Бродяги Севера (сборник) - Кервуд Джеймс Оливер - Страница 29

И ей вспомнилось, как однажды, возвратясь вечером с осмотра своих силков, полный негодования на обкрадывавшую его дикую собаку, ее муж с негодованием сказал:

– Это не собака, а настоящий черт! Впрочем, волчьей крови в нем вовсе нет. Когда-то, может быть, даже очень давно, она принадлежала какому-нибудь белому, цивилизованному человеку.

Собака белого, цивилизованного человека!..

В душе Нанетты что-то отозвалось. Значит, когда-то, давно, эта собака имела своим хозяином белого, цивилизованного человека, так же точно, как и она сама знала свое детство, в котором цвели радостные цветы и весело распевали птицы! Она попыталась было мысленно проникнуть в прошлое Мики, но ей это не удалось. Она ни за что на свете не смогла бы представить себе мысленно даже и того, что происходило менее года тому назад, когда Мики вместе с Чаллонером оставили Дальний Север и отправились на юг; для нее показалась бы необыкновенно странной дружба щенка с Нивой, этим маленьким черным медвежонком, ей в голову не могло бы прийти то, как оба они свалились с лодки Чаллонера в самую пучину и выплыли затем в Великую Страну Приключений, которая выработала из Нивы громадного медведя, а из Мики дикую, свободную собаку. Но в глубине души она чувствовала, что в судьбе Мики было что-то такое, чего она не могла себе вообразить. Мики недаром появился в этих местах. Что-то большее чем простой случай загнало его сюда.

Она тихонько поднялась и, боясь, как бы не разбудить ребенка в колыбели, осторожно отворила дверь. Только что взошла луна, и при ее еще неровном свете Нанетта отправилась прямо к клетке. Ее встретил радостный визг собаки, и она почувствовала, как Мики стал ласково лизать ее протянутые сквозь прутья клетки руки.

– Нет, нет! – сказала она со странной дрожью в голосе. – Ты не черт! Ты хорошая, славная, умная собака! Сколько времени я ждала, что вот-вот кто-то должен прийти сюда и спасти меня от этой ужасной жизни! И вот ты пришел и дал мне свободу. Благодарю, благодарю тебя…

И, точно от слова до слова понимая то, что она ему говорила, Мики склонил свою измученную и разбитую голову к ней на руки. Дюран издали наблюдал всю эту сцену. Он уловил свет от открывшейся двери и видел, как потом Нанетта прошла от хижины к клетке Мики. Его глаза ни на минуту не упустили ее из виду, пока наконец она снова не вернулась обратно. Он выждал, когда свет в комнате погас, и затем осторожно, как вор, тихо стал подкрадываться к собаке. Мики еще издали увидел его; ему помогла яркая луна, уже успевшая превратить ночь в полупрозрачный день. Но Дюран знал собак так, как и самого себя. Там, где Лебо применял грубость и дубину, он употреблял ласку, хитрость и быстроту, и потому смело и безбоязненно подошел к самой клетке Мики, просунул сквозь прутья руки и стал нежно его ласкать. Мики пристально посмотрел на него, а потом опять перевел взор на потемневшее окно Нанетты и, в избытке блаженства от ласки даже этого, несимпатичного ему человека, закрыл глаза. И вдруг Дюран просунул сквозь прутья клетки веревку. Мики даже и не заметил, как предательская петля мягко оплелась вокруг его шеи. Он также не заметил и того, как Дюран отпер дверцу клетки и, все еще не переставая его ласкать и говорить ему нежные слова, переложил конец веревки из одной руки в другую.

А затем случилось то, чего Мики не мог предвидеть.

Дюран быстро, как молния, вдруг откинулся назад, и Мики почувствовал, как его шею обхватил вдруг гигантский стальной капкан. У него захватило дыхание и помутилось в глазах. Делая судорожные усилия освободиться, он не мог издать ни малейшего звука и затем всею тяжестью своего тела повалился на землю. Еще десять секунд – и морда Мики уже оказалась туго стянутой намордником. Дюран взвалил его к себе на плечи и, оставив дверцу в клетке отворенной, понес его к своим саням.

– Глупая Нанетта! – сказал он себе с усмешкой. – Она никогда не догадается, как было дело. Она будет думать, что ты сам сбежал от нее в лес, и назовет тебя неблагодарным!..

Он увязал Мики на своих санях, ослабил у него на шее петлю, чтобы он не задохнулся совсем, крикнул своим собакам – и они понесли его к Форт-Огоду.

Когда Мики пришел в себя, то собаки уже стояли: Дюран нарочно остановил их так скоро. Это входило в его планы. Он перегнулся через сани и начал с Мики разговор, но не тем грубым тоном, каким обыкновенно разговаривал с собакой Лебо, а просто, беззаботно, не повышая голоса и стараясь придать своим словам характер шутливой болтовни. Затем он погладил Мики по голове. Для собаки это показалось новым и непонятным: ведь так еще недавно Дюран сдавливал ей веревкой горло, как тисками! К тому же это была рука не Нанетты, а его! И еще более показалось Мики странным то, что он лежал теперь укутанный в одеяло и, кроме того, был укрыт еще и медвежьей шкурой. А между тем еще так недавно он дрожал в клетке от холода и не знал, чем и как согреться. Здесь же было для него так тепло и так уютно! Поэтому он лежал спокойно. Дюран был в восторге от его ума. В эту ночь он не имел в виду большого переезда и потому остановился всего только в пяти или шести милях от хижины Нанетты, где и развел для себя костер. Здесь он вскипятил кофе и стал поджаривать на углях мясо. Он не давал ему испечься сразу, а старался подрумянивать его как можно медленнее, переворачивая его с боку на бок на деревянном вертеле, так что аппетитный аромат от него широко распространялся вокруг его стоянки. Двух своих упряжных собак он нарочно привязал поодаль, а сани с Мики придвинул как можно ближе к огню. Затем он стал следить за тем, какое впечатление производило на Мики его кулинарное искусство. С самых первых дней, как Мики был еще щенком, ему ни разу не представлялось в жизни случая, чтобы такой восхитительный запах щекотал ему ноздри. Он нюхал его, долго сдерживался и наконец облизнулся. Он даже от предвкушения щелкнул зубами. Дюран заметил это и ухмыльнулся себе в бороду. Затем он подождал еще четверть часа. После этого он снял мясо с вертела, порезал его на куски и целую половину их отдал Мики.

Мики с жадностью их проглотил.

Да, Анри Дюран был парень не дурак!

Глава XIX

В течение последних чисел декабря все пути на десять тысяч миль в окружности вели в Форт-Огоду. Был канун дня «Уске-Пипун», то есть Нового года – зимней гулянки обитателей пустыни, когда из дальних и ближних становищ и отдельных шалашей и хижин сюда сходились охотники и звероловы со своими чадами и домочадцами, чтобы продать свои меха и провести хоть несколько дней вместе с такими же людьми, как и они сами. У жены зверолова никогда не бывает соседок. «Линия» ее мужа всегда представляет собою, так сказать, маленькое, замкнутое государство, от которого надо отъехать на собаках целые сотни миль во все стороны, чтобы только найти хоть одну живую человеческую душу. Понятно поэтому, почему «Уске-Пипун» являлся таким интересным праздником для женщин; что же касается детей, то для них эти дни были все равно, что «идти в цирк» для городского ребенка; а мужчины всегда искали там и находили для себя ту желанную награду, ради которой с такими лишениями и трудом посвящали себя добыванию мехов. За эти немногие дни завязывались новые знакомства и восстанавливались старые связи. Отсюда распространялись все «свежие новости» диких лесов, где нет ни газет, ни регулярной почты: сведения о браках, смертях и рождениях; рассказы о трагических происшествиях, вызывающих слезы и рыдания, и о радостных событиях, от которых смеются и улыбаются. Именно в эти дни лесные люди в первый и в последний раз за все семь зимних месяцев «ездили в город». Индеец, метис, человек совершенно неизвестной породы и белый – все они одинаково веселились в эти дни, когда не различались ни цвет кожи, ни национальность.

В том году в Форт-Огоде предполагалось зажарить для надобностей приезжих нескольких оленей целиком, и ко времени приближения Дюрана к форту все дороги на юг, север, запад и восток были уже укатаны, как шоссе, от десятков тысяч следов собак и людей. Сотни саней спешили к Форт-Огоду из лесов, и на них прибывало не менее трехсот мужчин, женщин и детей и около тысячи собак. Дюран прибыл туда на день позже, чем рассчитывал, но, как известно, он времени зря не потерял. Теперь Мики сам уже послушно бежал вслед за его санями на конце ремня, хотя и был еще в наморднике. К вечеру третьего дня после своего отъезда из хижины Нанетты Лебо Дюран свернул с главного проезжего пути в сторону и погнал своих собак к стоянке некоего Андре Рибона, специальностью которого было снабжение фактора и его служащих в Форт-Огоде свежим мясом. Андре давно уже поджидал к себе своего друга и начинал уже страшно волноваться, что тот так долго не приезжал, хотя все еще не переставал его ожидать. Вот здесь-то Дюран и держал своего большого боевого пса. Тут же он оставил и Мики, заперев его на время в хижину Андре. Вслед за тем оба зверолова отправились в форт, который отстоял от них всего только в полумиле расстояния. Ни Дюран, ни Рибон не вернулись на ночь обратно. Хижина оставалась пустой. Но с наступлением темноты до слуха Мики вдруг стали доноситься какие-то странные и жуткие звуки, которые с приближением ночи стали раздаваться все громче и сильнее. То был шум от гулянки в Форт-Огоде – определенный гул человеческих голосов, смешанный с воем тысячи собак. Никогда ничего подобного Мики не слыхал и теперь, сидя совершенно неподвижно один, стал вслушиваться в долетавшие до него звуки. Затем он встал передними лапами на подоконник и начал смотреть в окно, точно человек. Хижина Рибона находилась как раз на самой вершине холма, царившего над замерзшей гладью озера, и далеко-далеко над верхушками низкорослого леса по ту сторону озера Мики увидел красное зарево от больших лагерных костров, разложенных вокруг Форт-Огода. Он заскулил и опять опустился на все свои четыре лапы. Всю ночь для него так мучительно долго тянулось время, пока не настал рассвет, что ему казалось, будто его оставили одного навеки. Но в этой хижине было для него все-таки гораздо удобнее, чем в клетке у Лебо, и он чувствовал себя в ней не так отвратительно, как там. Вся ночь прошла для него в чутком, беспокойном полусне, в течение которого он то и дело видел Нанетту и ее ребенка.