Малыш и Жучка - Дмитриева Валентина Генадьевна - Страница 3

Учительница помогала Федосье чем могла, но этой помощи было, конечно, мало, и бедная женщина выбивалась из сил.

Малыш продолжал ходить в школу. Когда разгуливалась вьюга или трещал мороз, учительница оставляла мальчика в школе ночевать.

Тихо и мирно проходили у них эти вечера. На дворе воет ветер, в окна сыплет снег, а в школе тепло, светло и уютно. На столе ярко горит лампа; Анна Михайловна читает книжку, а Малыш сидит напротив нее и, высунув язык, пишет буквы на аспидной доске. Жучка тоже здесь, лежит у печки, легонько похрапывает и бредит во сне. То залает жалобно, то зарычит: должно быть, волки снятся. Но Малыш и про Жучку забыл — так углубился в свою работу. Иногда он отодвигает от себя доску и издали любуется на выведенные им буквы. Они ему очень нравятся; нужды нет, что буква «а» у него совсем свалилась набок и словно хромает, а буква «о» похожа на витой крендель. Впрочем, Малыш сейчас же замечает все недостатки своей работы и начинает их исправлять, разговаривая с буквами вслух.

— Постой, постой! — шепчет он, изо всех сил скрипя грифелем. — Ты чего рот-то разинула, нешто это хорошо? Дай-ка я тебе его закрою… Ну вот! А эта что хвостом-то завиляла? Не виляй, не виляй… Ну, захромала! Постой, я тебя сейчас подкую… Во-во-во как!..

И, подковав непослушную букву, он обращается к Анне Михайловне:

— Ну-кося, тетенька, погляди. Хорошо? А?

— Хорошо, — отвечает учительница и снова углубляется в книгу, а Малыш начинает скрипеть грифелем.

Когда Малыш уставал писать, учительница читала ему книжки, показывала картинки или рассказывала разные занимательные истории. Малыш очень любил сказки про зверей. Некоторые так ему нравились, что он готов был слушать их по нескольку раз.

— Ну-ка, тетенька, расскажи мне еще эту, про лисицу-то, как она волка обманула! Экая хитрячка! А волк-то дурак какой, даром что большущий! Ну, расскажи! — приставал он к Анне Михайловне.

— Будет, Малыш, я уже тебе десять раз рассказывала. Теперь ты мне расскажи.

— Да чего же я тебе расскажу? — Малыш призадумался. — Постой, сейчас расскажу! Жил-был старик со старухой, у них был четверик с осьмухой…

Он останавливался и начинал чесать в затылке.

— Ну, — говорила Анна Михайловна, — дальше-то что?

— Ну, и нет ничего! Всё.

Анна Михайловна смеялась, а Малыш был очень доволен, что развеселил ее своей сказкой.

Чаще всего он рассказывал ей о себе, о своей семье, о том, как они жили при бате. При бате-то им еще ничего было, а когда он помер, лошадь продали, и не то что гостинцев — и хлебца-то нету.

При этих воспоминаниях Малыш затуманивался, и его большие ясные глаза становились печальны, как у большого. Но Анна Михайловна не давала ему задумываться.

— Ну, Малыш, ничего! — говорила она, ласково поглаживая его по голове. — Вот вырастешь большой и сам будешь, как батя.

Малыш оживлялся.

— Как вырасту большой, сейчас лошадь куплю! Пахать сам буду. Хорошую лошадь куплю — гнедую. А корову ты нашу видала?

— Нет, не видала.

— Вот я тебе ее покажу, когда к нам придешь. Ее Лыской зовут. У нее лысинка на лбу, оттого она и Лыска. Я корову люблю… Ее нельзя бить-то — она кормилица.

— Никого не надо бить, Малыш.

— Я не стану бить. Я, как вырасту большой, буду добрый, как батя. Избу новую выстрою, чтобы светлая была, вот как школа наша. Потом всем гостинцев накуплю, мамушке шубу новую сошью, сестрам — сарафаны, а Дунятке — пряников куплю. И тебе гостинцев тоже куплю.

— Ну, вот спасибо, Малыш, что и меня не забыл!

— А то как же! Я тебя люблю. Вот как избу новую построим, ты тогда к нам жить переходи.

— Хорошо. А школа как же?

— А в школу мы на лошади ездить будем. Ведь тогда у нас лошадь будет!

В таких разговорах проходил вечер. После ужина глаза Малыша начинали слипаться, и он незаметно засыпал у печки, свернувшись калачиком рядом с Жучкой. Анна Михайловна сонного переносила его на постель, а Жучка, подобрав остатки ужина, отправлялась на улицу караулить школу, и всю ночь под окнами слышался ее звонкий лай.

VI

Однако как ни хорошо было Малышу в школе, и тепло, и сытно, и Анна Михайловна сказки рассказывает, а все-таки он начинал скучать о своих, если мороз задерживал его у учительницы на несколько дней.

Часто по вечерам, сидя за аспидной доской, он вдруг поднимал голову и начинал прислушиваться к завыванию ветра. Потом вздыхал и задумывался, пристально глядя на лампу.

— Ты что, Малыш, задумался? — спрашивала учительница.

— Что-то теперь наши делают? — отвечал Малыш. — Холодно, небось, у них, страшно… без меня-то…

— Ну, чего же страшно?

— А как же… Ну, как вдруг волки?

— Волки в избу не полезут.

— А разбойники?

— Ну, какие разбойники! У нас в селе их нет.

— А все-таки им со мной веселее. Все-таки я мужик!

— Ах ты, мужик! — смеялась Анна Михайловна. — Ну-ка, давай поборемся, кто кого одолеет!

Но эти шутки не веселили Малыша. Спустившись на пол, он садился около Жучки, обнимал ее косматую шею и начинал с ней тихонько разговаривать:

— Жучка, а Жучка! Хочешь домой, Жучка? Хорошо у нас дома-то, а? Небось, матушка прядет, Анютка тоже прядет, Машутка Дунятку качает… А Лыске, небось, холодно-холодно… Ревет Лыска. Может, они нынче не ели ничего, Жучка, а? А мамушка, небось, соскучилась об нас, говорит: «И где мой Федюнька?»

На глазах у него навертывались слезы, а Жучка, чувствуя, что маленький хозяин невесел, начинала тихонько подвизгивать и лизала его в лицо.

— А что, Малыш, соскучился, верно? — спрашивала Анна Михайловна, слушая эти разговоры.

Малыш немного конфузился и, чтобы не обидеть учительницу, отвечал:

— Не… ничего… А вот мамушка, небось, соскучилась…

— Ну что ж, вот завтра пойдешь к ней, повидаешься! — старалась успокоить его учительница.

От этих слов Малыш веселел, а на другой день, как только кончалось ученье, он отправлялся домой, непременно с каким-нибудь гостинцем за пазухой. Переночевав у своих, он возвращался в школу веселый и рассказывал Анне Михайловне разные новости: про волка, который у соседа овцу загрыз, про Дунятку, про Лыску… И опять всё шло по-прежнему.

VII

Однажды у учительницы пекли хлебы. Еще с утра Малыш всё толковал о том, что пойдет нынче домой, а когда сели обедать и на столе появились аппетитные ломти горячего хлеба, от которого шел душистый пар, он решительно заявил:

— Тетенька, я мамушке горяченького хлебца отнесу! Можно?

— Ну что ж, — сказала Анна Михайловна, — вот пообедаем, и пойдешь.

Но не успели они еще и кашу доесть, как повалил снег, да такой густой, что в школе сразу потемнело, будто в сумерки.

— Ох, Малыш! — произнесла учительница. — Погляди-ка в окно, как ты пойдешь?

Малыш опечалился и даже ложку положил.

— Нет, тетенька, я уж пойду! — сказал он умоляющим голосом. — Небось, я дорогу-то знаю!

Анне Михайловне очень не хотелось отпускать Малыша в такую погоду, но он так глядел на нее, так просил отпустить его, что она не могла ему отказать.

Она укутала Малыша, обвязала теплым платком, положила ему за пазуху хлеба, и он отправился. Жучка побежала за ним, и оба исчезли в вихре белых снежинок, крутившихся в воздухе.

Анна Михайловна, проводив Малыша, вернулась в школу и села было читать. Но ей не читалось: она всё думала о Малыше и беспрестанно подходила к окну. На улице разыгралась настоящая метель. Небо совсем слилось с землею, дорогу замело, и сквозь вой ветра чуть-чуть доносились унылые звуки колокола, в который звонили для того, чтобы проезжие и прохожие, застигнутые метелью в поле, не заблудились. Потом начало быстро темнеть.

«Ах, и зачем я его отпустила? — в беспокойстве думала Анна Михайловна. — Или хоть бы сама с ним пошла… Куда такому малышу дойти!»