Убийца из города абрикосов. Незнакомая Турция – о чем молчат путеводители - Шабловский Витольд - Страница 38

И лишь увидев на Би-Би-Си (турецкие СМИ поначалу даже не упоминали о протестах), что на самом деле происходит в парке, прилегающем к главной стамбульской площади Таксим, Зубейде собрала рюкзак, отыскала колышки от старой палатки и отправилась с подружкой оккупировать Гези. В первый же день она выложила в “Фейсбук” фотографию себя и подруги в палатке и добавила тэг: #occupygezi. Еще ни разу ее фотографии не собирали столько лайков — пятьсот за несколько минут.

— Лайкали люди, которых я вообще не знала, я даже не представляла, что такое возможно. Есть над чем задуматься, — говорит Зубейде. — Эмоции зашкаливают. Самое ужасное сейчас то, что наши политики не сглаживают различия между турками, а, наоборот, сознательно их подчеркивают. Я уверена, что Эрдоган цинично использовал нашу акцию протеста, чтобы выиграть выборы в органы местного самоуправления в будущем году. Чтобы консолидировать своих избирателей, которых все же гораздо больше, чем людей думающих, таких, как мы. Точь-в-точь как Путин, который в девяностые годы выиграл выборы в России, ударив по чеченцам. У нас нет чеченцев, у нас есть курды, там в последнее время все спокойно, но повод натравить одних турок на других всегда найдется. Неверующих на верующих. Либералов на социалистов. Богатых на бедных.

— Тогда в чем смысл этой акции протеста, если, по-твоему, она и так на руку власти?

— А какой у нас выход? — Зубейде крутит прядь волос. — Снова покорно кивать? Делать вид, что ничего не произошло? Что он может безнаказанно построить мечеть в самом сердце светского государства?

— Он говорил об этой мечети в преддверии последних выборов. И выиграл.

— У нас и так в сто раз больше мечетей, чем школ или больниц. Культура в упадке, на театр нет денег. Но на строительство мечети всегда найдется. Хочешь сделать карьеру на госслужбе — отправляйся на пятничный намаз. Лучше в рабочее время, чтобы начальство видело. Так что извини, но об очередной мечети и речи быть не может.

Красивые парни

— А мне мечеть вообще не мешает. Стояла бы себе возле парка Гези. Вот только не понимаю, чего Тайип прицепился к нашему парку, — у Тайфуна тоненький голосок, почти фальцет, и он так карикатурно сгибает руку в запястье, что я никак не пойму, подчеркивает ли он этим свою сексуальную ориентацию или же, наоборот, насмехается над геями. Мы сидим у стойки одной из организаций, защищающей права сексуальных меньшинств. В парке у нее два столика, за которыми, например, можно побеседовать с транссексуалом. Они раздают презервативы и… бутерброды с сыром.

— У Тайипа такая попка! А когда он злится, он такой сексуальный… — мечтательно улыбается Тайфун, словно забыв, что говорит о консервативном премьер-министре своей страны, которому в последнюю очередь хотелось бы услышать комплимент из уст гея. — Я тебе кое-что расскажу по секрету, — он наклоняется к моему уху. — Тайип ликвидирует парк Гези из-за меня.

— Как это?

— Ну, из-за меня и моих друзей. Мы приходим сюда перепихнуться, — Тайфун смеется, а я пользуюсь паузой, чтобы получше его рассмотреть. На вид ему лет сорок, на нем обтягивающие джинсы, футболка с радужным флагом и ремень с шипами, грудь у него бритая. — Сюда приходят красивые парни со всего города. И еще шлюхи — парни, которые занимаются проституцией. И трансвеститы. Парк Гези славится этим на всю Турцию. Тайипчик знает, ведь он вырос неподалеку, — говорит Тайфун и показывает рукой в сторону района Касымпаша, где действительно прошло детство турецкого премьера.

О том, что парк Гези навлек на себя гнев Эрдогана именно выходками геев, я слышал от моих турецких коллег-журналистов. Геев пришлось убрать, потому что здесь появится мечеть. Чтобы они убрались наверняка, парк нужно ликвидировать, обнести забором и построить что-нибудь посередине.

— С тех пор как нас выгнали из Гези, все шлюхи стоят в боковых улочках — пройдись, и ты увидишь, как они вертят попками. Тайип нам бешено завидует: кто ж не любит хорошенькие попки? Вот почему он велит свозить сюда какие-то дурацкие экскаваторы, бульдозеры, строить какие-то османские казармы. Он хорошо знает, что делает. Ты только представь себе, что в таких казармах между солдатами творится. Хи-хи-хи, — Тайфун заливается смехом от одной только мысли об этом. — Но у меня почему-то не получается на него сердиться, хоть он нас газом травит. В этом весь я — всегда улыбаюсь. Когда я еще жил в Конье, меня пидором обзывали. Люди там темные, для них что пидор, что гей, у меня не было сил что-то им разъяснять. Я им отвечал: может, я и пидор, зато хорошенько оттраханный. Меня за это били по голове, а потом, когда уже никто не видел, многие просили меня отсосать. Я? Отсосать? Говорю тебе, что в Конье никто гея от пидора не отличает. Пришлось оттуда уехать, не то забили бы меня насмерть.

Я приехал в Стамбул, стал жить с одним старым геем, который уже ходить не мог, и я каждый день привозил его в инвалидной коляске в Гези. Сам он к тому времени ни на что не годился, но посмотреть любил. Он просил похоронить его в парке, потому что здесь, по его словам, ему довелось пережить самые прекрасные мгновения своей жизни. Но ничего из этой затеи не вышло, да, пожалуй, оно и к лучшему, иначе сегодня его выкопали бы этими экскаваторами. Да еще и газом бы угостили.

Когда полицейские появились в первый раз, шлюхи из парка начали ругать Тайипа. Мол, он диктатор и фашист. Полицию на нас натравливает. Но я не люблю людей фашистами называть. Я им говорю: а кто ж вам столько красавчиков полицейских привел?! Смотрите-смотрите, может, ничего красивее в жизни не увидите. Смотрите, как они вертят попками, как бьют вас палками. Смотрите и благодарите судьбу за Тайипа, который нам все это дал!

Граната в пакете

И все же обычно столкновения с полицией были не столь приятны.

За день до самой жестокой атаки на демонстрантов Мустафе, студенту юридического факультета из-под Измира, какой-то мужчина хотел подсунуть гранату.

— Он назвался солдатом, сказал, что после начала протестов под шумок дезертировал из части и украл несколько штук. Пытался всучить мне какой-то предмет в пакете, якобы гранату. Утверждал, что гранаты нам нужны, чтобы защищаться, потому что полиция скоро за нас как следует возьмется, — говорит Мустафа. — Как мы поступили? Да я даже в руки не захотел это брать. А вот мои друзья хотели ему задницу надрать. Ясно, что это был засланный казачок или провокатор. К тому же полный идиот: заявился с таким предложением в лагерь пацифистов. Видишь эту большую А в кружочке? Висит прямо на входе. Оружие — последнее, что нам можно всучить. Тот тип убежал, а мы за ним через весь парк гнались и кричали:

“Вон отсюда!”

Даже думать не хочу, что было бы, найди они у нас эту гранату. Ведь полиция только и ждала чего-то такого! Сюда каждый день такие типы приходили. Мой друг видел одного из них. Во время столкновений с полицией тот бросал в полицейских зажигательные бомбы. А потом, когда моего друга скрутили и вели в автозак, тот же тип ударил его ногой в живот. Даже не переоделся.

— Мустафа, а зачем полиции устраивать провокации?

— Потому что мирных демонстрантов нельзя травить газом и разгонять силой. Это плохо выглядит. С ними нужно вести переговоры. Здесь сплошные мирные фрики. Мы тут сидим больше десяти дней и помимо политики разговариваем о веганстве, фрукторианстве, смотрим разные фильмы — пять кинотеатров в парке открылось. У нас есть дискуссионный клуб, юридическая консультация, массажист, парикмахер. Ничего подозрительного не происходит. Я, кстати, маме обещал, что ни в каких глупостях участвовать не буду. Мама меня одна вырастила, я ей многим обязан. В Турции одинокой женщине приходится нелегко, так уж у нас принято в культуре, что женщина что-то значит, только если за ней муж стоит. Поэтому, когда мама сказала: “Сынок, может, не пойдешь в этот парк?”, я ей ответил: “Мама, я иду туда для тебя. Если нами и дальше будут править эти чурбаны из АКР, таким женщинам, как ты, будет только хуже. Для тебя я здесь сижу, и обещаю, что все будет в порядке”.