Ребекка - дю Морье Дафна - Страница 65

— Вы добились того, чего хотели, верно? — сказала я. — Вы так это все задумали, да? Вы довольны теперь? Вы счастливы?

Она отвернулась и снова стала смотреть в окно, как до моего прихода.

— Зачем вы приехали сюда? — проговорила она. — Вы никому не нужны здесь, в Мэндерли. Все было хорошо, пока вы не появились. Почему не остались там, где были, там, во Франции?

— Вы забываете, видно, что я люблю мистера де Уинтера.

— Если бы вы любили его, вы бы не вышли за него замуж, — возразила она.

Я не знала, что ей сказать. Все это было дико, нереально. Она продолжала тем же глухим, прерывистым голосом, по-прежнему отвернувшись к окну.

— Я думала, что ненавижу вас, но теперь это прошло, — сказала она, — ненависть исчерпала себя, во мне пусто.

— Почему вам меня ненавидеть? — спросила я. — Что я сделала вам?

— Вы старались занять место миссис де Уинтер, — сказала она.

Она так и не взглянула на меня. Стояла, угрюмо отвернувшись в сторону.

— Я ничего не изменила, — сказала я. — Все в Мэндерли шло по-старому. Я не распоряжалась здесь. Я все предоставила вам. Я хотела быть с вами в дружбе, но вы невзлюбили меня с первой минуты. Я увидела это по вашему лицу, когда мы знакомились с вами тогда, в холле.

Она ничего не ответила; по-прежнему сжимались и разжимались пальцы лежащей на платье руки.

— Многие люди женятся во второй раз, — продолжала я. — Женятся и выходят замуж. Каждый день совершаются сотни таких браков. Вас послушать, так мое замужество — преступление, кощунство по отношению к мертвым. Разве мы не имеем права быть счастливы, как всякий другой?

— Мистер де Уинтер не счастлив, — сказала она, оборачиваясь наконец ко мне. — Это любому дураку видно. Стоит только посмотреть ему в глаза. Он все еще в аду, и так он выглядит с того дня, как она умерла.

— Неправда, — вскричала я. — Неправда. Он был счастлив, когда мы жили с ним во Франции, он был моложе, куда моложе, он смеялся, он был веселый.

— Что ж, он ведь мужчина, не так ли? — сказала она. — Какой мужчина не потешит себя в медовый месяц? Мистеру де Уинтеру еще нет сорока шести.

Она презрительно засмеялась, пожав плечами.

— Как вы смеете так со мной разговаривать! — вспыхнула я. — Как вы смеете?!

Я больше не боялась ее. Я подошла к ней, тряхнула за руку.

— Вы заставили меня надеть этот костюм вчера вечером. Я бы никогда сама до этого не додумалась. Вы хотели сделать мистеру де Уинтеру больно, хотели, чтобы он страдал. Разве он мало страдал и без этой подлой, чудовищной шутки, которую вы сыграли с ним! Неужели вы думаете, что его мука, его боль вернут к жизни миссис де Уинтер?

Она стряхнула мою руку, гневный румянец залил бледное лицо.

— Что мне до его страданий? — прошипела она. — Его никогда не трогали мои. Легко мне было, по-вашему, все эти месяцы видеть, как вы сидите на ее месте, гуляете по ее следам, трогаете вещи, которые принадлежали ей? Легко, по-вашему, знать, что вы пишете за ее бюро в ее кабинете, ее пером, говорите по телефону, по которому каждое утро, с первого дня, что она приехала в Мэндерли, она говорила со мной? Легко, по-вашему, слышать, как Роберт и Фрис и вся остальная прислуга называют вас «миссис де Уинтер»? «Миссис де Уинтер ушла гулять». «Миссис де Уинтер просила машину к трем часам дня». «Миссис де Уинтер не вернется к чаю до пяти часов». А моя миссис де Уинтер, моя госпожа, с ее улыбкой, с ее чудным личиком и смелыми повадками, настоящая миссис де Уинтер, лежит холодная, позабытая в церковном склепе! Если он страдает, поделом ему! Жениться на молоденькой девушке, когда не прошло еще и десяти месяцев! Что ж, теперь он расплачивается за это. Я видела его лицо. Я видела его глаза. Он сам создал для себя ад, ему некого винить в этом, кроме себя самого. Он знает, что она его видит, знает, что она приходит ночью и следит за ним. И добра от нее не жди, нет, только не от моей госпожи. Она не из тех, кто позволит себя обидеть, она не подставит второй щеки. Никогда не была такой. «Они у меня еще попляшут, Дэнни, — говорила она. — Они у меня еще попляшут… в аду». «Правильно, моя душечка, — говорила я. — Пусть только попробуют обойти тебя. Ты родилась на свет, чтобы взять у жизни все, что можно». И так она и делала, ее ничто не останавливало, она ничего не боялась. Смелая и волевая, как мужчина, вот такой была моя миссис де Уинтер. С характером. «Тебе следовало было родиться мальчиком», — не раз говорила я. Я растила ее с раннего детства. Вы знали это, да?

— Нет, — сказала я, — нет. Миссис Дэнверс, что толку в этом разговоре? Я не хочу больше ничего слышать, не хочу знать. У меня тоже есть чувства, не у одной вас. Вы-то понимаете, каково мне слышать без конца ее имя, стоять и слушать, как вы рассказываете о ней?

Миссис Дэнверс не слышала меня, она продолжала, безудержно, исступленно, словно в горячечном бреду, ее длинные пальцы сжимались и разжимались, рвали черную ткань платка.

— Какая она была хорошенькая тогда, — сказала она. — Как картинка: когда мы гуляли, мужчины оборачивались ей вслед, а ей и двенадцати лет не было. Она все видела, она подмигивала мне, бесенок, и говорила: «Я буду красавицей, да, Дэнни?», — и я отвечала: «Уж мы позаботимся об этом, моя куколка, уж это мы возьмем на себя!» Знала уже тогда не меньше взрослых, вступала с ними в разговор, словно ей восемнадцать, а сама подшучивала да высмеивала их. Из отца она веревки вила, да и мать была бы у нее под башмаком, если бы не умерла. Характер! Никто не мог потягаться с моей госпожой бесстрашием. Когда ей исполнилось четырнадцать, в самый день рождения, она захотела править четверкой, а ее двоюродный брат, мистер Джек, забрался на козлы с ней рядом и стал отнимать у нее вожжи. Они дрались на козлах минуты три, как дикие кошки, а лошади несли их куда глаза глядят. Но она победила, она, моя госпожа. Щелкнула кнутом у него над головой, и он кубарем скатился с козел, ругаясь и хохоча. Вот уж это были два сапога — пара, она и мистер Джек. Его отправили служить во флот, но он не вынес дисциплины, и я его не виню. Он был слишком норовистый, чтобы подчиняться приказам, так же, как моя госпожа.

Я смотрела на нее во все глаза, зачарованная, напуганная; на ее губах была странная восторженная улыбка, делавшая ее еще старше, делавшая это лицо мертвеца более живым и реальным.

— Никто никогда не взял над ней верх, — продолжала миссис Дэнверс. — Она делала, что хотела, жила, как хотела. А сильная была — как львенок. Помню, как в шестнадцать лет она села на отцовскую лошадь — настоящий зверь, а не жеребец, — конюх сказал, что она слишком горячая и девочке на ней не усидеть. Вы бы посмотрели, как она держалась в седле — точно приросла. Как сейчас вижу ее: волосы развеваются на ветру, она хлещет коня плеткой до крови, вонзает шпоры в бока; когда она с него слезла, он дрожал всем телом, с морды падали хлопья кровавой пены. «Это его проучит, да, Дэнни?» — сказала она и как ни в чем не бывало пошла мыть руки. Так и с жизнью: ее она тоже умела взнуздать, когда подросла; я видела, я всегда была с ней. Она никого и ничего не любила, никого и ничего не боялась. И под конец она была побеждена. Но не мужчиной, не женщиной, нет. Морем. Море было сильнее ее. Оно ее одолело.

Миссис Дэнверс внезапно замолчала, ее рот странно, конвульсивно дергался. Она зарыдала, громко, так, что резало слух, с открытым ртом и сухими глазами.

— Миссис Дэнверс, — сказала я. — Миссис Дэнверс…

Я стояла беспомощно, не зная, что делать. Я больше не опасалась ее, не трепетала перед ней, но при виде того, как она рыдает с сухими глазами, мне стало жутко, пополз по коже мороз.

— Миссис Дэнверс, — повторила я. — Вы больны, вам нужно лечь в постель. Почему вы не пойдете к себе в комнату отдохнуть? Почему вы не ложитесь в постель?

Она яростно обернулась ко мне.

— Оставьте меня в покое! — сказала она. — Какое вам дело до моего горя? Да, я не скрываю его! Я его не стыжусь, я не запираюсь на все замки, чтобы поплакать. Я не хожу за запертой дверью взад и вперед, взад и вперед, как мистер де Уинтер.