Беглый - Сименон Жорж - Страница 8

— В Париже тебе лучше не показываться. Когда устроишься, напиши, где ты, и я приеду тебя навестить…

В ту ночь он тоже не спал. Мадо, видимо, было неприятно заниматься любовью с человеком, не принявшим ванну. Она повторяла:

— Дай же мне спать… Что с тобой?.. Я никогда тебя таким не видела.

В четыре часа утра он на цыпочках ушел из номера, прихватив три кольца, лежавших на ночном столике.

Ему дали за них две тысячи франков. Он купил костюм, обувь. Сперва жил в семейном пансионе в Лионе, потом в Орлеане, где искал место.

— Хочешь, я вызову доктора?

Жена внезапно зажигает свет, и он смотрит на нее блуждающим, бессмысленным взглядом, не узнавая ни своей комнаты, ни даже дряблого, бесцветного лица, склонившегося над ним.

— Ты очень бледен. Вот уже два часа мечешься во сне.

Бледен? А он-то думал, что весь пылает.

— Дай мне стакан воды, — просит Ж. П. Г.

— Тебе плохо?

Босая, она идет в ванную за холодной водой. Поддерживает стакан, пока муж пьет. Его так и подмывает брякнуть:

— Благодарю, сударыня.

Или заплакать. Или…

Нет, он ничего не знает, у него нет никаких желаний, кроме одного — хоть несколько часов не думать, иначе дело закончится катастрофой.

— Дай мне заснуть.

Антуан, до которого, должно быть, доносится шум, ворочается в кровати: слышно, как скрипят матрасные пружины.

Капли дождя по-прежнему стучат по крыше курятника, и по окну стекают мокрые полосы; это все тот же мелкий, затяжной, распыляемый ветром дождь, что и в полдень, когда Ж. П. Г, бродил по порту, спрашивая себя, посмеет ли он войти в ресторанчик к Мадо.

4

Под утро он забылся, а когда открыл глаза, жена, которая уже поднялась, поправляла шторы, чтобы лучи не падали на подушку мужа.

— Собираешься вставать? — спросила она.

— А почему бы и нет?

— Ты провел беспокойную ночь. Раз не идешь в лицей…

Ж. П. Г, совсем забыл: он не пойдет сегодня в лицей, ему сегодня нечего делать! И этот перебой в привычном распорядке дня придает первым утренним часам необыкновенную остроту.

Он ведь даже не в отпуске. Он слышит, как торопливо одевается Антуан — мальчику пора уходить.

Этот день — звено, выскочившее из цепи многих одинаковых дней, и он может прожить его иначе, чем остальные.

К примеру, за все восемнадцать лет он ни разу, кроме как во время своих ежегодных ангин, не выходил к столу неодетым. Детям это вообще запрещалось. Одна г-жа Гийом имела право слоняться по дому в халате, домашних туфлях и в бигуди.

А в это утро Ж. П. Г, ограничивается тем, что заправляет в брюки вчерашнюю сорочку, надевает шлепанцы и причесывается.

В таком виде он спускается в столовую, становится на пороге двери в сад, и его белая, блестящая на солнце рубашка придает ему сходство с рабочим, который наслаждается воскресным утром в загородном домике.

Жена не решается сделать ему замечание. Антуан макает рогалик в кофе с молоком, поглядывая на стенные часы.

Ж. П. Г, чувствует себя изнуренным, как после ночного кутежа, но эта пустота в голове и слабость в теле не лишены известной приятности. Не примут ли его домашние за больного, вернее, за выздоравливающего?

Антуан уходит, а его отец несколько растерян: делать ему дома совершенно нечего.

— Где ты будешь? — спрашивает Элен.

— Не понимаю тебя.

— Мне надо здесь убрать.

В самом деле, она ставит стулья на стол и отодвигает его к стене. Звонок. Ж. П. Г, вздрагивает. Однако женщинам известно, что это молочник, деньги для него приготовлены еще с вечера, и г-жа Гийом спокойно идет открывать.

Воздух прозрачен. Двери и окна в доме распахнуты, и лицо приятно обдает прохладой. В саду на солнце сушится белье. Звуки из порта долетают сюда с удивительной четкостью, а Ж. П. Г, расхаживает взад и вперед по дому, заглядывает на кухню и в прачечную, на минуту присаживается во дворе, затем перебирается в гостиную.

Он гораздо более спокоен, чем накануне. Даже удивлен, что вчера довел себя до такого состояния.

Мадо в Ла-Рошели? Ну и что из того? Они, безусловно, не встретятся. Пусть даже она узнает его — какой ей расчет доносить? Долго здесь она, видимо, не задержится. В прошлом Ж. П. Г, вел такую же бродячую жизнь: переезжаешь из города в город, нигде не оседая, берешься за всякую случайную работу, зарабатываешь лишь на пропитание, а потом кто-нибудь скажет, что в соседнем городе можно найти дело повыгодней, и ты складываешь чемодан.

В парикмахерском салоне на Дворцовой улице тоже, должно быть, идет уборка. Ж. П. Г, стригся всегда рано утром и видел, как ученики наводят там чистоту. Интересно, Мадо тоже подметает пол, до блеска протирает зеркала и чистит никелированный инструмент, разложенный на мраморном столике?

Элен работает быстро: движения точные, в глазах веселые искорки.

А г-жа Гийом по утрам всегда торчит в комнатах второго этажа. Слышно, как она там расхаживает. Иногда мелькнет в окне или кричит с лестничной площадки:

— Элен, не забудь замочить фасоль. Элен, принеси мне платяную щетку.

Сперва Ж. П. Г, с улыбкой наблюдает за этой жизнью, подробностей которой раньше никогда не видел.

И все это происходит у него, в его доме! Это его семья, его жена, его дочь!

Однако мало-помалу смутное, почти неуловимое беспокойство охватывает его.

Элен вытряхивает кофейную гущу в мусорный ящик на дворе. Ж. П. Г, на мгновение чует запах и непроизвольно вспоминает льежскую выставку.

Он понимает — почему. Там была большая машина для поджаривания кофе, и на сто метров вокруг всегда разносился его крепкий аромат.

Это было у самого Мааса, возле пристани, где можно взять напрокат гондолу.

Ж. П. Г, начинает нервничать. Поглядев на орпингтонских кур, учитель вдруг видит не их, а мучного торговца: ему лет пятьдесят, плечи у него широкие, грудь мощная, и он падает, держась обеими руками за живот.

Буайе! Фамилия его была Буайе. А вот имя — смешное. Кажется, Изидор, но точно Ж. П. Г, не помнит.

Мадо, проявив исключительное самообладание, хладнокровно закрыла убитому глаза.

— Все же не так страшно, — заметила она.

Сегодня утром Ж. П. Г, должен был давать урок в третьем классе. Это всегда приятно: помещение на втором этаже, просторное, веселое, за окнами видны дома.

— Ты все еще не одет? Я хочу, чтобы прибрали и ванную, — говорит г-жа Гийом.

Тем хуже для нее! Не скажи она об этом, Ж. П. Г. все утро слонялся бы по дому. Теперь он одевается.

Открывает отведенный ему ящик комода, где разложены его белье и другие вещи.

Слева, на двух рубашках, надеваемых под фрак, белые замшевые перчатки. Справа — галстуки, в большинстве своем на растяжках. И тут Ж. П. Г, замечает один, про который совсем забыл — лиловый с черным галстук-манишку.

Конечно, он не из прежних — с тех времен у Ж. П. Г. ничего не сохранилось, но все же относится к концу девятисотых годов. Именно такие Ж. П. Г, носил с бежевым полупальто и канотье.

Он примеряет его. Жена, вошедшая в комнату, удивляется:

— Ты наденешь этот старый галстук?

— А что?

— Теперь такие не носят.

— Мне это безразлично.

Оставшись один и смотрясь в зеркало, Ж. П. Г, даже начесывает волосы на виски так, чтобы они напоминали бакенбарды, «котлетки», как говорили в те времена.

— Пойдешь куда-нибудь?

— Еще не знаю.

Нет, он знает, что уйдет, но еще не придумал — под каким предлогом. Он знает также, что предпримет известные шаги, но еще не уточнил для себя — какие именно. Ему не сидится на месте. Длинные пальцы подрагивают от нетерпения.

Уйти ему помогает случай: раздается новый звонок, и Ж. П. Г, видит в окне крупную рыжую голову лицейского надзирателя, который вручает Элен письмо. Она приносит его отцу. Это записка от директора: он просит Ж. П. Г, как можно скорее явиться к нему в кабинет.

— Сейчас иду, — объявляет Ж. П. Г.