Валентин Понтифекс - Сильверберг Роберт - Страница 43

Однако, прежде чем обратиться к высоким материям, они поговорили о семейных делах. Он рассказал ей все, что знал, о ее сестре Галиаре и брате Сейте из Сти, о Диввисе, Мириганте, дочерях Вориакса. Она спрашивала его, часто ли он бывает в старых родовых землях в Галансе, хорошо ли ему в Замке, по-прежнему ли они с Карабеллой близки и любят друг друга.

Напряжение внутри него спало, и он почувствовал себя на какой-то миг этаким мелким аристократом с Горы, находящимся с визитом в гостях у своей матушки, которая переселилась в другое место, но по-прежнему с жадностью ловит все новости из дома. Но невозможно было надолго забыть об их положении, и, когда в разговоре стали проскальзывать натянутость и напряженность, он сказал уже другим тоном:

– Было бы лучше, если бы я пришел к тебе, матушка, как подобает. Негоже Леди спускаться из Внутреннего Храма, чтобы нанести визит в Семь Стен.

– Сейчас эти формальности лишены смысла. События накатываются лавиной: необходимо действовать.

– Так тебе известны новости с Цимроеля?

– Конечно. – Она прикоснулась к обручу. – Он приносит мне вести отовсюду со скоростью мысли. О, Валентин, какое неудачное время для нашей встречи! Когда ты начинал процессию, я думала, что ты появишься здесь в радости, и вот ты со мной, а я ощущаю в тебе только боль, сомнение и страх перед грядущим.

– Что ты видишь, матушка? Что должно случиться?

– Ты думаешь, что у меня есть возможность узнавать будущее?

– Ты очень отчетливо видишь настоящее. Ты же говоришь, что получаешь вести отовсюду.

– То, что я вижу, во мраке и пелене. В мире происходит нечто, что выше моего понимания. Опять под угрозой установленный общественный порядок. И Коронал в отчаянии. Вот что я вижу. Почему ты в отчаянии, Валентин? Почему в тебе столько страха? Ты же сын Дамандайна и брат Вориакса, а они были не из тех, кому знакомо отчаяние, и мне это не свойственно, да и тебе, как мне казалось.

– Над миром нависла опасность, как я узнал по прибытии сюда, и эта опасность увеличивается.

– И от того ты в отчаянии? Да опасность должна только усилить твое желание исправить положение вещей, как то бывало раньше.

– Но уже во второй раз за свое правление я вижу Маджипур, охваченный бедствием. Я вижу, что мое правление было несчастливым, а будет еще более несчастным, если увеличатся масштабы болезней, голода и бездумных переселений. Боюсь, на мне лежит какое-то проклятие.

Он заметил, что ее глаза сверкнули гневом, что напомнило ему о ее грозной душевной силе, о железной самодисциплине и преданности долгу, скрывавшимися за прекрасным обличьем. В своем роде она была не менее яростной воительницей, чем легендарная Леди Тиин, которая в древности вышла на битву, чтобы отбросить нападавших метаморфов. Эта Леди тоже способна на такую доблесть, если потребуется. Он знал, что она всегда отличалась нетерпимостью по отношению к проявлению слабости в своих сыновьях, жалости к себе, унынию, потому что в ней самой этого не было. И, вспомнив о том, он почувствовал, как упадочное настроение начинает покидать его.

Она заговорила с нежностью в голосе:

– Тебе не стоит обвинять себя без особых на то причин. Если на мир наложено проклятие, то оно лежит не на благородном и добродетельном Коронале, а на всех нас. Тебе не в чем винить себя: ты виновен в наименьшей степени, Валентин. Не ты носитель этого проклятия, а скорее всего, ты тот, кто больше всех способен снять его с нас. Но тогда ты должен действовать и действовать быстро.

– А в чем же суть этого проклятия?

Приложив руку ко лбу, она произнесла:

– У тебя есть серебряный обруч, парный с моим. Ты взял его с собой?

– Он повсюду со мной.

– Тогда пусть его принесут.

Валентин вышел из комнаты и отдал распоряжение Слиту, ожидавшему у дверей; вскоре пришел слуга с усыпанной драгоценными камнями шкатулкой, в которой хранился обруч. Леди дала ему этот обруч, когда он еще в изгнании появился на Острове. С его помощью, соединившись разумом со своей матерью, он получил окончательное подтверждение того, что простой жонглер из Пидруида и Лорд Маджипура Валентин – одно и то же лицо, поскольку с помощью обруча и при поддержке матери к нему стала возвращаться память.

Потом жрица Лоривайд научила его погружаться в транс, используя обруч, и проникать, таким образом, в мысли других людей. Он редко пользовался им после восстановления на престоле, поскольку обруч являлся принадлежностью Леди, а не Коронала, а одному из владык Маджипура не подобает вторгаться в сферу деятельности другого. Но сейчас он вновь надел тонкую металлическую полоску, в то время как Леди наливала ему, как и когда-то, темное, сладкое, пряное сонное вино, которое применялось для раскрытия душ навстречу друг другу.

Он осушил кубок одним глотком, и она тоже выпила свое вино, и они немного подождали, пока начнет сказываться действие напитка. Он погрузился в транс, обеспечивавший наиболее полное восприятие. Потом она сплела его пальцы со своими для завершения контакта, и на него обрушился поток образов и ощущений, казалось, имевших целью оглушить и ослепить его, хотя он знал, каким сильным будет удар.

Однако Леди испытывала это ежедневно на протяжении многих лет, когда она и ее служительницы посылали свои души странствовать по свету в поисках нуждающихся в помощи.

Он не увидел отдельных душ: слишком велик и населен был мир, чтобы добиться такой точности даже за счет величайшей сосредоточенности. Ему пришлось обнаружить, пролетая по небу горячим ветром в восходящих воздушных потоках, отдельные пятна ощущений: то дурные предчувствия, то страх, стыд, вину, внезапный всплеск сумасшествия, серое, широко раскинувшееся покрывало отчаяния. Он опустился пониже и увидел естество душ, черные кромки, пересеченные алыми полосами, острые зазубренные пики, причудливо перепутанные дорожки ворсистой, плотной ткани. Он взмыл высоко, в безмятежность царства небытия; он пересекал мрачные пустыни, от которых исходило цепенящее одиночество; он описывал круги над сверкающими заснеженными полями и лугами, где каждая травинка светилась несказанной прелестью. Он увидел те места, где свирепствовали болезни, голод, где царил хаос, и почувствовал, как от крупных городов, подобно горячему суховею, поднимаются страхи, и ощутил, как некая сила бьется в морях со всепроникающим барабанным раскатом; и испытал мощное чувство нависшей угрозы, надвигающейся катастрофы. Валентин увидел, что на мир опустился невыносимый груз и сокрушает его с постепенно нарастающим усилием, подобно медленно сжимающемуся кулаку.

Во всех этих странствиях его сопровождала благословенная Леди, его мать, без которой он мог бы обгореть и обуглиться от мощи чувств, исходящих из колодца мировой души. Но она оставалась рядом с ним, легко проводя его через темные места к порогу понимания, который неясно вырисовывался перед ним, напоминая исполинские ворота Деккерета в Норморке, закрывавшиеся только тогда, когда мир был в опасности, сбивая с толку и останавливая всех, кто к ним приближался. Но, очутившись у самого порога, он остался один и переступил через него без посторонней помощи.

Дальше там была только музыка, музыка, ставшая видимой, дрожащий, вибрирующий звук, протянувшийся через пропасть тончайшим подвесным мостом, и он ступил на тот мост и увидел всплески яркого звука в потоке вещества внизу, кинжально острые импульсы звука над головой, линию уходящего в бесконечность красного цвета и пурпурные с зелеными дуги, которые пели для него от горизонта. Потом все это уступило место единственному устрашающему оглушительному реву, который черной неудержимой колесницей подмял под себя все остальные звуки и накатил на вселенную, безжалостно расплющивая ее. И Валентин понял.

Он открыл глаза. Леди, его мать, спокойно стояла между танигалами и наблюдала за ним, улыбаясь примерно так, как если бы он был спящим младенцем. Она сняла с него обруч и положила обратно в шкатулку.

– Видел? – спросила она.

– Я так и думал, – ответил Валентин. – Происходящее на Цимроеле – не случайность. Да, это проклятие, и лежит оно на всех нас уже несколько тысячелетий. Мой чародей Делиамбр сказал мне однажды, что мы прошли здесь, на Маджипуре, долгий путь, ничем не заплатив за изначальный грех завоевателей. Еще он сказал, что по счету нарастают проценты. А теперь счет предъявлен к оплате. То, что началось, – наше наказание, наше унижение, сведение с нами счетов.