Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 109

Не любил Чурила впустую тратить слова, но все же не удержался, остерег еще раз:

— От берегов дале держись, новогородец.

Третьяк поясно поклонился, поблагодарил. Когда на лодье стали поднимать паруса, Видга презрительно сплюнул, хотя гости все проделали безупречно.

Чурила долго стоял на берегу, провожая взглядом корабль… В тот же день, на самой вечерней заре, уехавшие вперед отроки привели с собой посланцев хана Кубрата.

Кубратовы булгары уходили от врага все, сколько их было… Со скрипом катились к северу нагруженные повозки. Кое-кто поднимал юрты на колеса и так ехал. Не-мирье сорвало булгар с земли, на которую они только начали оседать.

Заставило припомнить времена, когда не было булгарина без коня и колес…

Теперь они стискивали зубы, вспоминая зеленые нивы покинутого края. Увидят ли они их еще раз, да и то — потоптанными, скормленными ненасытным хазарским лошадям…

Юрты булгар широко стояли по берегу, там, где между лесом и водой оставался изрядный клок чистого поля. Юрты были круглые, решетчатые, крытые пестрыми войлоками. Большинство — совсем невелики: три шага поперек. Там обитал простой люд.

Другие были побольше, повыше, поярче. У коновязей фыркали горячие жеребцы. Это принадлежало Кубратовым родичам и вождям полновластных племен. А самая большая юрта стояла посередине кочевья. Там ожидал гостей пресветлый хан Кубрат.

Чурила приехал к нему со своими боярами, с Органой и старым Буланом.

Словенское воинство располагалось чуть выше по реке. Голова его уже раскладывала костры, а хвост, Вышатин Верхний конец, все еще тянулся. Сам Вышата страсть боялся, как бы не обошла его почетная чаша у хана на пиру, — прискакал вперед, нарушив княжеский приказ. Чурила ничего ему не сказал.

Булгарские воины почтительно распахнули перед ними полог… Вход в ханское жилище был по обычаю повернут к югу. Сам хозяин сидел у северной стены, в особом углублении-тере. Оттого юрта, если поглядеть сверху, напоминала цветок.

По правую руку хана курился отдельный маленький очажок. За очажком сидела родня: двое родных братьев, трое двоюродных, племянники. К ним усадили седоусого Булана. А Органу хан сперва обнял, потом усадил всех ближе к себе.

А навстречу Чуриле он встал…

Эти двое были равны.

Но два меча в одних ножнах не живут — второму хозяину в юрте не быть.

Князь и бояре опустились на войлоки по левую руку от хана, на места для гостей.

Поджали под себя ноги.

Напротив хана, у входа, сидели сыновья. Кубрат был молод годами, и трое мальчишек не успели еще завести не то что усов — первого пуха на губах. Но сидели чинно. Только проворные глаза сновали по сторонам. Тервел, Дуло и Безмер.

По знаку хана внесли низенький стол с угощением. Поставили перед ним на пол. Мало что было на том столе, кроме жареного мяса. Кубрат отрезал кусочек и съел. Отрезал второй и протянул Чуриле, и князю тотчас принесли такой же стол.

И так продолжалось, покуда не оделили всех.

Когда слуги принесли чаши с вином, Кубрат сказал:

— Чориль-хан, твои воины с севера, те, для кого ты просил у меня Барсучий Лес, не пожелали пойти с тобой в поход? У меня ведь и для них нашлось бы угощение и место возле огня.

Его сиденье было выстлано византийской парчой. Драгоценная ткань переливалась в свете двух очажков. Боярин Вышата перестал даже жевать: ну-ка, выворачивайся, колодезник!..

Чурила отхлебнул пахучей березовой браги и ответил совершенно спокойно:

— Они со мной, хан. Они идут по реке.

Лют сидя спал у костра, уронив вихрастую голову на червленый княжеский щит. Менял на нем обтрепавшийся ремень, думал кончить к возвращению князя… да так и сморился с ножом и с гвоздиками в руках. По другую сторону огня, прижавшись друг к дружке, лежали Видга и Скегги. Усталость наполнила молодые тела, как вода, по капле наполняющая кружку. Вдруг заливает высокие края, и выплескивается собранная влага.

Все прошедшие ночи и дни Лют не ведал, что такое покой. Но теперь вокруг были только друзья…

Верхний конец еще шагал через ночные леса, одолевая последний переход и наверняка ворча. На сей раз не на князя: на Вышату Добрынича, бросившего своих.

Думал молодой князь заставить ослушника вернуться хотя бы после пира — не получилось. Из ханской юрты Вышату вывели под руки. Увезли, положив поперек седла. То ли с горя, то ли еще почему — напился старый сверх меры…

Вот и втемяшилось Чуриле ехать к отставшим самому. Хмелен был — как и все вернувшиеся от булгар. И оттого неукротимо удал. Уже садясь в седло, подумал — не кликнуть ли с собою хоть Люта… Но отыскал глазами сладко спавшего отрока и не кликнул, пожалел. Только Волчок поднял лобастую голову, застучал хвостом по земле. Чурила нащупал ногой стремя, и Соколик, фыркая, понес его в темноту.

Свежий воздух вливался в грудь, точно прохладная влага… Дремотно шептал вокруг непроглядный сосновый лес. Чуриле, охотнику, все было привычно.

Правда, когда схлынул заполонивший голову хмель, пожалел-таки, что пустился один. Да не возвращаться с полдороги.

Сильные ноги Соколика отталкивали назад лесную тропу. Один лишь раз встревожился конь, поставил уши торчком… Чурила протянул руку, потрепал любимца по шее…

Как вдруг взвилась из-за черных кустов, по-змеиному прошипела стрела!

Чурилу мотнуло в седле вперед, ткнуло лицом в жесткую гриву: тяжелая, боевая была стрела. Он еще потянулся к мечу, оглядываясь в поисках врага. Потом сполз с коня наземь и остался лежать.

Далеко позади, у костра, как от толчка пробудился Лют… Вскинул голову и увидел боярина Ратибора.

— Господине! Вернулся князь?

— Вернулся… Вышатиных поскакал встречать. Стыд ожег Люта жарким огнем!

Даже слезы выступили на глазах. В один миг взнуздал чалого и сунул Волчку под нос старый ремень: ищи! Верный пес покрутился на месте, разыскивая следы. Потом рысью пошел в лес.

Долго-долго вокруг было тихо…

Потом кусты чуть шевельнулись. Раздвинулись. Выпустили на прогалину человека.

Был он невысокого роста, плечист и кривоног, как все живущие в седлах.

Он держал в руках туго натянутый лук. Шевельнется упавший — и получит вторую стрелу. Или конь, если вздумает его защищать. Но коня лучше не трогать. Хороший конь…

Медленно, словно к опасному зверю, подобрался к словенину степняк.

Словении лежал лицом вниз, и оперение стрелы глядело в звездное небо. Это было плохо. Лучше бы он упал на спину.

Лучник ткнул лежавшего ногой в мягком сапоге. Тело податливо уступило удару — ни стона… Тогда ночной гость снял стрелу с тетивы и нагнулся, вытаскивая нож.

Тяжким ковадлом пал ему на голову железный княжеский кулак!

Волчок вылетел на поляну и встал лапами связанному пленнику на грудь.

Зарычал ему в лицо. Чужой запах поднимал шерсть на собачьем загривке… Лют кинулся с седла:

— Мстиславич! Казни… нерадивого… Чурила отозвался:

— Не реви… не девка. Помоги лучше.

Он сидел на земле, прижимая левый локоть к груди, чтобы было не так больно.

— Стрела в плече… Вынь.

Лют опустился подле него на колени, высек огонь. Не первое лето ходил он за князем и стрелу из живого тела тащил не впервые. Обломанное древко торчало в левом плече. Не нагнись Чурила погладить коня — как раз села бы в самое сердце…

Лют обхватил пальцами скользкое древко. Напряженное тело с трудом отдало наконечник. На всякий случай Лют спрятал трехгранное хазарское жало и припал к ране губами, высасывая кровь. Кто знает, чем ее намазали, эту стрелу…

Они вернулись к войску, ведя пленника на веревке. Там уже готовились ехать встречать. При виде раненого князя люди зароптали, потом этот ропот сменился яростным криком. Свет костров пал на чужака. Поношенный грубый халат, затасканные шаровары, смоляные косы по пояс. Колчан со стрелами, уложенными головками вверх… Хазарин!

Стрелок озирался, как ночная птица, вылетевшая на огонь: крепко же ошеломил его князь… Только щерились из-под черных усов никогда не болевшие зубы. Множество рук потянулось к нему — не миновать скорой расправы! Радогость вмешался: