Собака Баскервилей (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 22

– Как будто да.

– По крайней мере, мы можем принять это за рабочую версию. Итак, вполне вероятно, что в обоих случаях было сожжено какое-то вещество, которое, наполнив воздух в помещении своими испарениями, произвело этот странный токсический эффект. Прекрасно. В первом случае (отравление семьи Тридженнисов) это вещество поместили в камин. Окно там было закрыто, но огонь унес какую-то часть ядовитых испарений в дымоход. То есть воздействие на людей оказалось слабее, чем во втором случае, где все испарения остались в помещении. Последствия подтверждают это, поскольку в первом случае умерла только женщина, организм которой более чувствительный, в то время как мужчины впали в такое временное или постоянное состояние, которое, очевидно, является первой стадией отравления этим веществом. Во втором случае результат был достигнут полностью. Так что факты вполне подтверждают версию об отравлении путем сжигания некоего вещества.

Подозревая нечто подобное, я, разумеется, осматривал комнату Мортимера Тридженниса с мыслью найти остатки этого вещества. Самое очевидное место, где его следовало искать, – конечно же, абажур лампы. Там я и нашел большое количество пушистого пепла и коричневатый порошок по краям, который не успел сгореть. Я, как вы видели, половину его взял в качестве образца и поместил в конверт.

– А почему половину, Холмс?

– Не буду же я, Ватсон мешать официальному расследованию. Я оставил им все улики, которые обнаружил. Яд остался на абажуре, и если у них хватило ума, они нашли его. Итак, Ватсон, давайте теперь зажжем нашу лампу… Окно все же откроем, чтобы избежать преждевременной смерти двух достойных членов общества. Вы садитесь в кресло у окна, если, конечно, как человек в здравом уме, не хотите отказаться от участия в этом деле. Не хотите? Я знал, что вы именно так ответите, дорогой Ватсон. Это кресло я поставлю напротив вашего, чтобы мы с вами оказались на одинаковом расстоянии от яда и видели друг друга. Дверь оставим приоткрытой. Теперь мы оба можем следить друг за другом и имеем возможность прекратить эксперимент, если проявятся угрожающие симптомы. Вам все понятно? Хорошо, тогда я беру наш порошок… вернее, то, что от него осталось, из конверта и кладу его на горящую лампу. Вот так. Теперь, Ватсон, давайте сядем и будем ждать развития событий.

Долго ждать не пришлось. Едва я сел в кресло, как сразу почувствовал тяжелый мускусный запах, едва уловимый, но вызывающий тошноту. Как только я вдохнул его, разум мой и воображение перестали быть подвластными мне. Перед глазами у меня возникло густое черное облако, и мозг мой подсказал, что в этом облаке, пока невидимом, но готовом в любой миг вырваться навстречу моим помутившимся чувствам, скрывается нечто невыразимо ужасное, все самое чудовищное и злое, что только существует на свете. Неясные очертания стали проступать в этом темном облаке, оно зашевелилось, и каждое подрагивание его казалось угрозой, каждая мелькнувшая в нем тень казалась предвестником появления того жуткого кошмара, который скрывается внутри и одна мысль о котором грозила вырвать из моего тела душу. Леденящий ужас охватил меня. Я почувствовал, что волосы зашевелились у меня на голове и глаза полезли из орбит, рот раскрылся, а язык пересох и словно превратился в терку. В голове у меня творилось такое, что я понял: сейчас что-то там щелкнет и после этого пути назад уже не будет. Я попытался закричать, но вместо своего голоса услышал лишь какое-то хриплое карканье, которое, казалось, исходило не из моего горла, а откуда-то издалека. В тот же миг в последней попытке спастись я, переборов поглощающее меня отчаяние, взглянул на Холмса. Я увидел лицо, белое, застывшее, перекошенное от ужаса, точно такое, какое было у тех мертвецов. И именно это страшное видение на мгновение вернуло мне рассудок и силу. Я поднялся с кресла, обхватил Холмса, мы вместе ринулись к двери и уже через секунду рухнули рядом на траву во дворе, видя только проблеск солнечного света, который в ту секунду прорезал адское облако кошмара, которое окружало нас. Постепенно оно начало рассеиваться и мысли наши стали проясняться, как пейзаж после тумана, пока здравый разум не вернулся к нам. Мы сидели на траве, терли липкие от пота лбы и косились друг на друга, боясь заметить последние следы того страшного переживания, через которое прошли.

– Честное слово, Ватсон, – неровным голосом наконец заговорил Холмс, – я должен и поблагодарить вас, и просить у вас прощения! Это был неоправданно жестокий эксперимент даже по отношению к самому себе. Я не имел права втягивать вас в это. Простите меня.

– Вы же знаете, – с чувством ответил я, потому что никогда раньше не замечал за своим другом такой душевности, – что для меня нет большей радости и чести, чем помогать вам.

Тут к нему вернулись легкая ирония и цинизм, с которыми он обычно обращался ко всем, кто его окружал.

– Доводить себя до сумасшествия было бы излишним, мой дорогой Ватсон, – сказал он. – Любой нормальный человек скажет, что мы и без того достаточно безумны, раз подвергли себя подобному испытанию. Должен признаться, я не ожидал, что воздействие будет таким быстрым и сильным. – Он бросился в дом, вышел, неся горящую лампу в вытянутой руке, и швырнул ее в заросли ежевики. – Нужно немного подождать, пока комната проветрится. Полагаю, Ватсон, у вас не должно остаться ни тени сомнений относительно того, как произошли эти трагедии.

– Ни единой!

– Но какова цель? Это нам по-прежнему неизвестно. Давайте пойдем в беседку и поговорим об этом там. Мне кажется, эта гадость до сих пор сидит у меня в горле. Я думаю, нам нужно признать, что все улики указывают на то, что виновником первой трагедии был Мортимер Тридженнис, хотя во втором случае он сам стал жертвой. Нельзя забывать о ссоре, расколовшей семью и закончившейся примирением. Насколько серьезной была ссора или насколько призрачным примирение, мы можем только гадать. Когда я думаю о Мортимере Тридженнисе, вспоминаю его лисье лицо, маленькие, внимательные глаза-бусинки за стеклами очков, мне он не кажется человеком, способным искренне прощать обиды. Кроме того, мысль о том, что кто-то якобы ходил по саду, которая на время отвлекла наше внимание от истинных причин трагедии, исходила именно от него. У него была причина вводить нас в заблуждение. Наконец, если это не он, уходя, бросил в камин это вещество, то кто мог это сделать? Трагедия произошла сразу же после его ухода. Если бы кто-то входил в ту комнату после него, семья наверняка встала бы из-за стола. Более того, в тихом Корнуолле не принято ходить в гости после десяти часов вечера. Все сводится к тому, что мы можем с уверенностью назвать Мортимера Тридженниса преступником.

– Значит, его смерть была самоубийством?

– Ну, на первый взгляд эта версия кажется довольно правдоподобной, Ватсон. Человек, который обрек собственную семью на подобную судьбу, вполне мог почувствовать такие укоры совести, которые внушили бы ему решение расстаться с жизнью таким же способом. Однако существует один неоспоримый факт, который говорит против этого. К счастью, в Англии есть человек, который знает, что на самом деле произошло, и я устроил так, что сегодня мы с ним встретимся и услышим рассказ обо всем из его уст. Ага! Вот и он, несколько раньше, чем я ожидал. Доктор Леон Стерндейл, идите сюда. Видите ли, мы проводили у себя один химический опыт, и пока наша маленькая комната не совсем подходит для того, чтобы принимать в ней такого уважаемого гостя.

Я услышал, как стукнула калитка, и на садовой дорожке возникла величественная фигура выдающегося исследователя Африки. Он с некоторым удивлением на лице свернул к старой беседке, в которой сидели мы.

– Вы просили меня зайти к вам, мистер Холмс. Я получил вашу записку примерно час назад и пришел, хотя и не знаю, есть ли у меня причины подчиняться вашим указаниям.

– Возможно, прежде чем мы расстанемся, нам удастся прояснить ситуацию, – сказал Холмс. – Я очень признателен вам за то, что вы приняли мое приглашение. Уж простите за столь неформальный прием под открытым небом, но мы с моим другом Ватсоном сделали важное дополнение к тому, что газеты прозвали «Корнуоллским ужасом», и хотим пока побыть на свежем воздухе. К тому же, поскольку обсуждать мы будем вопросы, касающиеся вас лично, будет лучше, если разговор наш пройдет в том месте, где можно не бояться посторонних ушей.