Леди Сьюзан (сборник) - Остин Джейн - Страница 34

– Простите, мисс Мария, чем занимался ваш дедушка? Мы с мисс Мейсон никак не можем решить, был ли он бакалейщиком или переплетчиком.

Я поняла, что она просто хочет задеть меня, и приняла решение насколько возможно не дать ей заметить, что ей это удалось.

– Ни тем, ни другим, мадам; он был виноторговцем.

– Ах, вот оно что; я знала, что он занимался каким-то недостойным делом… Он ведь разорился, не правда ли?

– Полагаю, что нет, мэм.

– Разве он не скрывался от правосудия?

– Никогда о таком не слышала.

– Но, по крайней мере, он умер банкротом?

– Мне об этом никогда раньше не говорили.

– Как, а разве ваш отец не был беден как церковная мышь?

– Полагаю, что нет.

– Разве однажды он не предстал перед судом Королевской скамьи?[52]

– Я его там никогда не видела.

Она наградила меня таким взглядом… а потом развернулась и ушла в большом гневе; а я была в восторге от собственной дерзости, но опасалась, не сочли ли меня чересчур нахальной. Поскольку леди Гревиль была ужасно на меня сердита, оставшийся вечер она не обращала на меня решительно никакого внимания; впрочем, будь я у нее в фаворе, она бы точно так же меня игнорировала, поскольку присоединилась к группе влиятельных людей, а она никогда не говорит со мной, если рядом есть еще кто-нибудь. Мисс Гревиль за ужином оставалась вместе с матерью и ее собеседниками, а Эллен предпочла сидеть рядом со мной и с Бернардами. Мы чудесно потанцевали, а поскольку леди Г. проспала весь путь до самого дома, то и поездка оказалась весьма приятной.

На следующий день, как раз когда мы обедали, у ворот остановилась карета леди Гревиль – она считает, что именно это время больше всего подходит для визитов. Она послала слугу сообщить нам, что «она не намерена входить в дом, а вот мисс Мария обязана подойди к ее экипажу, поскольку ее светлость желает с ней поговорить, да пусть поспешит и явится немедленно…»

– Какое наглое сообщение, мама! – воскликнула я.

– Иди, Мария, – велела мне маменька… И я подчинилась, и пошла туда, и вынуждена была стоять у окна экипажа из-за прихоти ее светлости, хотя дул очень сильный и холодный ветер.

– М-да, мисс Мария, вижу, вы сегодня не так элегантны, как давеча… Но я приехала сюда не для того, чтобы проверить, как вы одеты, а чтобы сообщить, что вы можете отобедать с нами послезавтра… не завтра, не перепутайте и не приходите завтра: мы ждем лорда и леди Клермон и сэра Томаса Стэнли с семейством… Вам, пожалуй, не удастся одеться столь же хорошо, как вчера, поскольку кареты я за вами не пришлю; если будет дождь, можете взять зонт.

Я едва сдерживала смех, слушая, как она милостиво дозволяет мне не мокнуть…

– И пожалуйста, будьте любезны не опаздывать, ждать вас я не стану: терпеть не могу, когда обед слишком долго стоит на плите. Но и раньше срока тоже не приходите. Как поживает ваша матушка? Она сейчас обедает, не так ли?

– Да, мэм, мы как раз обедали, когда ваша светлость прибыли.

– Боюсь, вам очень холодно, Мария, – заметила Эллен.

– Да, восточный ветер просто ужасен, – вместо меня ответила ее матушка. – Уверяю вас, мне холодно уже оттого, что окно опущено. Но вы же привыкли к порывам ветра, мисс Мария, и это сделало ваше лицо таким грубым и обветренным. Вы, юные дамы, которые не могут позволить себе часто пользоваться экипажем, не привыкли обращать внимание на погоду, когда выходите на улицу, или на то, как ветер холодит ваши ноги. Своим девочкам я бы не позволила стоять на улице, подобно вам, в такую погоду. Но некоторые люди не чувствуют холода и не такие хрупкие, как мы. Что ж, не забудьте: мы ждем вас в четверг к пяти. Непременно прикажите горничной, чтобы пришла за вами вечером. Луны не будет, и прогулка домой окажется для вас малоприятной… Кланяйтесь от меня маменьке; боюсь, обед ваш уже остыл… Езжай дальше.

И она укатила, оставив меня в сильном раздражении, как и всегда.

Мария Вильямс.

Вчера мы обедали у мистера Эвелина, где нас представили очень хорошенькой девушке, его кузине. Я чрезвычайно обрадовалась ее появлению, поскольку очарование прелестного личика было дополнено манерами и голосом, вызвавшими во мне несомненный интерес. Они до такой степени разожгли во мне любопытство, что я решила непременно узнать историю ее жизни – кто ее родители, откуда она родом и что с ней стряслось, поскольку на тот момент было известно лишь, что она приходится родственницей мистеру Эвелину, а фамилия ее Гренвиль. Вечером мне подвернулась возможность по крайней мере попытаться выяснить то, что мне так хотелось узнать: все увлеклись игрой в карты, кроме миссис Эвелин, моей матери, доктора Дрейтона, мисс Гренвиль и меня; а поскольку первые две были заняты тихой беседой, а доктор уснул, мы оказались вынуждены развлекать друг друга. Именно этого я и хотела, и будучи полна решимости не оставаться в неведении из-за недостаточного количества заданных мною вопросов, я начала разговор следующим образом:

– Вы уже давно в Эссексе, мэм?

– Я приехала во вторник.

– Вы родом из Дербишира?

– Нет, мэм! – Очевидно, мой вопрос ее удивил. – Из Суффолка.

Ты, милая Мэри, наверняка сочтешь меня слишком напористой, но тебе известно, что дерзости мне не занимать, когда я иду к цели.

– Вам нравится в деревне, мисс Гренвиль? Здесь не хуже, чем там, откуда вы приехали?

– Намного лучше, мэм, если говорить о красотах. – Она вздохнула. Я изнывала от нетерпения узнать отчего.

– Но пейзажи в любой деревне, как бы красивы они ни были, – заметила я, – плохое утешение для того, кто потерял близких друзей.

Она покачала головой, будто испытала то, о чем я говорила. Любопытство мое столь возросло, что я решила удовлетворить его любой ценой.

– Так значит, вы сожалеете о том, что вам пришлось оставить Суффолк, мисс Гренвиль?

– Безусловно.

– Я полагаю, вы родились там?

– Да, мэм, родилась и провела долгие счастливые годы…

– Это большое утешение, – согласилась я, – надеюсь, мэм, что несчастливых лет у вас там не случалось.

– Абсолютное блаженство не свойственно смертным, и никто не должен уповать на беспрерывное счастье… С некоторыми невзгодами мне и правда довелось столкнуться.

– С какими именно невзгодами, мэм? – спросила я, сгорая от нетерпения узнать все.

– Ни с какими, мэм, надеюсь, причиной которых были бы преднамеренные проступки с моей стороны.

– Осмелюсь сказать, что так и есть, мэм, и не сомневаюсь в том, что какие бы страдания вам ни пришлось пережить, они могли быть вызваны исключительно жестокостью родственников или ошибками друзей.

Она вздохнула.

– Вы, кажется, несчастны, дорогая мисс Гренвиль… В моей ли власти утолить ваши печали?

– В вашей власти? – в большом удивлении переспросила она. – Никто не сможет сделать меня вновь счастливой.

Эти слова она произнесла в такой скорбной и мрачной манере, что некоторое время у меня не хватало мужества продолжить. Я не могла издать ни звука. Впрочем, несколько мгновений спустя я пришла в себя и, глядя на нее с как можно большей любовью, сказала:

– Дорогая мисс Гренвиль, вы кажетесь мне ужасно молодой и, возможно, нуждаетесь в совете человека, чья забота о вас, наряду с более солидным возрастом, а возможно, что и с большей рассудительностью, могут разрешить дать его вам. Этот человек – я, и я призываю вас принять предложение, которое я вам делаю, – предложение доверия и дружбы, а в награду попрошу того же с вашей стороны…

– Вы чрезвычайно предупредительны, мэм, – ответила она, – и ваше внимание мне очень льстит… но я ни в коем случае не испытываю таких трудностей, такой двусмысленности положения, в которых бы мне пригодился совет. Однако если я с ними столкнусь, – продолжила она, расплываясь в почтительной улыбке, – я буду знать, к кому обращаться.