Трудности языка (СИ) - Кононова Ксения "MidnightLady" - Страница 69

— Не знаю, огонек. Это действительно сложный вопрос для меня. Но… — замолкаешь.

— Что «но»? — подталкиваю к продолжению мысли и поворачиваю к тебе голову.

— Наверное, ты уже изменил ее… В какой-то мере. Просто тем, что ты в ней есть.

— Тебя это пугает?

Делаешь глоток из бокала. Секунду молчишь.

— Иногда, — серьезно.

Хмыкаю и отворачиваюсь. Ты хотя бы честен.

— Потому что это слишком мне нравится, — утыкаешься носом в мои волосы. — Как ничто другое в моей жизни. И потому что я абсолютно не могу этому сопротивляться. И не хочу. Ты моя единственная слабость и вольность, которую я смог позволить себе в жизни.

Именно поэтому ты здесь. Ненадолго замолкаем. Я слышу глухие удары твоего сердца, чувствую твое дыхание в волосах и ощущаю прикосновения твоих длинных тонких прохладных пальцев на своей коже. Из динамиков негромко звучит все тот же лаунж. Ты не просишь выключить. Тебе тоже нравится эта музыка. И в какое-то мгновение понимаю, чего бы я хотел на самом деле. Чтобы тебе не нужно было улетать через пару дней, чтобы я мог все также молчать с тобой, слушать музыку и знать, что время не против нас и впереди еще есть каждый вечер для таких разговоров. А после этого со всей отчетливостью понимаю смысл твоих слов об «опасных мечтах». Мечтать о чем-то, что ты никогда не сможешь себе позволить — весьма опасное и болезненное занятие. Ты прав. Пока ты здесь, я живу настоящим. Это все, что у меня есть. Чуть больше суток. С тобой.

Через несколько минут ты начинаешь расспрашивать меня о моей жизни, о семье, о том, что я люблю. Рассказываю, что недавно признался им, что я гей и улавливаю восхищение в твоих глазах. Ты бы не смог этого сделать. Я знаю. И если уж мои родители восприняли это с определенной долей разочарования во мне, то для твоих это, вероятно, стало бы смертельным потрясением. И вдруг я, кажется, начинаю понимать еще одну вещь. Если мои родители не знали только этого, то твои о тебе не знают вообще ничего. Не знают, какой ты на самом деле. И речь не только о том, что тебе нравятся мужчины. Для них ты такой, каким они хотят тебя видеть. Идеальный. Во всем. Но они понятия не имеют, что их сын на самом деле любит или чем бы хотел в жизни заниматься. Они любят свои оправданные тобой планы и надежды, но не тебя. Во всяком случае, не так, как обычно должны любить своего ребенка родители в моем представлении. И ты это понимаешь. Но ничего не можешь изменить. В силу множества обстоятельств. А я твоя кратковременная иллюзия свободы.

Разговариваем обо всем подряд, перескакивая с темы на тему, пока не заканчивается бутылка хереса, а стрелки на настенных часах не доползают до трех ночи. Наши прикосновения становятся более откровенными и провоцирующими. Поцелуи более требовательными и жадными. Слова и мысли отступают перед желанием друг друга. Время двигается только вперед и нам многое нужно успеть.

Просыпаюсь утром от приглушенных испанских ругательств. Шарю рукой по дивану рядом, но тебя нет. Ругательства раздаются откуда-то из ванной. На секунду затихают. Пару мгновений тишины и вновь повторяются. Не могу понять, в чем дело. Поднимаясь с кровати, натягиваю шорты и шлепаю к тебе.

— Что случилось? — сонно замираю на пороге ванной, зевая и прикрывая рот рукой.

Ты стоишь напротив зеркала. Уже после душа. На тебе только полотенце. Оборачиваешься и улыбаешься.

— Доброе утро. В каком смысле?

— Мне послышалось или ты перебрал все известные тебе ругательства?

— Просто линзы одевал, — морщишься.

Теперь понятна небольшая пауза. Очевидно, между первой и второй.

— И всегда так? — улыбаюсь, подходя ближе.

— Ненавижу их.

— Зачем носишь?

— Не знаю, — совершенно искренне и бархатисто смеешься.

— Мог не одевать.

— Мне нужно побриться, — целуешь, а затем в подтверждение своих слов трешься подбородком о кожу на моем плече, и она начинает саднить. По-мазохистски приятное ощущение. Вновь поворачиваешься к зеркалу и с тяжелым вздохом наносишь гель для бритья на лицо. Замечаешь в отражении зеркала мое выражение лица и улыбаешься.

— А еще ненавижу бриться, — признаешься.

Провожу пальцами по коже твоей спины над линией полотенца и целую в плечо. Ты сейчас такой… мой. Просто чувствую это.

— Почему? — с трудом отрываю взгляд от того места, где заканчивается спина и начинается полотенце.

— Надоедающе долгий и раздражающе медленный процесс, — отставляешь баночку с гелем на стеклянную полочку. — А еще обязательно порежусь.

Всего секунду думаю, а затем тянусь за твоей бритвой и поворачиваю тебя к себе лицом.

— Давай я, — предлагаю.

Ты вопросительно приподнимаешь бровь, но не возражаешь. Подставляю лезвия безопасной бритвы под струю горячей воды из крана и, стряхнув над раковиной, подношу ее к твоему лицу. Не спеша провожу станком от скулы к линии подбородка, сверху вниз, не сильно надавливая. Споласкиваю его и повторяю плавное движение. Еще раз. Замечаю, что ты, затаив дыхание, внимательно за мной наблюдаешь сквозь свои угольные, очерчивающие глаза по контуру, будто черным карандашом, ресницы.

— Что? — улыбаюсь, вновь споласкивая станок под краном.

— Так… непривычно.

— Ммм… — сосредоточено повторяю процедуру с другой щекой.

— … и приятно.

На секунду встречаемся взглядами, и твои руки ложатся на мои бедра.

— Если будешь меня отвлекать… — чуть натягивая кожу на шее, тщательно провожу станком от ее основания к подбородку, — …я тебя порежу…

Ты больше ничего не говоришь, но и руки с моего пояса тоже не убираешь, продолжая внимательно за мной наблюдать. Споласкиваю бритву и начинаю брить подбородок. Ты чуть переминаешься с ноги на ногу.

— Подожди, еще немного, — рассеянно. — Уже надоело? — интересуюсь, не отрывая взгляда от твоего подбородка.

— Не совсем… — многозначительно. Чуть прижимаешь ближе, и я чувствую пахом твою эрекцию.

— У меня, между прочим, в руках бритва, — напоминаю, улыбаясь. — Тебя так возбуждает процесс бритья?

— Меня возбуждаешь ты. Что бы ты со мной не делал.

— Рад слышать, — довольно хмыкаю. Аккуратно добриваю над верхней губой и отстраняюсь. — Все. Теперь умывайся, а я в душ.

Промываю бритву и откладываю ее, пока ты ощупываешь свое лицо на предмет пропущенных волосков. Включаю воду и, стянув шорты, забираюсь в ванну, подставляя лицо под струю воды. Намачиваю волосы и тянусь за шампунем.

— Да, зря я их одел.

Поворачиваю к тебе голову и замечаю, что ты за мной наблюдаешь. Понимаю, что ты о линзах и хмыкаю.

— Потому что не пришлось самому бриться? — выдавив шампунь на руку. — Или потому что теперь не можешь залезть ко мне в душ? — массирую голову, вспенивая волосы.

— И еще, потому что четкость зрения теперь слишком высокая, — многозначительно скользишь по мне взглядом и его достаточно для весьма недвусмысленного кровообращения в определенных областях моего тела. Смываю с рук пену и, дразнясь, брызгаю на тебя водой, вынуждая отвернуться. — Ничего, я подожду, пока ты выберешься из душа.

— Звучит, как угроза, — смеюсь.

— Именно, — многообещающе.

Отворачиваешься к зеркалу и, взяв зубную пасту, выдавливаешь немного на свою зубную щетку, начиная тщательно чистить зубы. Несколько секунд наблюдаю за тобой, мысленно задавая себе только один вопрос: «Почему меня в тебе возбуждает даже это?» Непроизвольно взгляд натыкается на раковину, на которой продолжает лежать тюбик зубной пасты. Незакрытый крышкой. Ты полощешь рот, сплевываешь, промываешь зубную щетку… а зубная паста так и остается открытой. Про себя хмыкаю. Промакиваешь полотенцем лицо и уже отходишь от раковины, даже не обратив на эту мелочь внимания.

— Ты зубную пасту всегда оставляешь открытой? — выключаю воду в душе и тянусь за полотенцем.

Останавливаешься и, качая головой, возвращаешься. Улыбаясь, закручиваешь колпачок.

— Теперь ты знаешь одну из моих самых ужасных привычек, — хмыкаешь, пока я вытираюсь.

— А есть еще? — выбираюсь из ванны и подхожу ближе, просовывая палец под полотенце на твоих бедрах. Ты прослеживаешь взглядом мое движение и вновь переводишь его на меня.