Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 89

…когда вдруг донесся до слуха хлесткий удар, а следом — глухой шлепок и шум повалившегося тела. Люди заговорили все разом. Но смерти не было. Она поняла это еще раньше, чем открыла глаза посмотреть.

Улеб лежал лицом вверх, раскинув руки. Оглушенный. Меч, выбитый из ладони, валялся поодаль. Олег стоял над упавшим, и конец варяжского клинка подрагивал над Улебом, у горла. Олег по-прежнему держал его в левой руке.

Правую он так и не пустил в ход.

Вот шевельнулся ладожанин, открыл глаза, глянул вверх и снова опустил ресницы: тошнехонько… Во второй уже раз, вот так, униженный, побитый в неравном поединке, лежал он у чьих-то ног… и даже Боги, которых он звал встать с ним за справедливость, выдавали, бессильные против чужеземца. И не все ли равно теперь, убьет ли, спросит ли виру, назовет ли снова рабом…

Усмехнись Олег, скажи что-нибудь — как есть бросился бы на его меч и кончил стыд с жизнью заодно. Но Олег молчал.

— Выкуп! Выкуп! — кричали два голоса. Сиплый, срывающийся — Людоты, и звонкий, серебряный — Нежеланы. Не знала Звениславка, что ходил в кузницу князь. Набила серебром тугой кошелек и еще загодя отдала подруге: самой было никак…

Олег посмотрел на красавицу боярышню, улыбнулся ей. Потом глянул на растерзанного волнением коваля. А потом повернулся к самой княгине. Только слепой не подметил бы закушенной губы и стиснутых рук. И не был бы он воеводой, если бы, сражаясь, не видел вокруг ничего, кроме вражеского меча. Но не зря же свои словене все чаще называли его Вещим, то есть — прозорливым и мудрым…

Все еще держа наготове клинок, он спросил у князей:

— По чести ли победа?

— По чести, — прогудел старый Мстислав. — Хочешь, отпусти за выкуп, а хочешь, так и убей.

А про себя разочарованно подумал: так ведь и не открылся хитрющий вагир.

Ничего не ответил на обвинение, жди теперь, пока сам надумает сказать.

Улеб больше не открывал глаз. От меча, мерцавшего над лицом, веяло смертным холодком. Чего тянешь, собака, чего тянешь, не томи…

Но Олегу его смерть, знать, была не нужна. Другое держал на уме…

Поворотился к юной княгине и поклонился ей, утирая с лица кровь.

— Знаю, — сказал, — не обрадуешься, если убью. Бери, княгиня, без выкупа в подарок…

В полдень нагретые солнцем луга еще источали медовые запахи отгоревшего лета, но по ночам холода покрывали траву серебряными цветами. Желтела понемногу листва на деревьях, и с каждым днем все более нестерпимым огнем горела под остывающим небом река…

В один из таких дней вагиры стали собираться домой.

Олег не связывал свой отъезд со злополучной выходкой Улеба. По крайней мере вслух он об этом не говорил.

— Загостился я, княже, — только и сказал Чуриле. — Дело в Белоозере ждет.

Помолчал и добавил:

— По санному пути дань повезу господину моему Рюрику.

Чурила внутренне напрягся, ожидая продолжения и страшась его. Но варяг промолчал. Даже не посмотрел никаким особенным взглядом. И мало-помалу волнение отпустило, улеглось. Даже легкий стыд зародился в душе: эх, Радим тебе такой, Радим тебе сякой, а сам…

Снекку готовили в путь. Странно выглядела она на тихой реке, пришелица из чужедальней страны, с берегов вечно пасмурного моря и песчаных островов между серыми тучами и серой зыбью… Казалось, приложи ухо к смоляному борту, и услышишь далекий голос — голос прибоя…

Чурила смотрел на нее с берега и невесть почему вспоминал Халльгрима — таким, каким увидел его тогда, дождливой ночью в мерянском лесу.

— Скажи… — неожиданно для себя самого обратился он к Олегу. — Вот живут у меня Виглавичи с родом своим, ты их знаешь. А ты… ты и господин твой Рюрик… вы ведь тоже ушли?

Олег сложил руки на груди, опустил русую голову и долго не отвечал… На глазах старше и суровей стало его молодое лицо. А потом он заговорил, глядя вдаль, и было похоже, что видел он перед собой вовсе не реку и не Урманский конец на том берегу. Глухо прозвучал его голос:

— Земля наша, князь, велика и дивно прекрасна… Щедро и ласково наше море, хлебородны нивы, не знающие ни жары, ни жестокого мороза. Широки наши леса, и не перечесть в них красного зверья. Много племен кормит наша страна, многим дает кров и одежду… Слыхал ли ты, Чурила, о короле франков по имени Карл?

Чурила отозвался так же негромко:

— Кто не слышал о нем, разившем врагов от моря и до моря…

Олег кивнул.

— Наших с тобой отцов на свете не было, а Рюриков дед был молод, как ты или я… Из людей поморских мы, вагиры, живем всех западнее. К закату от нас уже земли саксов и англов, а севернее — датчане. Король Карл не мог сам оборониться от них и просил помощи у старого князя Вильчана. Он клялся своей верой, что встанет за нас, если случится нужда. Чурила спросил осторожно:

— Он не сдержал слова?

Олег чуть усмехнулся.

— Он держал слово, пока жил. Он помог нам, бодричам, против саксов, а князя Вильчана признал над всеми другими… но на вильцев сам же саксов и натравил. Рюрик мне однажды сказал — боялся Карл, как бы мы из сильного друга не стали опасным врагом. И с тех-то пор, князь, не стало мира в нашей земле. От кого тут отобьешься, если смольняне глинян тем же саксам за золото продают…

Чурила слушал очень внимательно. А Олег продолжал:

— Вот так и не стало нам в нашей Вагрии никакого житья. Ты думаешь, почему столь многие к вам сюда за счастьем ехали через море? Издавна нас в Ладоге знают… Еще знают, что храбр вагир на суше, а на море — трижды. У вас тут, не обижайся, другим славны, к морю же не так привычны. Потому и позвали нас на защиту от свеев и датчан. То правда: в море они нас боятся, а более никого!

Гордо звучали эти слова. И справедливо: Чурила знал от жены, что Халльгрим и тот предпочел в Ладогу не соваться. Он сказал:

— А не любят Рюрика ладожане.

Воевода поднял на него глаза. Глаза смеялись.

— А что, скажи, Чурила Мстиславич, когда иной ваш город князя с дружиной к себе зовет, не из-за моря, своего… всяк ли мил?

Посмеялись. Снекка покачивалась, крепко привязанная к дубовым расчелкам.

Кременчане помогали вагирам таскать по сходням бочонки и мешки. Стоял у воды старый Олав с троими сыновьями и Гудредом, разглядывал вендскую лодью.

— Еще открою, Чурила, — вновь заговорил Олег. — Так мыслю, не тайна.

Великую думу думает родич мой Рюрик…

Вот оно, подумал Чурила. Глубоко внутри дрогнула маленькая холодная жилка. То самое.

А Олег продолжал:

— Видит он, не скудней нашей эта земля. И не меньше племен живет здесь в лесах, и все они — одно, только зовут себя кто словенами, кто кривичами, кто севером… У нас враг нападает с заката, а вы следите за пылью, клубящейся в южных степях. И как тебе знать, не двинется ли оттуда могучий вождь, который пожелает покорить вас поодиночке?

Не то куда как хитер был белозерский воевода, не то воистину прав…

Точь-в-точь те же слова говорил и он когда-то Радиму. Еще до того, как вовсе отошла от них гордая Круглица…

Но, видно, разное это дело — ходить по дань и платить ее самому. Даже легкую — для мира… Защиту и помощь… за пушистые куны, за звонкое серебро…

— Большая сила нужна, чтобы повелевать столь многими, — сказал он Олегу.

— Великим государем назовут твоего Рюрика.

Олег ответил спокойно:

— Или другого, кто это сделает.

И снова замолчали. Каждый знал, что его поняли.

— Пусть будет, как угодно Богам, — сказал Чурила наконец. — Мы же свою вольность взяли мечами.

Это был отказ. Позже, вечером, он все как есть поведает отцу, и тот, выслушав, не произнесет ни слова упрека, но заметит:

— То хорошо, сыне, что уезжает он другом.

И уехал Олег — обласканный, накормленный-напоенный на прощальном пиру, отягощенный подарками себе и своему князю. Потекло время, и говорить о нем стали все меньше и меньше: ну, был, ну, уехал, мало ли кого носит на широкой ладони голубая Рось…

Но когда замахали голыми ветками засыпающие на зиму деревья, на посеревшей Медведице снова мелькнул знакомый солнечный парус.