Бургомистр города Верне - Сименон Жорж - Страница 28

Точно, как в день, когда обсуждался вопрос о Леонарде ван Хамме. Игра была все та же. Второсортные члены, вроде Кемпенара и ему подобных, бродили внизу по залу, где с прошлого воскресенья еще стояли неубранные декорации и где из экономии горели всего одна-две лампочки. Там пили скверное, вечно теплое бутылочное пиво и пытались угадать, что происходит наверху в гостиных с зелеными бархатными креслами. Оттуда доносились голоса. В воротах то и дело появлялись люди, устремлявшиеся вверх по лестнице.

— Не стоит смущаться, господин Кемпенар. Сами видите, я в курсе. Можете сказать, кто был в Малом собрании?

— Нотариус Команс. Сенатор Керкхове. Еще господин Мелебек с другим адвокатом, чья фамилия мне не известна.

— Кто еще, господин Кемпенар?

— Больше не помню… Минутку… Нет… Возможно, каноник Вьевиль. Мне кажется, я заметил его сутану на лестнице.

— Это все?

Зачем лгать, если знаешь, что правда все равно выплывет?

— Присутствовал ли на заседании Леонард ван Хамме?

— Да, мне об этом говорили.

— Что вам еще сказали, господин Кемпенар? Разве Леонард теперь не в наилучших отношениях с этими господами?

— Да, похоже, они ладят.

— Разве он вчера не заходил в ратушу? И не зашел в вашу канцелярию поздороваться с вами?

— Он по-прежнему муниципальный советник, и я не вправе запрещать ему…

— Что он вам сказал?

Это был прежний Терлинк, тот, что наводил на всех страх, — холодный, невозмутимый, неподатливый, как печной камень.

— Он говорил со мной о разном…

— И объявил вам, господин Кемпенар, что не замедлит сменить меня в этом кресле. Вот что он вам сказал и что вы не осмеливаетесь мне повторить! А вы ответили тем, что поддакнули ему. Потому что вечно боитесь потерять свое место, не так ли, господин Кемпенар? У вас очень грязная рубашка, а мне нужно, чтобы мои служащие выглядели прилично. Сделайте одолжение, меняйте почаще белье, господин Кемпенар. Вы свободны.

В десять утра он зашел в «Старую каланчу» к Кесу. Там сидели только несколько огородников, которые принесли с собой еду и заказали лишь по большой чашке кофе с молоком.

Терлинк прошел в глубь зала, за стойку, поближе к бильярду, и Кес сообразил, что должен последовать за ним.

— Что они решили? — не садясь, спросил Терлинк вполголоса.

— Кажется, нотариус Команс ходил за Леонардом. Но тот не хочет больше выдвигать свою кандидатуру. Команс заверил его, что у вас со дня на день будут неприятности.

— Из-за моей дочери?

— Из-за нее и еще из-за другого. Нотариус взял мать Жефа к себе прислугой. Она по-прежнему пьет, а напившись, болтает всякую всячину. — И Кес, осторожно осмотревшись, добавил:

— Надо бы вам поостеречься, баас.

— А здесь что говорят?

Под словом «здесь» подразумевалась кучка завсегдатаев «Старой каланчи», собиравшихся в кафе по вечерам.

— Эти ждут. Кое-кто уверяет, что коль скоро нотариус Команс опять сошелся с Леонардом… Вы хоть не дадите им застать вас врасплох?

— Налейте мне рюмку можжевеловки, Кес.

Терлинк ограничился тем, что посмотрел на площадь сквозь запотевшее стекло витрины.

Его площадь! Его город!

Затем пошел к себе в гараж, вывел машину и долго крутил заводную ручку, прежде чем мотор заработал.

Он знал: не надо бы ему ехать. Не потому, что во время завтрака тет-а-тет со свояченицей Марта с вопросительным видом посматривала на зятя, словно для того, чтобы успокоить себя. И подавно не из-за тех взглядов, что бросала на него Мария всякий раз, когда что-нибудь подавала к столу.

Нет, просто на пять часов назначено заседание финансовой комиссии.

Председательствует в ней Команс. В числе вопросов — бюджет отдела благотворительности. А он, бургомистр, наверняка не поспеет к сроку.

Вставая из-за стола, он угадал вопрос, готовый сорваться с губ Марты:

«Едете в Остенде? «

Он не дал ей задать его, объявив:

— Я еду в Остенде.

— В три часа здесь будет доктор Постюмес.

— Он же не меня лечит, правда?

В этот день Терлинк почувствовал потребность завернуть к матери. Семь раз в неделю он проезжал перед низеньким домиком с зеленой деревянной изгородью по фасаду и всякий раз замечал старушку в белом чепце то за одним из окон, то в садике, который она обрабатывала своими руками.

Да, теперь у матери был дом, и точно такая же изгородь, и окна со ставнями в два цвета — зеленый и белый, о которых она когда-то мечтала.

Из-за дождя матери в саду не оказалось. Она чистила картошку и, подняв голову, ограничилась тем, что чуть удивленно проронила:

— А, это ты!

Йорис рассеянно поцеловал ее. Он был не приучен к излияниям; когда-то, еще малышом, он хотел обнять одного — ныне покойного — из своих дядей, но тот оттолкнул его, объявив:

— Мужчины не обнимаются.

Сказать матери ничего особенного он не мог. По привычке привез ей полдюжины мягких вафель — мать их любила, — но, когда он положил пакет с ними на покрытый клеенкой стол, мать не обратила на это внимания.

— Спешишь? — спросила она, заметив, что сын не сел.

— Нет, не очень.

— Последнее время ты часто проезжаешь мимо… Правда, что свояченица поселилась у тебя? Вы наверняка здорово цапаетесь. Насколько я тебя знаю…

Время от времени она поглядывала на Йориса поверх очков. Выглядела она точь-в-точь как добрые старушки на репродукциях. Только вот доброй не была. Во всяком случае снисходительности в ней не было ни капли.

Иногда казалось даже, что она ненавидит сына или по меньшей мере опасается его.

— Выходит, скоро твоя бедная жена отойдет?

Он знал: мать говорит это, чтобы посмотреть, как он ответит. И вот доказательство: она украдкой глянула на него.

— У нее рак кишечника.

— Что ты будешь делать?

Как будто такие вещи решаются заранее!

— Выпьешь чашку кофе?

— Спасибо.

На стене висел портрет, изображавший Йориса в возрасте лет пяти-шести, с серсо в руке, а у стола стоял стул, который всегда был его стулом.

— Надо бы мне съездить навестить ее, пока это не случилось, да боюсь, я вас побеспокою.

— Вы отлично знаете, что ничуть не побеспокоите нас.

Оба говорили еле слышно. Лгали, не желая лгать, роняли ничего не значащие фразы, вне всякой связи с тем, что думали.

— Ты по-прежнему доволен жизнью?

Возможно, хоть в эти слова она вложила частицу души? Йорису был ясен смысл вопроса — он ведь знал свою мать не хуже, чем она его: «Тебе по-прежнему доставляет удовольствие делать деньги, быть могущественным Йорисом Терлинком, сигарным фабрикантом и бургомистром Верне? Ты уверен, что ни о чем не жалеешь и что все складывается так, как ты хочешь? «

Он ответил, наливая себе кофе:

— Очень доволен.

Она знала, что он лжет. Но это не имело значения. Между ними всегда так было.

— Взгляни, есть ли еще сахар в коробке.

Имелась в виду коробка из-под какао; украшенная картинкой с изображением Робинзона Крузо; она стояла на камине, еще когда Йорис был совсем маленьким. Он встряхнул ее. В ней оставалось три кусочка и сахарная пудра.

— Вести себя надо разумно, верно? — вздохнула старуха, словно он наконец доверился ей. — Не езди слишком быстро. Похоже, вчера у въезда в Де-Панне опять случилась катастрофа.

Терлинк вел машину ни быстро, ни медленно. Он ехал в Остенде и по мере того, как приближался к цели, постепенно забывал о том, что осталось позади, и думал только о никелированном мотоциклете и вчерашнем офицере.

В иные дни он не знал, что еще купить. Крупный испанский виноград в конце концов портился в квартире. Шампанское было заготовлено впрок. А что касается конфет и шоколада, то коробки с ними валялись по всей комнате.

Терлинк отважно проявил инициативу: зашел к парфюмеру, попросил хороших духов и удивился, что маленький флакончик стоит двести франков.

Приехав на набережную, он поискал глазами мотоциклет и облегченно вздохнул, не увидев его. Он злился на Яннеке, хотя и несправедливо: она же не виновата, если накануне Лину посетил какой-то офицер. Тем не менее он отомстил хозяйке кафе тем, что не зашел к ней, а прямо поднялся в квартиру.