Песни черного дрозда (сборник) - Пальман Вячеслав Иванович - Страница 14

— К матери потом, как время будет. У нас же задание.

— Ну, если так… Не голодный?

— Мёдом, мёдом я покормил Александра. — Циба даже пританцовывал от радости. — А ты, Иваныч, если хочешь, царапни кружечку-другую. А может, зажарить солонинки под это дело? Как, мужики? Посидим, переночуете в компании, веселей все же, чем в лесу.

Ушли несговорчивые Молчановы, не стали гостевать на пасеке. Саша настойчиво тянул отца и все поглядывал на него с каким-то скрытым значением, даже подмаргивал, но ни слова не сказал, пока не скрылись за деревьями рядки ульев на прекрасной поляне. Только тогда Саша обстоятельно поведал отцу о событиях возле лесного домика.

Из всего рассказанного Егор Иванович отобрал два факта: следы троих и волчица. Значит, Самур действительно нашёл себе подругу и только потому оставил хозяина. Значит, те самые браконьеры — один с перевязанной рукой — приходили к лесному домику, чтобы расправиться с ним, и здесь их встретил Самур. Вот теперь все ясно. А следы резиновых сапог? Если это не простое совпадение — в самом деле, разве мало таких сапог! — если не совпадение, то пасечник заодно с браконьерами. Впрочем, вряд ли. Трусоват он, и если годится им, то как наводчик. Во всяком случае, есть о чем подумать. Ах ты, Циба, лысая головушка, куда занесла тебя судьбина!

— Ну что ж, — сказал он вслух. — Простим Самура и постараемся вылечить его. А мне не привыкать к таким угрозам. На войне как на войне. Все случается.

— Они за тобой охотились?

— Выходит, что за мной. Взял я у них добычу. Да ещё подстрелил одного. Вот и скрипят зубами. Ничего, Александр, ты не переживай. За все хорошее в жизни приходится драться и даже жизнью рисковать. С фашистами дрались, выгнали их с Кавказа. Неужели каким-то проходимцам отдадим нынче такую красотищу? Повоюем и с ними, раз сами напрашиваются. И у них тот же конец, что у фашистов.

— Ты только маме не говори, — по-взрослому сказал Саша.

— Зачем же расстраивать её? Я и тебе не сказал бы, да ты, видишь, сам прознал. Такая у нас работа, Александр. А насчёт Цибы ты, должно быть, ошибся. Человек не первого сорта, но на такое дело с браконьерами не пойдёт.

Они быстро шли вниз с перевала. Саша все время опережал отца, как бы вёл его к домику, где лежал раненый Самур. Спешил и Егор Иванович. Он боялся за своего любимца, который бесстрашно встретил бандитов и, надо полагать, дал им трёпку.

3

То ли Самур не очень доверял своему другу Рыжему, то ли проснулся в нем, наконец, голод, но ещё до возвращения кота он подполз на животе к миске с раздражительно пахнущей кашей и потихоньку съел её всю, да ещё миску облизал. И заснул.

Рыжий проводил Сашу, вернулся и стал ходить недалеко от Самура, притворяясь, что занимается важным делом, охраняя больную собаку. Он очень заинтересовался, почему так заспался овчар и откуда рядом с ним неприятный запах болезни. Осмелев, подошёл ближе, заглянул в чистую миску и тоже чего-то там лизнул. Вот тогда Самур и открыл глаза. Но не осерчал, не рыкнул, как бывало, а смирно так посмотрел на Рыжего, который стоял сгорбившись, в готовности номер один. Кажется, овчар даже чуть-чуть повилял слабым хвостом, будто сказал: «Вот, брат, какие скверные дела».

Рыжий удивился ещё больше и, чтобы не оставлять никаких неясностей, демонстративно стал лизать миску, даже забрался в неё передними лапами. Самур добродушно моргал и смотрел на него снисходительным, приветливым взглядом. Чудеса!

Кот повалялся на траве и помурлыкал, давая понять, что овчару нечего бояться, пока Рыжий с ним. Он хотел закрепить растущую симпатию при помощи лёгкой игры с хвостом Шестипалого, но тут острое обоняние его уловило настолько ужасный запах, что он подпрыгнул на месте, как заводная игрушка, весь взъерошился и в три прыжка очутился на крыше дома. Но и там, на безопасной высоте, никак не мог успокоиться, вращал огневыми глазами, шипел, впиваясь острыми коготками в почерневшую дранку. «Опасность, Самур! — говорила его поза. — Спасайся, Шестипалый, опасность!»

Но Самур лежал спокойно, только уши его повернулись к зарослям ежевики да чуть подрагивал сухой от болезни, но, видимо, уже чуткий нос.

Ожина зашевелилась, раздвинулась, и в чёрной дыре показалась узкая волчья морда. В пасти волчица держала серое тельце задушенного зайца. Глаза Монашки живо обежали двор, на мгновение задержались на рыжем комке, который весь исходил злобой и яростью на недосягаемой высоте.

Она опустила зайца у самой морды больного. Самур повилял хвостом, обнюхал зайца и отвернулся.

Волчица быстро обежала вокруг, нюхнула миску, опять подняла морду, чем заставила Рыжего пережить ещё одну неприятную минуту, а потом легла на брюхо, голова к голове с Самуром, и неторопливо стала разделываться с принесённой добычей. Или Монашка не была очень голодна, или хотела раздразнить Самура и вызвать у него аппетит, только ела она неторопливо, как будто ожидая партнёра. И Самур не удержался. Он лизнул кровь, потом как-то очень лениво потянул кусок к себе, она к себе, и оба заворчали. Монашка отпустила добычу и облизнулась. А Самур стал есть, хотя и не очень хотел.

А что же Рыжий?

Он стоял на коньке крыши и вопил. Сперва тихо, так сказать, для собственного успокоения, но потом разошёлся и начал противно и страшно мяукать. Воющие звуки разносились по лесу, как сигнал бедствия. «Караул, ратуйте, добрые люди!…» Монашка поначалу ерошила шерсть на загривке, но потом перестала обращать внимание на эти звуки. В лесу и не такое приходилось слышать. Её невнимание было расценено котом по-своему, и он, осмелев от собственной воинственности, рискнул спуститься ниже, чтобы попробовать отогнать волчицу действием, считая, что Самур ему поможет.

Когда Рыжий спрыгнул и боком, боком, изогнув спину, как злой чёртик, стал двигаться к Монашке, вызывая на смертный бой, ей надоело, она вдруг вскочила и, приподняв губы так, что обнажились клыки, один только раз лязгнула челюстями. Жёсткий звук ударил по ушам Рыжего, он мгновенно оказался на исходной позиции. Ну и ну! А волчица как ни в чем не бывало легла.

Ещё часа три Монашка продержала Рыжего на верхотуре. Уже и солнце показалось, и припекло Рыжего, а она все не уходила. Кот устал, он мяукал жалобно, на коньке крыши было неудобно и жарко. Но как спуститься, когда это страшилище!… И Самур хорош. Вместо того, чтобы прогнать, лежит себе спокойно, ухом не поведёт. И это называется дружбой!

Монашка встала, прогнулась животом до земли. Встал и Самур. Он сделал, покачиваясь, несколько шагов и опять лёг, но уже не на бок, как обречённый, а на живот. Полежал, отдохнул и ещё прошёлся немного, пробуя силы.

Волчица скакнула за ограду. Морда её сделалась хитрой, как у лисы: «Ну же, ну!» Самур сел у самой изгороди. Прыгнуть он, конечно, не мог. Монашка снова оказалась во дворе, обежала вокруг овчара, играя, опять умчалась на ту сторону и остановилась.

Самур обошёл оградку и вылез наружу через дыру рядом с закрытой калиткой. О, как обрадовалась Монашка! Как забегала она вокруг овчара! И все уводила, уводила его, пока не скрылись они оба в густых зарослях у реки.

Обессиленный, сползал Рыжий со своего наблюдательного поста. Он уже не мяукал, не шипел, живот у него подтянули, словно и не было удачной охоты. Он прошёлся по свежим следам наглой волчицы, шерсть его стала дыбом и, кажется, потрескивала от напряжения. Боевой дух снова вернулся к нему. Явись она сейчас, так он бы растерзал без промедления!

Рыжий постепенно успокоился, привычно навалился лапами на дверь дома, приоткрыл её, просунулся внутрь хаты и тотчас завалился спать.

Он и во сне переживал — дрыгал ногами и хвостом, шевелил пышными усами.

А тем временем Монашка уводила Самура все дальше от лесной сторожки. Он шёл за ней степенно, как на поводке, но часто ложился и лакал воду, тяжёлая голова его клонилась к земле. И когда волчица, наконец, остановилась и, повертевшись, легла, Самур вздохнул с облегчением и тоже лёг, положив на темно-серую спину подруги свою измученную, отяжелевшую голову.