Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 51

Через полчаса Лученкова принесли на полевой санитарный пункт. Из разговоров солдат он уже понял, что час назад их позиции обстреляли прорвавшиеся немецкие танки и в этот прорыв уже вошла немецкая группировка.

Вакула помог ему сесть на тяжёлую лавку у стены. Потом отошел к порогу, снова закурил. Накурившись, протянул окурок Лученкову.

Спустя какое-то время где-то поблизости заскрипел снег под сапогами, и в землянку ввалился грузный, немолодой уже фельдфебель, с сухим, злым лицом.

От него шёл острый запах лекарств. В руках был небольшой саквояж.

Чуть позади шёл тот самый ефрейтор. Судя по всему, он привёл врача.

Что-то ворча под нос врач, присел на корточки перед лежащим, повернул ему голову и жестом показал Лученкову, что тому надо снять перепачканные кровью ватные штаны.

Глеб вяло подчинился его требованию. Ему было уже всё равно, что с ним сделают. Он хотел лишь покоя.

Руки немца, бесцеремонно ощупали его ногу, сжали края небольшой ранки с аккуратными краями, от чего он невольно застонал.

Не обращая на его стон никакого внимания, фельдфебель повернул к ефрейтору своё лицо и что-то спросил его.

Тот вскочил и что-то долго ему объяснял.

Лученков услышал несколько раз произнесённое слово: «Легионер».

Немец поморщился, полез в саквояж. Достал оттуда инструменты, бинты.

Обтёр рану салфеткой. Остро пахнуло спиртом. Сделал укол в бедро, потом сделал разрез и вытащили пулю. Смазав рану желтой вонючей мазью, ногу забинтовали. Пока шла операция, ефрейтор сидел перед горевшей железной печкой и с добродушной ухмылкой наблюдал за ним.

Когда перевязка закончилась, фельдфебель ушел, прихлопнув за собой дверь.

Лученков нaтянул воняющие потом и кровью вaтные брюки, широкую, телогрейку. Намотал на ноги жёсткие от грязи и потa портянки. Натянул старые, стоптaнные внутрь сапоги.

Его оставили сидеть в блиндаже.

Вокруг стояла пугливая, осторожная тишина. Где-то в стороне, по-видимому, по дороге, прошли танки. Издалека донеслось несколько коротких и злых пулеметных очередей.

Перед входом раздался топот сапог, чьи-то резкие отрывистые голоса. Ругались по-немецки.

Потом отворилась дверь и в блиндаж вошли несколько немецких солдат вместе с ефрейтором. Один из них рыжий, с конопушками на лице что- то сказал. Все засмеялись.

Ефрейтор перевёл. - Расскажи нашим солдатам, как там у Советов, чем кормят? Во что одевают?

– А-а, - догадался Глеб к чему он клонит. - Чем кормят? Да чаще тем, что сам добудешь. Иной раз дохлую конину из земли выкапываем и жрём.

– И ты тоже ?

– Жрал! И собаку жрал. Голод не тётка. И человека будешь есть, если прижмёт!

Солдаты брезгливо рассмеялись, отплевываясь. Одного, чуть не стошнило.

– Вот тебе за честность, - Рыжий солдат подал Лученкову плитку эрзац-шоколада. Ефрейтор снова перевёл. Громко посмеиваясь солдаты вышли.

– Вот видишь, как у немцев всё построено—хмуро сказал ефрейтор, когда они остались вдвоем.— И накормили, и полечили.

Немецкий орднунг- если положено - получишь. Виноват - накажут. Не то что, в Красной армии. Не удивляйся, я эту систему хорошо изучил.

Глеб молчал.

– Ладно, соловья баснями не кормят. Погоди...

Ефрейтор раскрыл дверь, что-то крикнул во двор, в ответ послышались голоса и торопливые шаги. От холодного воздуха, хлынувшего снаружи, в землянке сразу похолодало, и Лученков окончательно пришёл в себя.

В блиндаж ввалился высокий худой солдат с недовольным лицом. Он принес кружку горячего горького кофе и несколько кусочков печенья.

Кофе не понравился, от него во рту осталась горечь.

Чуть позже принесли котелок густого, хорошо пахнувшего супа, большой кусок хлеба и пачку сигарет.

– Ну, вот, так будет лучше! - просто сказал ефрейтор.- Ты ешь давай. На сытый желудок и разговор веселее пойдёт.

Пока Лученков ел, ефрейтор рассказал ему о себе. В прошлом капитан Красной армии, в июле 41-го года раненым попал в плен.

После того как зачитали приказ Сталина о том, что все попавшие в плен объявляются предателями дал согласие служить при немецкой части, в качестве «хиви», добровольного помощника.

После того, как увидел расстрелянных пленных немецких солдат взял в руки винтовку.

Дослужился до ефрейтора. Таких как он в батальоне было человек пятьдесят, почти рота. Подвозят снаряды, кашеварят, смотрят за лошадьми. Некоторые воюют так же, как он. Всем довольны. Немцы не притесняют. Наоборот, платят жалование, выдают такой же паёк, как и немецким солдатам.

Бывший капитан замолчал. Закурил сигарету.

– Ты не подумай, что я немцев расхваливаю. Я знаю им цену. До сих пор из одного котла жру, сплю с ними на одних нарах и если Сталин победит вместе с ними на столбе висеть буду.

Капитан стряхнул с сигареты пепел, передал окурок Лученкову.

– Выбрось из головы всё, что говорили тебе твои политруки. Они наверное до сих пор рассказываю о том, что немцы садисты. Нет! Они гораздо хуже. Хуже, потому что у них мозги послушных роботов. Они неукоснительно выполнят всё, что им прикажут. Любой приказ- сжечь деревню, расстрелять детей, повесить женщин. При этом никто не выразит никаких эмоций

Но немцу никогда не придёт в голову снять шинель со своего мёртвого товарища, даже если он будет сам умирать от холода. Эту установку им прививают с детства. Они пожалеют и накормят какую- нибудь приблудившуюся собачонку. И это гораздо хуже. Потому что это не поддаётся логике и здравому смыслу. Ты должен понимать - это страшная нация. Нация, которая воспитана на послушании, сентиментальности и жестокости. Это страшно. Страшны люди, которые плачут после того, как выполняя приказ убивают детей!

Хуже немцев можем быть только мы, русские. Потому что немцы убивают чужих, а мы жрём своих!

Ефрейтор уже давно не обращал на Лученкова никакого внимания. Он словно разговаривал сам с собой. Вероятно за годы войны в нем появилось пренебрежительное отношение к себе и собственной жизни.

Лученков сумрачно всматривался в бывшего капитана. Он не мог подавить в себе тяжёлого, тревожащего недоверия к чужому мундиру, погонам, белым алюминиевым пуговицам, запаху одеколона.. Он ничего не понимал. Но, как собака по интонациям голоса улавливает смысл речи, он догадывался, что тут не угроза, а что-то другое. Он знал по опыту, что у «них» ласка бывает хуже ругани. От него чего-то хотели.

«Это как у легавых, хороший следователь и плохой. Добрый уже был, сейчас появится злой. Надо быть готовым».

В добрые намерения со стороны врага Лученков не верил и готовил себя к самому худшему.

Вспоминал, как однажды в бою захватили бывшего майора РККА в немецкой форме. Начали его допрашивать — он молчит. А потом вдруг заорал:

«Это я не Гитлера люблю! Это я вас блядей ненавижу!»

До трибунала он не дожил…

Глеб искал выход, но не находил его. Страшное сознание обреченности, нелепой гибели терзало Лученкова.

Но час был поздний. Тепло и сытый желудок действовали расслабляюще.

Кругом уже все спали. В блиндаже вповалку лежали солдаты в немецкой форме

– отделение бывшего капитана Красной армии Байкова. Солдатский храп разносился по тесному и тёмному блиндажу.

А за порогом леденела полночь. Скрипел снег под сапогами часовых и где- то в деревне тоскливо и протяжно выли седые от инея псы.

Багровым пятном светилась в ночном небе луна и ничто, кажется, не подтверждало его опасения.

Постепенно чувство недоверия и враждебности куда-то исчезло. И Лученков стал осознавать, что обратной дороги у него уже нет. Если удастся вернуться, там его ждёт уже даже не трибунал, а стенка.

«Но пока попытка судьбы отправить меня на тот свет не удалась».- Засыпая подумал он. Что- ж, посмотрим, что будет дальше!

Утром, едва начало светать он проснулся от холода, с каким-то стойким ощущением тревоги.

Знобило. Мерзла спина. Лученков внутренне сжался, будто удерживая в себе последние крупицы тепла, и мелко напряженно дрожал.