Седьмое святилище - Сильверберг Роберт - Страница 15

Валентин, кажется, уже понял, кому. Это Храм Крушения, алтарь Кощунства. Когда-то недалеко отсюда, на платформах из голубого камня, были убиты двое водяных царей. Это не миф. Это было в действительности.

Валентин не со мневался в этом, ибо Маазмоорн показал ему это событие как нельзя более ясно. Он знал даже имена убитых царей: одного звали Низнорн, другого Домситор. Один зуб, вероятно, взят у Низнорна, другой у Домситора.

Двадцать тысяч лет.

– Ваше величество! Ваше величество!

– Минуту, – словно с другого конца света ответил Валентин.

Он взял левый зуб, стиснул его в руке и зашипел, когда леденящий холод обжег ладонь. Закрыл глаза и позволил волшебной силе овладеть его разумом.

И дух его полетел вдаль, на встречу с морским драконом – то ли с Маазморном, то ли с кем-то другим из этих гигантских существ. Все это время ему слышался колокольный звон, призывная музыка драконова разума.

И вот перед Валентином предстала картина жертвоприношения двух водяных царей, известного как Кощунство.

Валентин знал еще с прошлой своей встречи с Маазморном, что это название неверное. Не было никакого кощунства. Жертва была добровольной таким образом морские драконы доказали миру свою веру в Сущего, величайшую из всех сил во вселенной.

Именно с этой целью драконы отдались в руки жителей древнего Велализьера. Сами велализьерцы, возможно, и понимали, что они делают, но жители далеких провинций этого знать не могли, поэтому происшедшее нарекли Кощунством. Последний Царь Велализьера был предан смерти, Седьмая пирамида снесена, весь город разрушен и проклят навеки. Но коснуться священных зубов никто не посмел.

Валентин, держа зуб, еще раз увидел, как происходило жертвоприношение.

Морские драконы и не думали корчиться от ярости в своих путах, как привиделось ему в кошмарном сне. Церемония приношения в дар живой плоти шла благостно и торжественно. Когда же сверкнули ножи, и громадные существа умерли, и их темные тела были преданы сожжению, волна торжествующей гармонии достигла границ вселенной.

Валентин положил зуб на место и взял другой, сжал его в руке и отдался его власти.

На сей раз музыка была менее стройной, и он увидел перед собой человека средних лет, в старинных одеждах, выдающих сан понтифика. Он шел при свете дымного, мерцающего факела по тому самому проходу, что вел в комнату, где толпились теперь археологи Магадоне Самбисы. Валентин смотрел, как этот понтифик былых времен подходит к белой, незапятнанной стене святилища, как прижимает к ней ладонь и толкает ее, точно надеясь пройти сквозь камень. А после, отвернувшись, делает знак рабочим с кирками и заступами.

Тогда из мрака возник метаморф, длинный, тощий и угрюмый, сделал скользящий шаг вперед и вогнал свой нож снизу вверх прямо в сердце человека в расшитых одеждах понтифика.

– Ваше величество, прошу вас!

Голос Магадоне Самбисы, исполненный муки.

– Да, – отозвался Валентин голосом человека, грезящего наяву. – Иду.

Довольно с него видений. Он положил фонарик на пол, направив его к пролому в стене, чтобы осветить себе путь, и взял драконьи зубы. Держа их на ладонях, чтобы не подпасть под влияние их чар, он двинулся к выходу.

Магадоне Самбиса смотрела на него с ужасом.

– Я же просила, ваше величество, ничего не трогать в святилище, ничего не тревожить…

– Да. Я знаю. Но вам придется простить меня.

Археологи поспешно расступились перед ним, когда он направился к выходу (' подземелья. Все взоры были прикованы к предметам, лежащим на ладонях Валентина.

– Приведи сюда киванивода, – тихо приказал он Аарисииму. Дневной свет почти угас, и руины стали еще таинственнее, как всегда по ночам, когда лунный свет танцует на древних камнях.

Охранник поспешно удалился. Валентин не хотел допускать киванивода к святилищу, пока ломали стену, и Торккинууминаада, несмотря на его громкие протесты, оставили в лагере археологов под охраной других телохранителей Валентина. Теперь двое огромных волосатых скандаров привели его к пирамиде, держа за руки.

Шаман испускал гнев и ненависть, как болото испускает черный газ. И Валентин, глядя в его узкое зеленое лицо, ощутил мощную волну древней магии, зародившуюся в те времена, когда Маджипур был юным и метаморфы одни, никем не тревожимые, бродили по огромной, полной чудес планете.

Понтифик поднял вверх драконьи зубы.

– Знаешь ли ты, Торккинууминаад, что это такое?

Резинчатые веки разошлись, и в узких глазах вспыхнул желтый огонь ярости.

– Ты совершил самое страшное святотатство из всех, какие есть, и за это умрешь страшной смертью.

– Стало быть, ты знаешь, что это?

– Это величайшая святыня! Ты должен сейчас же вернуть их туда, где взял!

– Зачем ты убил доктора Гуукаминаана, Торккинууминаад?

Единственным ответом был очередной злобный взгляд.

"Он и меня убил бы своим колдовством, если бы мог, – подумал Валентин.

– Я знаю, что я такое в глазах Торккинууминаада. Я правитель Маджипура и потому представляю собой весь Маджипур. Если бы он мог одним движением обречь на гибель нас всех, он бы это сделал".

Да. Валентин был воплощением Врага, который спустился с неба и отнял у пьюриваров их мир, настроил свои гигантские города на месте девственных лесов и полян, вторгся своими биллионами в тонкую ткань пьюриварской жиз ни. Поэтому киванивод охотно убил бы его, символически убив тем самым весь заселенный человеком Маджипур.

Но магию можно побороть другой магией.

– Смотри, смотри на меня, – сказал Валентин шаману. – Смотри прямо в глаза, Торккинууминаад.

И понтифик сжал в руках два талисмана, взятые из святилища.

Двойная мощь зубов нахлынула на него с ужасающей силой, и в мозгу замкнулась цепь. Он разом испытал весь диапазон ощущений, усиленных даже не вдвое, а многократно – но устоял на ногах и направил свой ум на встречу с разумом киванивода.

Он вошел туда, проник в память шамана и быстро нашел то, что искал.

Полночная тьма. Слабый свет луны. На небе пылают звезды. Кто-то выходит из палатки археологов – пьюривар, очень худой, движущийся с присущей возрасту осторожностью.

Доктор Гуукаминаан, очевидно.

Тощая фигура поджидает его на дороге: тоже метаморф, такой же старый и худой, одетый в причудливые лохмотья.

Это явно киванивод – такой, каким он себя видит.

Какие-то тени возникают позади него – пять, шесть, семь фигур. Все метаморфы – рабочие, судя по виду. Старый археолог их как будто не видит.

Он беседует с киваниводом, который размахивает руками. Видно, что они о чем-то спорят. Гуукаминаан качает головой. Новые взмахи рук. Спор продолжается. Судя по жестам, они приходят к согласию.

Валентин смотрит, как они вдвоем идут по дороге, ведущей в сердце руин.

Рабочие выходят из мрака, в котором таились. Они окружают старика, хватают его, затыкают ему рот. Киванивод подходит к ним.

В руке у него нож.

Валентину не было нужды видеть остальное. Он не имел желание наблюдать за чудовищной церемонией расчленения тела на каменной платформе и за последующим возложением головы в нишу святилища.

Он разжал пальцы и с величайшей осторожностью опустил зубы морских драконов на землю рядом с собой.

– Итак, – сказал он киваниводу, чей едва сдерживаемый гнев сменился выражением, почти сходным с покорностью, – думаю, притворяться больше незачем. За что ты убил доктора Гуукаминаана?

– За то, что он хотел открыть святилище. – Киванивод говорит совершенно ровно, без всяких эмоций.

– Да, разумеется. Но Магадоне Самбиса тоже хотела его открыть. Почему же ты не убил ее?

– Он был один из наших и предал нас. Она не в счет. Он был намного опаснее. Мы знали, что ее можно остановить, если настаивать достаточно сильно. Его бы не остановило ничто.

– Однако святилище все равно открыли.

– Да, но только потому, что приехал ты. Если бы не это, раскопки прекратились бы вовсе. Смерть Гуукаминаана показала бы всему миру, что проклятие, тяготеющее над этим местом, остается в силе. Ты приехал и открыл святилище – но проклятие еще настигнет тебя, как настигло когда-то понтифика Горбана.