Талант - Сильверберг Роберт - Страница 3

— Мое собственное сочинение, — сказал старик в наступившей тишине. — Поначалу к нашей музыке трудно привыкнуть, однако…

— По-моему, отлично, — отозвался Вилар. Ему не терпелось окончить этот завтрак и вернуться к работе, он надеялся, что больше не будет ни разговоров, ни музыки.

Вилар поднялся со стула.

— Уже уходите? — спросил старик. — Да ведь мы еще не побеседовали.

— Говорить? О чем?

Карпентер сплел пальцы.

— О вашем вкладе в жизнь общины, разумеется. Мы не можем позволить вам, постороннему, жить среди нас на всем готовом, если вы ничего не предложите нам взамен. Ответьте прямо — каков ваш род занятий?

— Я поэт, — с тревогой ответил Вилар.

Старик хохотнул.

— Поэт? Само собой — но каков ваш род занятий?

— Не понимаю. Если вы имеете в виду профессию, то поэт — и все.

— Дедушка спрашивает, можете ли вы делать еще что-то, — прошептал рядом один из младших Карпентеров. — Конечно, вы поэт — разве кто-нибудь в этом сомневается?

Вилар покачал головой.

— Я поэт и только поэт.

Это прозвучало обвинительным приговором из собственных уст.

— Мы надеялись, что вы врач или переплетчик или, может, кузнец. Человек прилетает с Земли — кто же мог подумать, что он окажется поэтом? Да ведь поэтов у нас полно! Вот тебе и на.

Эмиль Вилар облизнул губы и нервно поежился.

— Мне жаль, что я разочаровал вас, — негромко сказал он, разглядывая кисти своих рук. — Очень жаль.

«Они оказались в дураках», — подумал он позднее в то утро. Неудивительно, что они так хотели его прихода. Земная жизнь представлялась им необычной, грубой и полной неожиданностей. И они надеялись, что человек с Земли как-то нарушит плавный ход их собственной жизни.

Да, решил он, они оказались в дураках. Вместо кузнеца к ним явился последний поэт Земли — единственный ее поэт. А на Ригеле Семь их и без того полно.

Эмиль Вилар сидел на садовой скамье возле дома с куполом. Он поднял взгляд и увидел рядом рослого внука патриарха — не то Мелбурна Хедли Карпентера, не то Теодора Третьего, не то кого-то еще.

— Дедушка просит вас в дом, Эмиль Вилар. Хочет поговорить с вами наедине.

— Иду, — ответил Вилар. Он поднялся и последовал за рослым юношей вверх по лестнице в богато отделанную комнату, где сидел старейшина клана Карпентеров.

— Входите, прошу вас, — любезно сказал старик.

Сев на предложенное место, Вилар напряженно ждал, когда старик заговорит. Вблизи было видно, что хозяину очень много лет, но для своих ста пятидесяти он прекрасно сохранился.

— Вы назвали себя поэтом, — сказал Карпентер, сделав ударение на последнем слове. — Будьте добры, прочтите эти стихи и честно выскажите свое мнение.

Вилар взял протянутый лист бумаги, как брал множество других графоманских сочинений еще на Земле, и очень внимательно прочел стихотворение. Это была вилланелла, написанная гладко, если не считать ритмического сбоя в третьей строке четверостишия. Кроме того, стихотворение было пустым и совершенно лишенным поэтичности; на сей раз Вилар решил быть в своей критике беспощадным.

— Вирши недурны, — снисходительно сказал он. — Аккуратно сработаны, но только в предпоследней строке есть огрех. — И, указав на ошибку, добавил: — Что до остального, то стихотворение лишено смысла. Оно даже не смехотворно; пустота его вопиюща. Я ясно выразил свою мысль?

— Вполне, — сдавленным голосом ответил Карпентер. — Это мое стихотворение.

— Вы хотели откровенности, — напомнил Вилар.

— Да, и кажется, получил. Что скажете о картинах на стенах?

Картины были абстрактные, тщательно выписанные.

— Видите ли, я не художник, — запинаясь, сказал Вилар. — Но, на мой взгляд, они превосходны, по крайней мере — вполне хороши.

— Тоже мои, — сказал Карпентер.

Вилар захлопал глазами от удивления.

— Вы очень разносторонний человек, мистер Карпентер. Музыкант, композитор, поэт, художник — вы владеете всеми видами искусства.

— Э… да, — ответил Карпентер с легким раздражением. — Здесь это вовсе не является чем-то необычным. Наоборот, обыденным. Мы гордимся своими художественными дарованиями. Мы все поэты, мистер Вилар. Все художники, все музыканты, все композиторы.

— А я ограничен всего лишь одной способностью, не так ли? Я всего-навсего поэт.

Вилара впервые в жизни охватило чувство собственной ущербности. Собственное несовершенство он сознавал и прежде

— в сравнении с Мильтоном или Эсхиллом, Йетсом или Шекспиром, когда тщился превзойти их. Но между несовершенством и ущербностью есть некоторая разница. Сейчас он ощущал свою несостоятельность не как поэт, а как личность. Для такого самолюбивого человека, как Вилар, это было мучительно.

Он поднял взгляд на старика Карпентера.

— С вашего позволения, я уйду, — сказал он, голос его был странно грубым и раздраженным.

Придя к себе в домик, Вилар с горечью взглянул на лист бумаги и прочел свои строки:

Обманчивые тени дня стоят Меж каждым из людей и остальными, И каждый мучается этим, но…

На этом стихи обрывались. Они были только что сложены — вернее, так ему казалось поначалу. А пять минут спустя он вспомнил: это строки стихотворения, которое было написано в юности и заслуженно предано огню.

Где его техника, его хваленое чувство гласных, его замысловатые ритмы и тонкие словесные противопоставления? Он печально взглянул на невнятицу, продиктованную отупевшим от страха мозгом, и с презрением смахнул лист на пол.

Неужели я утратил свой талант?

Леденящий вопрос, от него съежилась душа, но за ним тут же последовал другой, еще более убийственный: А был ли у меня талант?

Однако на этот вопрос ответить было легко. На полке стоял томик в синей обложке, вот здесь…

Книга исчезла.

Вилар уставился на пустое место шириной в четверть дюйма. Книгу кто-то взял. Очевидно, кто-то из Карпентеров заинтересовался его поэзией.

Что ж, не беда, — подумал он. — Все стихи я помню наизусть.

Чтобы убедить себя в этом, он прочел по памяти «Яблоки Идана», одно из самых длинных стихотворений и, на его взгляд, самое лучшее. Когда дошел до конца, былая уверенность вернулась: его талант не был иллюзией.