Бургомистр города Верне - Сименон Жорж - Страница 18

— От Леонарда.

— Он и вам ее прислал, Стейфелс?

Стейфелс сперва сделал ход, потом слегка откинулся назад:

— Еще на прошлой неделе… Кто-нибудь знает, что с его дочерью?

Никто не ответил. Кес подал бургомистру большую кружку пива.

— Кажется, она в Остенде, — бросил Стейфелс, прищурившись, чтобы разглядеть карты сквозь табачный дым.

Терлинк был уверен: Стейфелс сказал это для него. Не встретил ли он ее? Или ему что-то рассказал его брат, остендский судовладелец?

— Снимаю… Пива, Кес! Кстати, теперь это должно произойти скоро…

Если бы спросили мое мнение… Трефы! Нет, нет, бубен не имею… Если бы спросили мое мнение, я ответил бы, что Леонард нарочно выбрал такое время для прогулки по Франции. Его бронхит и совет доктора отправиться на юг — это, конечно, чушь… Чего вы ждете, Леопольд? Играйте же. И знаете, что я еще сказал бы? Что он посылает столько открыток, чтобы доказать: он на юге Франции, а не там, где вы думаете.

— Партию в шашки, Кес? — со вздохом предложил Терлинк.

Содержатель кафе убедился, что все стаканы полны и у него есть несколько минут передышки. Иногда то здесь, то там еще раздавались отдельные фразы, увязывались между собой во времени и пространстве и рано или поздно сливались в одно целое. И центром этого целого был в конечном счете Терлинк.

Он сделал то, чего от него хотели. По-терлинковски произнес свою фразу, которую остальные смогут пережевывать еще в течение долгих часов:

— Иным людям легче сделаться ничем, чем перестать быть чем-то…

По-моему, вы проиграли, Кес… Сигару?

— Йорис.

Было темно. Только между занавесями в спальню проникал и падал на линолеум тонкий луч серебряного света.

— Йорис…

Он не ответил. Тереса вздохнула, повернулась в постели, попыталась опять заснуть. Потом кашлянула. Она нелегко отказывалась от задуманного.

Она затаила дыхание, чтобы услышать, как дышит муж, и убедиться, что он еще не спит. Тогда он постарался дышать равномерно и громко.

Это случалось не один раз и повторялось каждый вечер, когда он ездил в Остенде.

— Вы спите, Йорис?

Не удержавшись, он удрученно вздохнул и выдал себя.

— Зачем вы притворяетесь спящим? Разве я больше не вправе поговорить с вами?

Он спрыгнул с постели, сделал босиком три шага к стене, на которой находился выключатель, и, стоя в одной рубашке, уставился на женину кровать, где взгляд его различал только волосы и часть лица.

— Ну, что вам нужно мне сказать? Говорите же.

— Не сердитесь, Йорис. Вы знаете, что, когда вы такой, у меня начинается сердцебиение и я не могу говорить.

— Я слушаю.

— Вы опять ездили в Остенде, верно?

Он сел на край своей железной кровати, по-прежнему в одной рубашке, и не замечал холода, хотя в спальне было нетоплено.

— И что дальше?

— Почему вы не хотите мне сказать, в чем дело? Вот уже больше десяти раз вы ездили в Остенде. Вам случалось отправляться туда даже утром.

— Кто вам это сказал? Отвечайте — кто?

— Постюмес. Он встречал вас там.

— Что он еще наговорил?

— Не сердитесь, Йорис. Неужели мы никогда не можем поговорить друг с другом просто так? Вы простудитесь.

— Мне это безразлично.

Тогда, словно желая разделить участь мужа и тоже простудиться, она сбросила одеяло и села на постели, хотя все-таки запахнула на груди ночную сорочку.

— Вы видели?

Он попробовал уйти от ответа, хотя заранее знал результат:

— Кого?

— Вы прекрасно знаете, о ком я говорю.

— Да, знаю. Это правда. И бывают дни, когда я чувствую, что вы себя мучаете, задаете себе вопросы, шпионите за мной, а потом, целыми часами судачите об этом с Марией.

— Мария первая завела со мной речь об этом.

— И что же сказала Мария?

— Не сердитесь, Йорис. Нехорошо быть таким злым.

Разве я вам что-нибудь сделала?

Да — то, что была такой! И еще то, что родила ему Эмилию! Но этого он сказать ей не мог. К тому же слова были тут бесполезны. Тереса сама все знала. Все понимала, все угадывала. Из-за этого в иные минуты в ней появлялось что-то дьявольское.

— С некоторых пор вы стали совсем другим, Йорис.

И это происходит как раз тогда, когда я надеялась, что жить нам станет поспокойнее. Вы получили все, чего хотели. Вы — бургомистр. Никто не смеет вам перечить. Вы принимали короля.

Тут он отчетливо представил себе картину: они вдвоем в спальне, жена его в ночной сорочке и бигуди лежит в постели, а он с голыми ногами сидит на своей. Губы его раздвинулись в недоброй усмешке, которая тоже не ускользнула от глаз Тересы.

— О чем вы думаете? Разве вы не счастливы? Не получили всего, чего домогались? Не знаю, что с вами теперь происходит…

— Вы не находите, что вам лучше бы спать?

— Ответьте, Йорис. Когда Клаас пришел, он сказал вам правду, не так ли? Чего он у вас просил? Хотел с ней уехать? Ему нужны были деньги? Я столько думала об этом дне, о том, как мальчик звонил у наших дверей…

— Продолжайте.

— Не знаю… Он вас о чем-то просил, и вы отказали. Быть может, он предупредил вас, что собирается сделать?

Тереса посмотрела мужу в глаза. Слабенькая с виду, она была подчас способна проявить страшную настойчивость.

— Он предупреждал вас?

— А если я отвечу «да»?

— Йорис!

Она, в свой черед, спрыгнула с постели.

— Вы знали, что он намерен убить ее, а затем покончить с собой? И вы дали ему уйти? Подумать только, я словно чувствовала это! В тот вечер чуть не побежала за ним… Выходит, из-за вас он…

— Лучше бы вы легли!

Ну нет! Она завелась. Это случалось спей периодически после месяцев молчания и слез. Тогда закатывалась грандиозная сцена, производилась ревизия всей их совместной жизни, припоминались мелочи, забытые всеми, кроме самой Тересы.

— И теперь у вас хватает наглости навещать эту девушку? Что вы ей сказали? Вы же не посмеете мне ответить, верно? Ручаюсь, вы нежничаете с ней, чтобы успокоить этим свою совесть… Господа, Господи! Откуда только берутся люди с таким каменным сердцем?!

Они услышали, как ворочается Мария у себя в мансарде, куда долетали их голоса.

— Вы всю жизнь были таким. На мне вы женились потому, что я урожденная Бэнст, а вы, вопреки слухам, не могли поверить, что у нас нет больше денег. Когда я была в тягости, вы не постыдились вступить в связь с Бертой де Гроте: она ведь была вашей хозяйкой и богачкой. А когда появился ребенок у Марии, вы равнодушно сплавили его к кормилице.

В такие минуты Тереса плакала без слез. Это была ее особенность. Она делала гримасы, чтобы сдержать рыдания, и время от времени ей приходилось вытирать нос — из него текло.

Она была тоща. Уродлива. Терлинк не столько слушал ее, сколько разглядывал.

— Правда состоит в том, что вы всех ненавидите, а любите только себя.

Что вам до смерти Жефа Клааса, коль скоро она помогла вам свалить Леонарда ван Хамме! А теперь вы… Я говорила об этом с господином Постюмесом…

Она спохватилась, не договорила фразу, но было уже поздно.

— Что вы сказали Постюмесу?

— Не важно… Что вы делаете?! Пустите меня! Вы делаете мне больно, Йорис!

— Что вы сказали Постюмесу?

— Я сказала, ему, что отправить свою дочь в санаторий вы не согласились из гордости… Вы сделали мне больно!..

Она посмотрела на свое покрасневшее запястье и заплакала чуть громче:

— Один Бог знает, чем вы кончите! С вами вечно все начинаешь сначала.

Вот, кажется, кончились несчастья, а вы тут же накликаете новые. Что вы делаете в Остенде с этой малышкой? Да разве вы посмеете признаться! А весь Верне это уже знает. И не будь она в положении, можно было бы подумать…

Он сухо рассмеялся, разглядывая линолеум у себя под ногами.

— Вот видите, вы же мне не отвечаете!.. А вам известно, что стало с матерью Жефа?

Йорис удивленно и встревоженно поднял голову.

— Она запила. Повсюду потеряла работу, потому что пьет в трактирах вместе с возчиками.