Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Монтвила Витаутас

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Монтвила Витаутас - Страница 29

Изменить размер шрифта:

72. ШАВЛЕГО

Шавлего был одним из бойцов отряда Арсена.

Народное предание

Холодный ветер в скалы бьет с разбегу,

И скалы стонут у него в плену…

Куда ты в эту ночь идешь, Шавлего,

Оставив в сакле мать совсем одну?

Куда спешишь от теплого ночлега?

От очага зачем уходишь прочь?

Ведь чоха черная твоя, Шавлего,

Светлей, чем эта бешеная ночь.

За крайней саклей — сразу царство мрака;

Твой путь, Шавлего,

и далек и крут.

«Ва-ва, — скулит голодная собака,—

Луну сегодня ночью украдут».

И стынет ночь, потерянная богом,

Метелью с неба звезды сметены,

И смельчаку в пути его далеком

Не видно ни дороги, ни луны.

За ворот рвется бесноватый ветер —

Согреться хочет на его груди.

О, холодно!

Как холодно на свете,

И только мрак и вихри впереди…

Не ходи, бичо Шавлего, не ходи,

Может быть, всего до смерти два шага,

Лучше мать свою седую пощади,

Со старухой посиди у очага.

Сердце матери ты зря не беспокой:

Злые вьюги на пути тебе грозят,

И над узкою неверною тропой

Скалы ржавые тяжелые висят.

Потеряешься, заблудишься в глуши,

И никто тебя не сыщет между гор.

Не спеши, бичо Шавлего, не спеши,

В эту ночь назад вернуться не позор!

Но путника ведет тропинка волчья —

Петляет так, хоть дьявола зови,

Красивая чоха порвалась в клочья,

Кричи, зови,

но кто придет на помощь?

Плывет, как вечность,

время до утра,

В лицо швыряет горсти снега полночь —

Февраль, февраль,

бездомные ветра!

И там, где слабых остановит робость,

Где солнце зажигает новый день,

С короткого разбега через пропасть

Метнулась человеческая тень.

…Стихает ветер.

Вьюга замирает.

Вершины гор всё четче и белей.

А под скалою парень умирает,

И шорох губ всё глуше и слабей:

«Ах, ветер, ветер,

я ослаб от боли,

Мне не прожить сегодняшнего дня,

Ты отыщи отряд в мухранском поле,

Скажи Арсену, чтоб не ждал меня.

Скажи, что не упало слез ни капли

В селенье, где родился я и рос,

И мать по сыну не рыдает в сакле,

И девушка не распустила кос.

Скажи, что мне уже не нужен лекарь,

Что не сдержал я слова своего,

Что умер между скал бичо Шавлего

И лишь орлы оплакали его».

1938

73. АОН

Аон! Ты — часть угрюмого бога, защитник горы и долины. Этот колокол пожертвовал тебе я: Иоанне Бекаури. Помоги, Аон!

Надпись на колоколе, который называют «Отцом колоколов»

Юнец хевсур вошел вооруженный,

Ружьем ударил в колокол…

И вот —

Старик монах, кощунством пораженный,

Помчался к теми

поднимать народ.

— Что так бежал?

— Что в беседах случилось?

Спросили поселяне у него.

— Ну что же ты молчишь,

Скажи на милость?

Допрашивали весело его.

— Алуды сын, безбожник и мятежник,

Ударил в древний колокол ружьем.

Где наш закон? Пускай страшится грешник —

Он осквернил высокий божий дом!..

Замолк монах

И ждал, что скажут люди,

Услышав про ужасный этот грех.

Но видно, все они погрязли в блуде:

Вокруг седого раздавался смех…

Тогда старик, безумцев проклиная,

Побрел к себе, к своим колоколам.

А в горы тишина пришла ночная,

Ночная тьма с туманом пополам.

Друг к другу

Жмутся сосны вековые

И в темноту испуганно глядят.

На дне ущелья глыбы голубые,

По-человечьи скорчившись, сидят.

Сбегает вниз крученая тропинка,

Во тьму, в туман, в неведомый провал.

А там река — извечно, без заминки —

До блеска полирует щеки скал.

…Века, века!

Их прокатилось много,

Их облики пропали в вышине…

Седой старик ведет беседу с богом

В молельне, в тишине,

наедине…

Блеснет кометы искристая лента,

Рассыплется над самой головой.

И вдруг луна, испуганная чем-то,

Исчезнет с неба, скрывшись за горой.

Тогда в тумане мчатся чьи-то кони

И никнут стебли вымокшей травы,

Тогда в молельне на горе Аони

Раздастся крик разбуженной совы.

В старинной нише не бывает ветер:

Очаг,

котел для пива

да рога.

И колокол висит над всем над этим,

Как висельник, чья жизнь недорога.

Старик придет, худой, неутомимый,

Сухую землю долго мнет в руках…

И если кто пройдет случайно мимо,

Услышит бормотанье старика:

«Кто разрушает то,

что так привычно,

Что было мне основою всего?

Куда, Аон, твое ушло величье?

Зачем не видно света твоего?

Уж я старик… И мне невыносимо

Считать несправедливости твои.

Ты был силен,

но где былая сила?

Любил тебя — но больше нет любви.

Не ты,

так кто же вызволит из мрака

Твоих детей, что босы и наги?..

Да, люди мы,

но даже и собака,

На небо глядя, воет:

помоги!»

И, словно перед богом в оправданье,

Веревки в руку собирает он;

И вот плывет глухое, как рыданье,

Тяжелое:

«Аон!

Аон!

Аон!»