Роль чужака - Иванович Юрий - Страница 7

– Как ты смеешь насильно уводить за собой другого человека? – вроде оставаясь внешне спокойной, спросила Мария.

– Она – моя! – нагло заявил воин, прикрываясь телом находящейся без сознания пленницы. – И оставлять её кому-то я не собираюсь!

– Вы все знаете законы нашей империи. Вы все знаете, за какие предстоит смертная казнь, – опять усиливая голос, начала говорить императрица. – И знаете, чем грозит попытка одного человека сделать другого своим рабом! Уничтожением на месте преступления! – резко вскинула руку в сторону виновного и выкрикнула: – Смерть!

В следующее мгновение невдалеке что-то щёлкнуло, а в голову казнимого мужчины ударил арбалетный болт. Большой болт, тяжёлый. Глазницу вырвало вместе с куском лобовой кости. Получилось жутко, трагично, излишне кроваво, но в то же время эффектно.

Все окаменели, поражённые свершившимся наказанием, и только двое целителей подхватили женщину и унесли к госпиталю. Да еле слышно, не разжимая губ, командарм пробормотала императрице:

– Твоя затея с арбалетами у телохранителей хороша, но зря ты наше тайное оружие используешь для казни. Его ещё так мало…

Мария вначале отдала распоряжения по поводу группы, которую следовало отправить к Шартике. Потом огласила, что домашний арест с тайланцев снимается. И лишь двинувшись к главному штабному зданию лагеря, еле слышно ответила Апаше:

– Ничего. До решающих сражений со зроаками успеем наделать сколько надо. А казнь… Пусть ребята и в таких условиях тренируются.

Говорила уверенно. Старалась, чтобы губы не дрожали. Шла ровно.

Но внутри у неё всё тряслось, ноги немели, и она спешила как можно быстрей где-нибудь уединиться. Крутость свою показала, строгость – вообще сверх всякой меры. А вот в душе готова была каяться, заливаться слезами, обвиняя себя в жестоком убийстве человека. Понимала, что иначе было нельзя, понимала, что для империи именно такое изуверство окажется оправданным в данное время, а вот оправдать себя лично – всё равно не могла.

И наверное, по этой причине чувство, что она сделала что-то не так, буквально утроилось. Причём чувство именно неправильного личного действия угнетало. Никто из посторонних не смог бы подсказать, направить и уж тем более избавить от него.

Глава четвёртая

В чужой шкуре

В первый раз я очнулся во время каких-то галлюцинаций. Именно не после сна с кошмаром, а во время звуковых галлюцинаций. Кричала не кто иная, как Машка. Грозно кричала, со злостью. А то и в бешенстве. Глаза я открыл, а возле меня – никого. Попытался повернуть голову – что-то опасно скрипнуло в шейных позвонках, и я благоразумно отказался от таких попыток.

Тогда как галлюцинации никуда не исчезли. Машка всё так же продолжала кого-то ругать, пилить и воспитывать. Вся беда оказалась в том, что я не мог разобрать слов. В лучшем случае одно из двух десятков, и они анализировать всю речь никак не позволяли. Да и что поймёшь по таким словам: по морю, детей, сердце?

Если я на Суграптской долине, моря тут и близко нет. Дети и сердце? Тем более с морем не вяжутся. Так что сомнений не осталось, что лечиться мне придётся долго и сложно.

Но позвать хоть кого-то я попытался. Несложно так, простой фразой: «Эй! Кто-нибудь!» Потому что подозревал, заикание у меня не прошло. Ошибался! Всё было ещё хуже! Даже восклицание «Эй!» я вульгарно мычал. Вот тут я уже запаниковал окончательно. Не знаю, что это за премерзкий желейный кокон или это так меня падающая на голову лошадь поломала, но моё нынешнее состояние могло оказаться на отметке «хуже только в гроб кладут». А раз так, то чем занимаются живущие во мне симбионты? Почему не лечат? Почему на мне паразитируют, пьют мою кровь и вытягивают жизненные соки (последние!), а взамен никакой отдачи?!

Сам на них ругался, и сам находил им оправдания:

«Лечат они меня, куда без этого. Иначе давно бы помер. Просто вначале пытаются повреждённые нервные ткани восстановить, кости нарастить, мышцы порванные склеить – а это всё за три дня не делается. Так что терпение, братишка, только терпение!.. Тьфу ты! Что за гадкое обращение прилипло от этой хари?!»

Помяни чёрта – а он сразу на порог! Вроде только моргнул, а харя вот она, опять меня беззубым ртом пугает:

– О! Очнулся, братишка? Да ты силён! Я думал, ты на пару часов больше в нирване сна проваляешься. Сейчас, сейчас я дымок разведу, продолжу твоё лечение.

Я задёргался как мог, замычал изо всех сил, пытаясь всё-таки выяснить по поводу моих галлюцинаций. И, как мог, выкрикнул слово-вопрос: «Крики?»

– А-а! Это наши ребята спорят, – оживился мой Двухщитный лекарь. – Решают, как себя вести дальше и стоит ли свободно разгуливать по лагерю. Хоть следствие продолжается, твою версию приняли к сведению и нас из-под домашнего ареста выпустили. То есть уравняли во всех правах с иными подданными империи Герчери. Нас теперь ни один человек не имеет права назвать предателем или унизить иным плохим словом. – Так как я в тот момент хотел плюнуть ему в глаза, а то и прибить, он мои дёрганья принял за возмущение против тех самых людей, желающих того же, что и я: – Конечно, неприятно. Но что поделаешь… Пока они привыкнут к нам и поверят… Поэтому и спорят ребята… Ладно, я сейчас…

Вскоре он вновь появился и начал своё кошмарное лечение применять на мне. Опять стал пристращать к курению и алкоголизму. Но сегодня шло не в пример легче, и я с ужасом стал осознавать, что микстура мне чем-то нравится, а дымок вполне качественно улучшает мою речь. Пусть и с заиканием, пусть и время от времени, но я попытался вставлять некие вопросы о своём здоровье, а потом и спорить о способах ведущегося лечения. Потому что именно эти опросы меня интересовали сейчас больше всего. Какая-то империя, пригревшая на груди у себя «лысых» предателей, меня совершенно не интересовала. Хотя я уже и подспудно догадывался, что мои три подруги как раз здесь и ошиваются. Не удивлюсь, если и дальше продолжают размахивать шпажками и мстить зроакам за меня, болезного.

Но не буду же я интересоваться девчонками у израненного и бесправного пленника! Откуда он может знать или слышать такие имена, как Мария, Вера и Катерина? Об этом надо спрашивать у местных военачальников. А до того встать на ноги и научиться говорить без заикания.

Вот я и пил противный самогон. Потом курил, уже самостоятельно втягивая дым из трубки. Затем снова пил. Этот период растянулся более чем на трое суток. С каждым днём мне и порцию еды увеличивали, хотя и продолжали кормить с ложки, руки меня не слушались совершенно.

Ну и я, восстановив частично речь, поэтапно выяснял степень повреждения своего тела. Во время одного из первых диалогов мы с «братишкой» познакомились. Я представился как Платон (кстати, довольно распространённое имя в мире Трёх Щитов). По поводу рода тоже не заморачивался, вспомнив вдруг своего приятеля на Дне, Хруста Багнеяра. Потому и назвался Платоном Когуярским. Ну, вот люблю я менять имена, люблю! Хобби у меня такое. Хотя и от истинного своего имени Бориса Павловича Ивлаева никогда не откажусь, но пусть хоть временно побуду Платоном. Мне этот древнегреческий философ всегда импонировал широтой взглядов и попытками объять необъятное.

Мой новый знакомый представился как Шеян из рода Бродских. Ещё и пояснил, что основатели их рода жили на реке, где и основали большое поселение на сложном, изменчивом речном броде. Оттого и пошло название их фамилии.

А про мои травмы, болячки и телесные проблемы он объяснял весьма умело и подробно. Придраться было не к чему, профи! И я ему уже за это был благодарен. Потому что уйти в астрал и начать самому осматривать свои повреждения у меня в течение тех же трёх суток никак не получалось. При малейших попытках начинала раскалываться голова и темнело в глазах. Так что консилиум в лице одного Шеяна Бродского меня вполне устраивал. А вот оглашённый им список моих травм – никак в голове не укладывался. Потому что здравый рассудок подсказывал: с такими повреждениями не выживают.