Вот моя деревня - Арро Владимир Константинович - Страница 9

— А мне больно наплевать.

Я говорю:

— Да ты погоди, Зойка, не злись. Вот скажи, тебе дорога честь деревни Равенка?

— Ну и что?

— А то, что без Саньки с Ванькой мы никак не можем играть. Ведь они же лучшие полузащитники!

Тут и Санька молвил слово:

— У нас, Зойка, понимаешь ли, сегодня мач…

— Не мач, а мачт, — шепнул ему Ванька.

— Ну, мачт… Вот нам и надо полузащищать…

Зойка засмеялась.

— Говорить-то правильно не умеете, полузащитники. Горе мне с вами. Ванька, утрись! Надо говорить — матч.

Ванька шмыгнул носом и утерся. Утерся на всякий случай и Санька.

— Вот мы, Зойка, тебя и приглашаем, — сказал я. — Зови всех девчонок и приходите за нас болеть. Ты бы поискала, Зоя…

— Напасешься на них! — фыркнула Зойка, но все же вынула откуда-то ключи и открыла шкаф. Из кучи белья она достала две пары трусов, и Санька с Ванькой пошли в клеть переодеваться.

Мы вышли на дорогу

Мы вышли на дорогу в тот момент, когда возле нашего поворота остановился автобус. Он как раз в это время из Красной Горы в Кильково идет. У нас остановка называется «по требованию». Если потребуешь, автобус и остановится, а не потребуешь, то и нет. Но он остановился, значит, кто-то потребовал.

Нас было шесть человек, все мальчишки деревни, даже Куварин. В сборную я назначил себя, Колю Семихина и Саньку с Ванькой, а остальных запасными. Пока шли, Федяра все ныл: возьми да возьми его в основные. А ведь он правил не знает, как же мне его взять?

Я говорю:

— Федяра, ты ведь правил не знаешь!

— Знаю, — говорит, — знаю!

— А вот что такое офсайд?

Федяра думает, что офсайд — это когда мяч в овес закатится.

У нас возле футбольного поля овес растет. Только туда мяч кто-нибудь запузырит, Федяра кричит: «Овсайт, овсайт!»

— Я знаю, — говорит Федяра, — только выразить не могу.

Я говорю:

— Ну вот, когда выразишь, тогда и возьму, а пока, Федяра, тебе в основные рановато.

Но возле автобусной остановки положение резко изменилось. Из автобуса вышла тетя Валя Семихина, мать Кольки. Она нас увидала и говорит:

— Коля, поди-ка сюда, чего скажу…

Колька думал, что она из города чего-нибудь ему привезла и так скоренько к ней подходит. А она сумку поставила и — хвать его за ухо!

— Ты на кого Вовку бросил, а? А ну-ка марш домой!

А Вовку мы оставили бабке Тарарихе, она все равно всегда сидит у своего двора.

И вот Коля пошел обратно.

В автобусе все смеются, и Федяра с Кувариным вдруг: га-га-га! Ну, Куварин, понятно, он одиночка, а Федяра чего? Он же Кольке друг.

— Нет, — говорю, — Федяра, мы хоть и потеряли одного из лучших нападающих, но тебя все-таки не возьму в основные.

Набились мы все в автобус, чтобы, значит, через мост переехать и по берегу до Кильково — чтобы ноги зря не ломать.

Шофер дядя Коля дверцу закрыл и спрашивает:

— Куда это равенские собрались?

Я улыбаюсь ему и отвечаю:

— В гости к вам, дядя Коля, в Кильково.

Дядя Коля говорит:

— Ну, тогда плати.

— Мы, дядя Коля, значит, это… городские пионеры к нам едут, дядя Коля…

Я подталкиваю ребят, мол, помогайте, не могу же я один, в таких случаях нужно всем скопом нажимать.

— Мы, может, так проедем, дядя Коля, — загудели наши, — мы вот и садиться не будем, постоим тут у двери…

Я говорю:

— Мы, дядя Коля, с городскими сегодня встречаемся, у нас тут сборная…

— Ну да, — говорит дядя Коля. — Это конечно…

Вдруг он на обочину свернул, дверь открыл и говорит:

— А ну-ка, сборная-крохоборная, вылезай!

Глянул я вниз, а подо мной канава, и в ней крапива выше нашего роста, ба-атюшки, думаю, как же тут быть!..

В автобусе все смеются, а дядя Коля подгоняет:

— А ну, поживей тут у меня, поживей, чтобы мигом!.. Все как один!

Прыгнул я в крапиву, а за мной и все наши повыкатывались. Стоим посреди канавы, руки-ноги поджимаем, шипим от боли, а она во как жжет! А дядя Коля еще и не отъезжает, смеется.

— Ну, как, будете в другой раз платить?

— Откатывай! — кричу. — Кильковские зажималы! Своих небось бесплатно возите, кильки вы и есть! И все пацаны у вас кильки, и девки кильки!..

В автобусе все хохочут, носы давят об стекло. Наконец, он отъехал, и мы выбрались на дорогу…

Федяра больше всех ноет:

— Ой, обстрекался!.. Ой, как обстрекался!

Я говорю:

— Не визжи, Федяра! Плюнь да слюнями разотри!

А Федяра все равно ноет:

— Ой, больно!.. Где же я слюней столько возьму!

Вот стоим мы посреди дороги и плюемся. А ноги у всех паленые, красные, да и руки горят.

Я говорю:

— Еще землей хорошо потереть.

Санька с Ванькой самые терпеливые оказались: сели на дорогу и молча ноги себе посыпают землей.

Федяра говорит:

— Кольке-то Семихину как повезло!

— Нет, — говорю, — Федяра, я тебя в основные не возьму, ты второй раз слабину проявляешь.

Минут пять только сильно болело, а потом отлегло.

Возле клуба

Возле клуба, когда мы пришли, еще никого не было. Мы пока зашли в магазин.

Продавщица говорит:

— Ну что, равенские, бутылки принесли сдавать?

Я говорю:

— Нет. Дайте мне конфет на пятнадцать копеек.

Это мне бабушка в воскресенье три пятака дала.

Отвесила нам продавщица сто грамм кругляшей, «Театральные» называются. Я тут же в магазине всем роздал: основным игрокам по две, запасным по одной.

Сели мы на крыльце магазина, сосем конфеты, смотрим, что у кильковских делается. А у них чайную строят для трактористов, два плотника стропила оседлали, молотками колотят. Стоит у сельсовета автобус с открытой дверцей, четырех часов дожидается. Дяди Коли нет поблизости, видно, в сельсовет зашел.

Федяра говорит:

— Ну, погоди, мы ему еще что-нибудь придумаем.

Я сам лично человек не злопамятный, но тут уж и я говорю:

— Давай.

Только что-то мне подозрительным показалось безлюдье такое.

Я говорю:

— Не попались бы мы вдовушку, а, Федяра?

Но тут из клуба вышла Евдокия Петровна, кильковская учительница, а с нею Шурка, Тришка и еще несколько ребят.

— Ну вот, — говорит Евдокия Петровна, — молодцы, что пришли пораньше, мы тут клуб подметали, а еще не все подготовили. Вот кто, например, сможет прочесть?

И разворачивает она листок из тетрадки.

Тришка говорит:

— Пусть Шурка. У него по чтению пять.

— Ты только, Шура, сначала ознакомься, — говорит Евдокия Петровна. — А когда читать будешь, то остановки делай и глаза от бумаги все же отрывай.

— А это какая цифра? — спрашивает Шурка.

— Две тыщи пятьсот.

Тут на велосипедах быковские подъезжают, Иван да Тимофей. Следом за ними березницкие, все как один горохом увитые.

Мы к ним:

— Дайте горошку! Дайте горошку!

Разодрали подчистую все их венки.

А потом как стали кильковские с двух своих улиц стекаться, да наши девчонки подошли, да бреховские подъехали. Будто первое сентября наступило. Галдеж стоит возле клуба, велосипеды по площади круги делают, мячики над головами летают — ой-ой!..

Мы пока тренировку устроили с кильковскими — в одни ворота.

Евдокия Петровна на крыльце девчонками дирижирует, а они кричат:

— Здрав-ствуй-те!.. Здрав-ствуй-те!..

Репетируют, значит, как гостей встречать.

Только недолго все это продолжалось. Кто-то вдруг закричал:

— Идут! Идут!

Заиграл в конце улицы барабан

Заиграл в конце улицы барабан, и показались городские пионеры, их человек тридцать было, все с рюкзаками и в галстуках. Я как увидел впереди лопоухого, так у меня меж ребер защекотало, я говорю Федяре: