Песни черного дрозда (сборник) - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 7

Виделись они редко, может, потому их и тянуло друг к другу. Особенно Сашу.

Пожалуй, только одно важное решение Молчанова-старшего так и осталось до поры до времени неразгаданным ни сыном, ни женой: почему вдруг Егор Иванович после седьмого класса определил Сашу не в ближайшую среднюю школу в предгорной станице, а в Желтополянскую, которая находилась по ту сторону перевала.

— Лучше так-то, мать, — ответил он на женины вопросы и потом долго и терпеливо выслушивал её бесконечные доводы и упрёки, реагируя на них то взмахом руки, то вздохом или коротким «будет, будет тебе…», то просто уходил, избегая разговора.

Он не отступился от своего решения, хотя во многом согласился с женой. На самом деле, Жёлтая Поляна очень далеко, прямая дорога есть только в летнее время через перевал, а кружная по приморскому шоссе — это добрых пятьсот вёрст. И нет там родных и приятелей, есть только интернат, а в нем неизвестно ещё, как живут. И вообще это край России — какой только нации там не встретишь! — людное и суетное место, где сынок может закружиться, а то и в дурную компанию попасть. Все это так, и тем не менее Егор Иванович сказал: Жёлтая Поляна.

Перед началом учебного года он спросил сына:

— Поездом поедешь или со мной через горы?

— С тобой, — не задумываясь ответил Александр.

— А груз?

— Донесём.

Тогда отец глянул на Елену Кузьминичну, и она поняла, что надо собирать сына в поход.

2

Выяснилось, что не велика беда, если в Жёлтой Поляне нет у Молчановых родственников. Не везде же их иметь.

А друзья-товарищи нашлись и тут. В общем, не грустно, пожалуй, веселей, чем в Камышках, потому что интернат — это шумная и свободная коммуна. А школа хорошая, и такие же горы стоят над посёлком, что и около родных Камышков, только покруче и повыше; вот они, прямо за школьным двором, — кажется, выбеги утром налегке, и через час-другой с вершины помашешь своим: смотрите, где я, аж под облаками!

Но это только кажется.

В горы Сашу Молчанова и его новых друзей пустили не сразу. Сперва весь класс ходил с учителем на более низкие возвышенности, потом на Пятиглавую, что стояла за рекой, и то не на самые вершины, а на второстепенные, а уж потом учитель повёл их на горы подальше.

Какой-то особенный попался учитель. Преподавал географию, но в классах, пока на улице тепло, ребят не любил держать. Они уже знали: если его уроки последние, значит, готовь кеды и рюкзаки, идём в поход. А если на субботу приходились, то поход будет с ночёвкой и костром где-нибудь в верховьях горной реки. У костра Борис Васильевич, случалось, и спрашивал ребят, и даже отметки ставил. Не ответишь, где Килиманджаро, или забудешь, в каком море Тирренские острова, учитель двойку не поставит, но памятную галочку в дневнике сделает и скажет:

— Вернёмся к разговору на той неделе. Не забудь, дружок.

Ну, а если вылетит из головы, как определить расстояние до указанной точки или как отыскать съедобное растение, тут Борис Васильевич сделается непреклонным и сердитым. В дневнике при красном свете умело разложенного костра вдруг появится аккуратная такая двоечка, а глаза учителя станут грустными и немного растерянными. И все замолчат от неловкости, а девчонки будут шептаться, прямо уничтожать гневными взглядами неудачника, и каши ему за ужином положат заметно меньше, как штрафнику. А когда все улягутся спать, обязательно подсядет к двоечнику кто-нибудь понадёжней и сердитым шёпотом будет втолковывать непутёвому истины, которые он обязан знать, если пошёл с учителем в поход и если не хочет подводить группу. Глядишь, тот расхрабрится и напросится завтра на ответ, да ещё от себя, от собственных наблюдений что-нибудь добавит такое, отчего повеселеет учитель и на виду у всех охотно переправит двойку на четвёрку.

Словом, Александру Молчанову и его товарищам повезло с учителем географии. Вполне понятно, что вскоре любимым предметом Саши стала география. Живая география.

Когда Саша Молчанов перешёл в девятый, он нежданно-негаданно заявился домой с рюкзаком, в разорванных кедах, с лицом обветренным, загоревшим и мужественным. А что? Перейти через горы, да ещё в одиночку… Мать только руками всплеснула, кинулась обнимать, ощупывать, целы ли косточки у сыночка. Отец поцеловал его, похлопал по плечу и спросил:

— Как ходилось?

— Через Прохладный, — сказал Саша погрубевшим голосом.

— Снега лежат?

— Есть немного. На перевалах, в ущелье тоже. Ночью идти можно, прихватывает морозом. Крепкие снега, держат покамест без лыж.

Отец кивнул и одобрительно покряхтел. Отчаянный парень, если рискнул в такую раннюю пору. Туристов ещё не пускают.

Сын отдохнул два дня, а потом Молчанов взял его с собой в обход раз и другой, все присматривался, что сын умеет и чего ему не хватает. Однажды на привале Саша рассказал отцу про Бориса Васильевича. И какой он умный, и как хорошо им объясняет, особенно в походах. Лесник вроде бы посветлел с лица, так понравилось ему. Спросил для проверки:

— На Кардывач тоже ходили?

— Два раза. Прочитали об этом озере у Юрия Ефремова и пошли. Сперва так, рекогносцировку делали, а другой раз зарисовали окрестности, воду проверили, ну и насчёт форели…

Тут он запнулся, потому что вспомнил свою неудачную попытку поймать в том озере форель. Уж кто-кто, а Саша Молчанов считался мастером по форели. А вот там не вышло.

— Что насчёт форели? — переспросил отец.

— Хотели узнать, почему её нет. Да не разгадали. Вода холодная и прозрачная, речки впадают хорошие, а вот нет, и все. Заколдованное озеро.

— Точно знаешь?

— Уж я бы словил.

— Уж ты бы… — подзадорил Егор Иванович.

— А что, не так? — Сашу задело за живое. — Половил дай бо, сам знаешь.

— А вот в Кардываче не сумел. Однако форель и там есть.

— Борис Васильевич тоже говорит, что есть.

Отец кивнул. Учитель должен знать. И вдруг сказал:

— Мы с твоим Борисом Васильевичем побратимы.

— Как это побратимы? — Саша даже привстал.

— А так. Воевали вместе в этих вот местах. С одного родника пили, одной кровушкой умылись.

— Чего же ты раньше не говорил!…

Егор Иванович чуть заметно пожал плечами. Хотел было сказать, что раньше Саша мальчуганом был и вряд ли бы это понял, но промолчал.

— Как это одной кровушкой?

— А так и одной. Немец минами кидался у Гузерипля, ну какая-то нас обоих и уложила. Поранила, значит. То я его тащил, то он меня. Вот тут, в лесах, и выхаживали нас, под одной буркой валялись. А потом разошлись. Немцев прогнали, он учиться уехал, а я, значит, остался.

— И не виделись?

— Зачем же? Встречались. Борис ещё студентом туристов водил через перевалы, иной раз вместе хаживали, вспоминали войну, даже те камни нашли, которые нашей кровью побрызганы. Ну, а когда он в школу подался, тут редко приходилось. Далековато. Вот тогда, как тебя привёл, посидели мы, потолковали…

Егор Иванович свёл чёрные брови, спохватился, что наговорил слишком много. Минуту спустя он поднялся и ушёл в темень за валежником, а Саша так и остался сидеть в великом изумлении. Побратимы! Он думал, это только у горцев. Ужасно хотелось, чтобы отец рассказал все подробно о войне и о Борисе Васильевиче. Но уж если он замолчал — всё! Не разговорится больше. Он и за валежником ушёл нарочно, чтобы предупредить всякие расспросы. Ладно, до другого раза.

Когда поужинали, Егор Иванович прилёг на бок, рядом с ружьём, и вдруг сказал:

— В природе пока ещё всё — тайна. Мы только похваляемся, что знаем природу, себя тешим. Куда мыслью ни толкнёшься — темно. И чем больше открытий делаем, тем больше загадок получается.

— Например? — быстро спросил Саша, загораясь от этой неожиданной возможности поспорить.

Но отец не стал растолковывать свои слова. Он был уверен, что спор на эту тему невозможен хотя бы потому, что высказаны бесспорные истины.

— Давай спать, Александр, — сказал он. — Укладывайся.