Источник силы - Форчун Дион - Страница 32

— В этом доме трагедия, — заметил Тавернер.

Я весь стал внимание, как всегда при любых проявлениях медиумических способностей моего шефа, но он только засмеялся.

— На этот раз не ясновидение, Роудз, а лишь здравый смысл. Если лицо женщины моложе ее фигуры, значит, она счастлива в браке; если наоборот, значит, жизнь ее трагична.

— Я не видел ее лица, — сказал я, — но у нее фигура молодой женщины.

— Я видел ее лицо, — сказал Тавернер, — и это лицо старой женщины.

Однако его суждение о ней было не вполне справедливым, так как, когда несколько вечеров спустя мы с Виннингтоном опять встретили ее у почтового ящика, ее лицо, хотя и было бесцветно и изборождено морщинами, казалось весьма привлекательным, а обрамлявшая его волна золотисто-каштановых волос благодаря его бледности казалась еще ярче. Боюсь, что я слишком пристально уставился на нее, пытаясь увидеть признаки, по которым Тавернер прочитал ее историю. Она проскользнула через приоткрытую калитку, двигаясь быстро и бесшумно, как человек, привыкший к вынужденной скрытности, искоса взглянула на нас из-под длинных темных ресниц и исчезла так же, как и появилась.

Мое внимание привлекла полная неподвижность стоящего рядом со мной человека. Казалось, он врос в землю, пристально гладя на поглотившую ее темную аллею и как будто посылая свою душу вдогонку, чтобы она озарила темноту ночи. Я коснулся его руки. Он повернулся, собираясь что-то сказать, но у него перехватило дыхание и слова потонули в булькающем кашле, который обычно является признаком легочного кровотечения. Чтобы опереться, он обхватил рукой мои плечи, так как был выше меня ростом, и я поддерживал его, пока он харкал алой артериальной кровью, которая рассказывала его собственную историю.

Я привел его домой, уложил в постель, так как он был очень слаб после своего приступа, и рассказал Тавернеру все, что произошло.

— Я думаю, он долго не протянет, — сказал я.

Мой коллега удивленно посмотрел на меня.

— Он полон жизни, — сказал он.

— От его легких мало что осталось, — ответил я, — а вы никогда не сможете заставить ездить автомобиль, у которого нет двигателя.

Однако Виннингтон лежал недолго, и в первый же день, когда мы позволили ему подняться, он предложил мне сопровождать меня на почту. Я запротестовал, поскольку расстояние туда и обратно было немалым, но он взял меня за руку и сказал:

— Послушайте, Роудз, я должен идти.

Я спросил о причине столь крайней необходимости. Он заколебался, а затем воскликнул:

— Я хочу опять видеть эту женщину!

— Это миссис Беллами, — сказал я. — Оставьте лучше ее в покое; она вам не подходит. В лечебнице масса очаровательных девушек, с которыми можете флиртовать, когда вам захочется. А замужних женщин оставьте в покое, их мужья будут приходить и поднимать шум, что только повредит репутации лечебницы.

Но Виннингтону невозможно было помешать выполнить свое намерение.

— Меня не беспокоит, чья она жена; это женщина, которую я… я… никогда не думал, что увижу, — докончил он, запинаясь. — Будьте человеком, черт возьми, я не собираюсь заговаривать с нею или ставить себя в глупое положение, я хочу только взглянуть на нее. Во всяком случае, я не считаю, что мои дела настолько плохи, чтобы оставить все это.

Он стоял передо мною, покачиваясь в наступивших сумерках, высокий и худой, как скелет, и цвет его щек мог бы порадовать при взгляде на любого другого пациента, но для него был опасным симптомом.

Я знал, что он пойдет независимо от моего согласия, так что решил, что лучше нам идти вместе, и у нас стало заведенным порядком прогуливаться до перекрестка во время отправки почты, были у нас письма или нет. Иногда мы видели, как миссис Беллами молча проскальзывала к почте, иногда нет. Если нам не случалось увидеть ее больше двух дней, Виннингтона охватывало лихорадочное состояние, и когда она не появилась в течение следующих пяти дней, его нервное возбуждение опять закончилось кровотечением, и мы уложили его в постель, поскольку он был слишком слаб, чтобы протестовать.

Как раз в тот момент, когда я рассказывал Тавернеру о последнем повороте событий, зазвонил телефон. Так как я находился ближе, я поднял трубку и принял сообщение.

— Это доктор Тавернер? — раздался женский голос.

— Это лечебница доктора Тавернера, — ответил я.

— Говорит миссис Беллами из Хедингтон-хауз. Я была бы очень признательна доктору Тавернеру, если бы он смог прийти посмотреть моего мужа, он внезапно заболел.

Я повернулся, чтобы передать просьбу Тавернеру, но он уже вышел из комнаты. Я поддался внезапному импульсу.

— Доктора Тавернера в данный момент нет, — сказал я, — но, если хотите, могу прийти я. Я его ассистент, зовут меня Роудз, доктор Роудз.

— Я буду вам очень признательна, — ответил голос. — Не могли бы вы прийти поскорее? Я очень беспокоюсь!

Я схватил шляпу и отправился по тропе, по которой так часто сопровождал меня Виннингтон. Бедняга, на некоторое время, если не навсегда, ему придется прекратить свои прогулки. На перекрестке я замедлил шаги, изумляясь, что невидимый барьер наконец исчез и я могу идти по аллее и говорить с женщиной, за которой так часто наблюдал в компании Виннингтона. Я толчком приоткрыл тяжелую калитку, как это делала она, прошел по темной аллее и позвонил.

Миссис Беллами почти в то же мгновение открыла дверь и проводила меня в маленькую столовую, примыкающую к кухне.

— Прежде чем вы увидите моего мужа, я хочу объяснить, в чем дело, — сказала она. — Нам помогает экономка, и мне не хотелось бы, чтобы она знала; видите ли, я боюсь, что причина болезни — наркотики.

Итак, Тавернер, как всегда, оказался прав: здесь была трагедия.

— Весь день он был в помраченном сознании, я опасаюсь, что он превысил дозу; это бывало и раньше, и симптомы мне хорошо известны. Я чувствовала, что не стоит дожидаться ночи, не пригласив кого-нибудь.

Она проводила меня к пациенту, и я осмотрел его. Пульс был ослаблен, дыхание затруднено, цвет лица скверный, но человека, привыкшего к наркотикам настолько, как, судя по всему, привык он, к сожалению, очень трудно убить.

Я рассказал ей, какие принять меры, сказал, что сейчас ему ничто не грозит, но чтобы она позвонила мне опять, если что-то изменится.

Прощаясь со мной, она улыбнулась и сказала:

— Я хорошо вас знаю наглядно, доктор Роудз; я часто видела вас у почтового ящика.

— Это моя обычная вечерняя прогулка, — ответил я. — Я всегда приношу письма, которые не успели отправить с почтой.

Я был в нерешительности, рассказывать ли Виннингтону о своей встрече, не зная, что будет меньшим из двух зол — возбуждение, которое вызовет мой рассказ, или длительное напряжение ожидания, и наконец склонился к первому решению. Вернувшись, я отправился в его комнату и без всяких предисловий перешел к делу.

— Виннингтон, — сказал я, — я видел ваше божество.

Он сгорал от нетерпения немедленно все узнать, и я рассказал ему о своем визите, скрыв лишь причину заболевания, рассказывать о которой мне не позволяла профессиональная этика. Однако это было то, что ему хотелось знать больше всего, хотя он и понимал, что я, естественно, ничего ему не скажу. Обвинив меня в черствости, он внезапно поднялся в кровати, схватил меня за руку и приложил ее к своему лбу.

— Нет, не делайте этого! — закричал я, отводя руку прочь, так как уже достаточно был знаком с методами Тавернера, чтобы знать, как осуществляется чтение мыслей, но моя реакция оказалась недостаточно быстрой, и Виннингтон, посмеиваясь, откинулся на подушки.

— Наркотики! — сказал он и, задыхаясь от предпринятых усилий, больше ничего не смог сказать. Но выражение триумфа в его глазах говорило мне, что он узнал нечто жизненно важное для себя.

На следующее утро я опять отправился повидать Беллами. Он был в сознании, смотрел на меня с угрюмой подозрительностью и ничего от меня не хотел, и я понял, что, видимо, мое знакомство с его семьей закончится так же, как и началось, у почтового ящика.