Планета Вода (сборник) - Акунин Борис - Страница 63

Калитка, в которую уперлась лестница, действительно оказалась заперта, но это препятствие Фандорина надолго не задержало – он подтянулся на руках и перемахнул на другую сторону.

Пружинисто, бесшумно приземлился на корточки – и слишком поздно, уже в прыжке, заметил, что прямо перед ним, в двух шагах, стоит, раскинув руки и запрокинув лицо к сияющей луне, девушка в белом, с распущенными светлыми волосами. С такого расстояния не заметить Эраста Петровича, пускай даже в черном костюме «крадущихся», она не могла. И всё же, казалось, не заметила. Осталась в точно такой же позе. Худенькое личико с полузакрытыми глазами было совсем юным и пугающе неподвижным. Грудь не поднималась. Тонкие ступни были изогнуты – как у балерины, собравшейся встать на пуанты и вдруг застывшей на середине движения.

– Кто вы? Что с вами? – тихо сказал Фандорин распрямившись. – …Вы меня слышите?

Он протянул руку, осторожно коснулся плеча девушки, готовый к тому, что рука пройдет насквозь – очень уж это полупрозрачное создание походило на призрак. После змей Эраст Петрович уже ничему бы не удивился, даже привидению. На странном острове могло произойти что угодно.

Но плечо было живое, теплое.

Девушка отпрянула, однако головы не повернула. Развернулась и с тихим шорохом, на цыпочках, легкая и невесомая, побежала прочь по дорожке мимо клумб. Исчезла за жасминовым кустом, будто ее и не было. Фандорин тряхнул головой, протер глаза.

Нет, это было не видение. На песке остались скользящие узкие следы.

– Фигурант номер один, – сказал себе Эраст Петрович вслух, чтобы вернуться в ясный, рациональный мир дедукции. – Вероятно, послушница Ия, которую господин Ольшевский считает г-главной подозреваемой. Во всяком случае, явно не иеромонахиня Еввула, не столетняя старуха, и не девочка с монголоидным синдромом.

Предположение казалось резонным, однако яснее и рациональнее ситуация не стала.

Фандорин прошелся по аллее, петлявшей между клумбами, кустами и цветниками. Рекогносцировка заняла всего две или три минуты. Обитель была с пятачок: в какую сторону ни пойдешь, упираешься в оградку, и за ней обрыв.

Посередине деревянная часовня. В неглубокой естественной выемке, где меньше ветра – длинный узкий дом с пятью окнами и пятью дверями – «скит». Больше ничего.

Двигаясь не по аллее, а по траве, чтобы не оставлять на гладком песке отпечатков, Эраст Петрович приблизился к первому окну, в котором слабо мерцал свет. Осторожно заглянул.

О господи…

На полу гроб. В нем женщина со сложенными на груди руками. Вся в черном, только на лбу белая повязка с вышитым черепом и костями. В изголовье ровно горит высокая свеча.

Еще одна смерть?!

Но нет. Приглядевшись, Фандорин увидел, что «покойница» дышит. Она просто спала. Костлявое немолодое лицо, суровая складка рта, поджатого даже во сне. Сцепленные пальцы слегка подрагивают, будто пытаются что-то ухватить. Судя по клобуку, это была иеромонахиня.

– Госпожа Еввула, мое почтение, – прошептал Эраст Петрович и с несколько натужной иронией поклонился, чтобы отогнать жуть, которой веяло от этой картины.

Переместился к следующему окну. Посветил фонариком. Смятая, но пустая постель. На полу два башмачка очень маленького размера – пожалуй, они были бы в пору таинственной девице, порхающей по саду.

У третьего окна включать фонарик не пришлось – там тоже горел свет, но не свеча, а подвешенная к потолку керосиновая лампа. Еще прежде, чем Фандорин заглянул внутрь, ему послышался диковинный шелестящий звук, словно кто-то тихо, безостановочно хихикал.

Так оно и было.

У стола сидела девочка-подросток с широким, будто распухшим лицом, азиатским разрезом глаз и расслабленно обвисшей нижней губой, с которой свисала ниточка слюны. Девочка что-то нашептывала и беспрестанно посмеивалась, сосредоточенно повторяла какое-то движение, всё время одно и то же. Фандорин опустил взгляд ниже – и вздрогнул.

В левой руке инвалидка держала тряпичную куклу, в правой – длинную булавку. И тыкала, тыкала, тыкала острием. Кольнет – хихикнет. Кольнет – хихикнет.

С бьющимся сердцем Эраст Петрович отодвинулся. Перешел к следующему окну, думая, что после такого зрелища его уже ничем не прошибешь.

И ошибся.

В келье было темно, поэтому он включил фонарик. Посветил внутрь – и сразу погасил, чуть не вскрикнув.

Прямо у рамы, на расстоянии вытянутой руки, сидела высохшая старуха с проваленным ртом, шишковатым носом и широко раскрытыми стеклянными глазами. Ее пальцы быстро-быстро двигались, шевеля спицами. Ведьма что-то вязала. В полной темноте.

Фандорин пригнулся. Яркий свет должен был ослепить старуху, человека разглядеть она не могла. Пусть подумает, что это полыхнула зарница. Или что примерещилось.

Но за стеклом не было никакого движения.

Похоже, это я тут привидение, подумал Эраст Петрович. Меня не замечают. Можно было не трудиться, переодеваясь в черное.

Оставалась последняя келья, пятая, и, ведя с самим собой совершенно необязательный диалог, Фандорин оттягивал миг, когда придется туда войти. Метод исключения со всей определенностью указывал, что именно там жила и умерла страшной смертью игуменья.

Наконец, стиснув зубы, Эраст Петрович направился к крайней двери.

– Надо произвести осмотр места преступления, – сказал он себе. – Действовать по стандарту. Все эмоции – потом.

Открыл незапертую дверь, решительно переступил через порог.

Включил фонарик.

В первую минуту без эмоций получилось.

Так. Следы обыска. Всё перевернуто вверх дном, подушка и подстилка на кровати выпотрошены.

Это что? Ларец, пустой. Замок выломан. Очень интересно.

Ого, даже под пол залезли. Он приподнял вывернутую доску, положил на место, снова вынул. Совсем рассохшаяся, почти не скрипит.

Но потом спокойная работа закончилась.

Луч осветил большое темное пятно на полу под железной кроватью. Эраст Петрович понял, что это засохшая кровь, и его заколотило.

Он опустился на доски, провел по ним рукой и замычал от нестерпимой боли.

Невозможно, невозможно, невозможно!

Здесь, прямо здесь, она умирала в невыносимых муках. Беспомощная, не могущая даже вскрикнуть…

«Я тебя найду, кто бы ты ни был», – прошептал Фандорин, и эта мысль помогла ему взять себя в руки.

Он задвигался с удвоенной скоростью, осматривая комнату сектор за сектором и ничего не упуская. Задержался только у стены, к которой были прикреплены две фотографии.

Какой-то длиннобородый архиерей и очкастая монашка. Вероятно, умершие – под каждым снимком по оплывшей свечке. Эти неизвестные Эрасту Петровичу люди для нее что-то значили. Больше, чем тот, кого она когда-то, в прежней жизни, любила.

Семнадцать лет они двигались каждый в свою сторону. Нет, двигался он, она всё время находилась в одной точке, но при этом переместилась много дальше. Забыла его, наполнила свою жизнь иным смыслом. А потом какая-то нечеловечески жестокая тварь эту жизнь оборвала.

Ничего, тварь свое получит, подумал Эраст Петрович, идя от скита к обрыву. И не по-христиански улыбнулся.

Кажется, тут есть за что зацепиться.

При свете дня

Когда Фандорин вернулся в больницу, солнце еще не выглянуло из-за леса, но воздух был уже не темен, а светло-сер.

Товарищ прокурора спал в пустой палате, накрыв голову подушкой. На тумбочке лежала металлическая коробочка. Открытая. Но пузырек был полон. Эраст Петрович проверил фольгу на пробке и удовлетворенно кивнул. Ночь далась Клочкову нелегко. Он боролся с искушением и победил его; в конце концов даже сумел уснуть. Неплохо.

А Фандорин знал, что, несмотря на бессонную ночь, не сомкнет глаз – нечего и пытаться.

Он снял мокрую одежду, достал из удобнейшего, со множеством отделений, американского чемодана свежую рубашку, галстук, легкий полотняный костюм в серую полоску. Побрился патентованной механической бритвой, привел в порядок прическу. Осмотрел себя в зеркало – слегка подровнял специальными ножницами усики.