Выход в свет. Внешние связи (СИ) - Хол Блэки - Страница 144

— Придется списывать основные средства сверх лимита, — вздохнул как туба Стопятнадцатый. — Но, думаю, выкрутимся. Рассортируем ущерб по службам, и приписок не заметят. В большей степени меня волнует состояние Евстигневы.

— Худшее позади.

— И еще, Альрик… Знаю тебя давно, чтобы поучать и давать советы, но сейчас хочу предостеречь. Не превращай отношения с девочкой в иное… И для нее, и для тебя будет лучше, если вы останетесь на прежних позициях. Держи дистанцию.

— О чем вы, Генрих Генрихович?

— Не делай удивленное лицо. Между вами наметилось большее, чем рабочая связь "преподаватель — студентка".

— Вы ошибаетесь, — Альрик рассеянно постучал по стеклу, и уродец агрессивно толкнулся о стенку куба.

— Его раздражают звуки, — сделал вывод декан и вернулся к поднятой теме: — Я чувствую твой азарт, и он не имеет отношения к профессиональным обязанностям. Тебя не удивляет стремительность, с коей переменилось твоё мнение? Еще пару недель назад ты отзывался о ней крайне негативно…

— Генрих Генрихович, повторяю — вы ошибаетесь. Манера общения сложилась в силу того, что нам пришлось часто видеться по деловым причинам, и не более.

— Ну-с, решай сам. Прежде всего, не навреди ей. Хороший чай и курник свежий. Спасибо, порадовал старика. Когда Евстигнева проснется?

— Через час-полтора. Пора наводить лоск-блеск. Я взял на себя смелость заявить о переносе консультаций от вашего имени.

— Молодец. Не перестаю удивляться, как тебе удается удерживать в голове море информации. С моей рассеянностью лишь блокнот выручает.

— Хитрите, Генрих Генрихович. У вас хорошая память.

Спустя три часа

— Голубушка, ну, и напугали вы нас. Проспали шесть часов. Хотя что я говорю? Сон — лучшее лекарство. Как самочувствие?

— Как у человека, похудевшего за день на пятнадцать килограмм. Спина ноет.

— Когда закончится действие блокады — скажите. Поставим новую.

— Спасибо, Генрих Генрихович. И вам, Альрик, премного благодарна. Боюсь, без вашей помощи наступило бы бесповоротное фиаско.

— Перебазировать вас в ректорат получится после закрытия института.

— Не страшно. Потерплю. Спасибо за комфорт. Я уж думала, умру не по-человечески.

— Полноте, Евстигнева Ромельевна.

— Дайте мне зеркало. И отвернитесь, я не причесана.

— Ох, эти женщины… Альрик, принеси, что просит дама. Я знал, что в вашем холодильнике лежат медикаменты, но чтобы целый склад… Признавайтесь, голубушка, что затеяли, и для чего потребовался необычный питомец.

— Это… не питомец. Это результат эксперимента. По материальному переносу.

— Что-о?! Ты слышал, Альрик?

— Евстигнева Ромельевна, для опытов в этой области необходимо специальное разрешение Департамента науки и согласие двух министерств, не говоря о большой подготовительной работе, включающей специальное оборудование лаборатории и её тестирование!

— Знаю.

— Евстигнева Ромельевна, как же так?!

— Теперь и сама не пойму. Как-то спонтанно пришло в голову. Вернее, и раньше размышляла об эксперименте, но сегодня твердо уверилась, что надо попробовать. Уж если Альрик провел опыт по переносу триэттакварца, то я смогу перенести живую материю.

— Невероятно! Уж от вас-то, голубушка, не ожидал ребяческой и глупой выходки. Можете обижаться на мои слова…

— Без обид. Согласна с любой критикой.

— Выслушайте, голубушка, и не прерывайте! Возможно, я больше не выскажу резких слов в силу субординации, но сейчас повторю: ваше внезапное решение подвергло опасности не только наши жизни, но и жизни невовлеченных лиц. А это почти три тысячи человек в дневное время!

— Вы имеете право на резкость, — ответила проректриса после тягостного молчания.

— Кто же послужил в качестве подопытного?

— Цыпленок восьми недель с племенного комбината, взятый из нашего питомника после карантина.

— Хотите сказать, что в прежней жизни уродец был обыкновенным цыпленком?! Невероятно и еще раз невероятно! Перед нами наглядный пример того, как опасен перенос материальных тел. Запомни этот день, Альрик, на всю оставшуюся жизнь! Даже инфузории туфельки после экспериментов с переносом необратимо мутируют в стопроцентном количестве, а вы использовали цыпленка! — понимаете? — живого цыпленка весом в два килограмма!

— Килограмм восемьсот грамм. Генрих Генрихович…

— После опытов неудачный рабочий материал в обязательном порядке утилизируют в крематории при полутора тысячах градусов в течение пяти часов, а остаток прокаливают трое суток!

— Знаю! Генрих Генрихович…

— Как прикажете утилизировать вашего мутанта?! Разложить на сковородке как цыпленка табака?!

— В конце концов, Генрих, остановитесь!.. Согласна, моему поступку нет оправдания и объяснения. На меня будто помутнение нашло, хотя я была в уме и в памяти. Накатила бесшабашность, и понеслось.

— Вы что-нибудь пили? Может, принимали препараты или вдохнули ненароком?

— Разве что у Ромашевичевского, — усмехнулась проректриса. — Увы, меня не угостили чаем и не подарили букет цветов.

— То есть после встречи с доцентом вы направились в лабораторию, никуда не сворачивая и с намерением провести опыт?

— Именно так. И по пути составила план эксперимента. Настолько четко всплыл в голове, что сама удивилась.

— Внушение отпадает. Неужели Ромашевичевский спровоцировал? Вот язва! Но как?

— Я бы почувствовала головокружение или нарушение координации. И прочие отклонения в состоянии тоже заметила бы. Встретила вашу протеже, она спрашивала о вас, и за поворотом имела конкретную цель и желание совершить прорыв в материальной висорике.

— Погодите… уж не о Папене ли речь? Об Эве Карловне? Значит, вы с ней виделись с утра? — изумился профессор.

— Её интересовал Генрих Генрихович.

— Да, позже мы встретились с ней… Кстати, отважная девочка. Не испугалась вида крови, хотя ей было нелегко. Благодаря идее учащейся ваша курочка сейчас под колпаком. Эва Карловна поддерживала вас, пока мы с Альриком пытались загнать летуна, а вместо этого летун гонял нас.

— Папена оказалась в лаборатории? — в свой черед удивилась проректриса. — Но каким образом?

— Совершенно случайно, как и я. Мы шли мимо и услышали голодный крик вашего питомца. А я, также безалаберно как и вы, втянул учащуюся в историю, не удосужившись оценить степень опасности.

— И… теперь остается ждать, когда все тайное станет явным?

— Напротив. Эва Карловна не глупа. Она вошла в наше положение и обещала не распространяться о случившемся. Я склонен её верить.

— Она вызывает у меня двоякое чувство. До сих пор не могу разобраться в своем отношении к ней.

— Не потому ли после инцидента с компанией Касторского вы проголосовали против? Стало быть, повлияли личные пристрастия?

— Нет, — ответила резко женщина. — Не знаю. Скорее всего, нет. Я боюсь чувствовать себя обязанной девчонке, которая… которая не видит…

— Можете не продолжать, голубушка. Никто не говорит об обязательствах, и от нас их не требуют. У вас теперь одна обязанность — как можно скорее привести здоровье в норму. Как намерены осуществлять управление?

15.5

Когда дни успели стать резиновыми? — удивилась я, сбегая по лестнице в холл. Мои сутки растянулись, уместив в двадцати четырех часах уйму событий, отчего жизнь начала казаться нескончаемой каруселью приключений, хоть заводи ежедневник и расписывай для потомков каждую загруженную минуту. Вот и сейчас нужно спешить в банк и сдать денежки под надежную охрану.

Суета сует подождет. Прежде переведу дух, — решила я и бухнулась на постамент у святого Списуила. Посижу, передохну от впечатлений дня, а потом двинусь по делам.

Секундная стрелка на часах наматывала круги, но я не спешила вставать. Может, истинная причина внезапной лени состояла в необходимости ехать в центр города? Здесь, на отшибе, среди тихих улочек квартала невидящих и в заметенном сугробами институтском парке, мне было комфортно и привычно, а поездка в бесснежную сердцевину столицы вызывала тревогу. Меж высотных зданий я чувствовала себя пришлой козявкой в чужом муравейнике, в котором можно с легкостью потеряться и не найтись.