные копыта, напоминая шум в кузнице.

Глава 5

На мгновение она как бы превозмогла недуг. Лицо ее слегка разгладилось, взгляд покинул смутные дали, где обычно блуждал, отыскал Марту, потом дверь, Тереса прошептала, сделав над собой усилие, чтобы упредить новый приступ болей:

— Послушай, что он делает.

Она сказала «послушай», а не «посмотри». Это стало уже почти ритуалом. Марта, которая только-только села, со вздохом встала. Бесшумно повернула ручку двери и, чуть наклонясь вперед, замерла возле узкой щелочки.

Прошло уже несколько минут, как Терлинк неторопливым тяжелым шагом поднялся наверх, но женщины так и не услышали, чтобы он вошел к Эмилии.

К тому же в этот час он вообще не навещал дочь. И с постели, сложив руки на животе, с лицом, то и дело искажаемым спазмой, Тереса не сводила глаз с сестры.

— Я ничего не слышу, вернее, слышу только его дыхание. Он стоит на площадке. Свет не зажег. На этом беседа прервалась. Говорить стоило Тересе большого расхода энергии. Да чаще всего ей и не нужны были слова:

Марта понимала значение почти каждого ее взгляда.

Им самим не верилось, что, в общем, только теперь, на склоне дней, оставаясь вот так, вдвоем в одной комнате, одна — болея, другая — ухаживая за сестрой и дежуря около нее, они узнали друг друга.

Если не считать самых последних дней, лишь тридцать лет назад, в канун свадьбы Тересы, они провели ночь в одной комнате. Марте тогда не было и тринадцати. Сестры были, так сказать, чужими друг другу. Тридцать лет они встречались только по торжественным случаям — на свадьбах, похоронах или у ложа болезни.

Тем не менее Марта была рядом, и с первой же минуты обеим казалось, что они всегда так и жили вместе. Только вот не вообразили ли они себя снова девочками, хотя давно превратились в уродливых старух? Марта растопила печку, которую пришлось установить в комнате. Неторопливо, без раздражения приготовила очередной компресс, не брезгуя прикасаться к самым отталкивающим предметам.

Прошло добрых четверть часа, прежде чем она опять взглянула на сестру и поняла, что все время думает о человеке, который неподвижно стоит наверху в темном коридоре перед дверью, может быть, открыв проделанное в ней окошко.

Марте вновь захотелось послушать, но в ту минуту, когда она нажала на ручку двери, Йорис стал спускаться по лестнице еще более тяжелым, медленным и как бы размеренным шагом, чем когда он шел наверх.

Он не мог не видеть свет под дверью. Наверняка заколебался, прежде чем толкнуть ее, и в комнате стало слышно, как он дышит за филенкой. Но Тересе было уже не до него. Обернувшись, Марта увидела, что лицо сестры осунулось, губы приоткрылись, обнажив бескровные десны, и она держится обеими руками за живот, в который, казалось, вгрызаются сотни хищников.

Указать на камин, где лежали шприц и ампулы с морфином, — вот все, на что у нее достало сил в перерыве между двумя приступами.

Никто не считал ударов, отбиваемых часами на ратуше. Иногда слышался перезвон, но на него не обращали внимания, и никто не имел ни малейшего представления, который теперь час.

Йорис спустился на первый этаж и вошел в свой кабинет. Казалось, что это произошло уже очень давно, что вокруг ничего не слышно — ни шагов, ни тех легких звуков, которые выдают присутствие человека.

Тереса, похоже, спала. В комнату вошла Мария: в это время они с Мартой составляли диспозицию на ночь, определяя очередность дежурств, время капель и уколов. Разложенная раскладушка хранила отпечаток человеческого тела. Когда у Марты было время, она расстегивала корсаж, расшнуровывала корсет, сбрасывала верхнюю юбку и в нижней вытягивалась на час-другой, приподнимаясь на локте, как только до нее доносился шорох со стороны постели. Свет она притушила.

— Уверяю вас, я предпочитаю бодрствовать…

Сестра уже звала ее взглядом и, хмуря брови от боли, шептала:

— Пойди посмотри.

Марта спустилась вниз. Лестница по-прежнему была не освещена, и сама не зная почему, Марта не осмелилась зажечь свет. Постучала, вернее, поцарапала дверь кабинета, распахнула ее и увидела Терлинка, глядевшего на нее из своего кресла.

Казалось, он в жизни не видел ее и не знает, почему она возникла перед ним, но это ему явно безразлично.