Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 27

Старший патруля честно крикнул:

- Стой! Буду стрелять!

Но штрафников гнал старый инстинкт. На хвосте легавые!

Младший лейтенант встал на одно колено и три раза подряд выстрелил из нагана.

Уйти штрафникам не удалось. Один из них поймал пулю в мякоть ноги.

Патрульные всё же, оказались с понятием. Из фронтовиков. Самогон, конечно, конфисковали, но шум поднимать не стали, приволокли нарушителей в роту.

Полученная рана оказалась пустяковой, её просто обработали спиртом и перевязали.

- Должен вам сообщить, товарищ капитан,— сказал младший лейтенант стесняясь,— у немцев здесь было что-то вроде борделя. Офицеров обслуживали в городе по высшему разряду, а полицаев и солдатню здесь. Немцы ушли, а их бляди остались. Если вашим бойцам интересен сифилис и триппер они могут и дальше продолжать свои романтические встречи.

- Я тебя услышал, младший лейтенант!— сказал ротный и вызвал к себе штрафников.

Раньше они неплохо показали себя в бою. Половков обматерил их, тут же при патрульных зарядил каждому в ухо и пообещал утром расстрелять.

Младший лейтенант побледнел.

- Ну у вас и порядки! За самоволку расстреливаете! - И начал уговаривать Половкова простить штрафников. Капитан дал себя уговорить, потом выпил с младшим лейтенантом. Начальнику патруля подарили трофейный нож и решили о самовольщиках забыть. Причиной ранения посчитали шальную пулю, полученную от отступавших немцев. Такое на войне тоже бывало.

Штрафники похохатывая интересовались:

- Ну как там на блядках? Всунуть то хоть успели? Теперь в госпиталь наверное поедете, с боевыми ранениями?

Те отводили глаза.

- Так мы и не помним ничего!

* * *

Народец в роте подобрался лихой. Им что немца украсть, что теленка у мирных граждан, было без разницы.

Поэтому командование старалось максимально ограничить любые контакты личного состава с освобождённым населением. Вне боевой обстановки рота оставалась в поле, в траншеях и землянках. Общение спецконтингента с мирным населением было чревато непредсказуемыми последствиями в виде пьянки, или даже чего- нибудь похлеще.

Рота расположилась в лесу. В старых блиндажах, доставшихся от немцев. Лес одно название, чахлый и редкий, с выгоревшими участками, там и сям перепаханными следами от гусениц.

Лученков бросил вещевой мешок в углу блиндажа, сел, привалился к мешку спиной и закрыл глаза.

Рядом примостился штрафник из их взвода.

Лученков скосил глаза. Это был Сизов.

Был он парнем битым-перебитым и предприимчивым. Но по собственным словам осужден ни за что. В конкретику не вдавался.

Как только Глеб прикрыл глаза, Сизов спросил:

- Ты за что устроился?

Старый лагерный закон запрещает расспрашивать – за что, и как, и почему. Схватил срок – и помалкивай, никто тебя и не спросит. Да и не всё ли равно. Если посчитает нужным, расскажет сам.

Лученкову не очень хотелось ворошить прошлое. Ответил коротко:

- За кражу огурцов!- Потом нехотя пробормотал: — Не мешай отдыхать, Сизый!

Сизов был ещё и смешливым.

Тут же заулыбался.:

- Так на том свете отдохнём! Дело есть. Тут деревня неподалёку. Может быть смотаемся?

Под предлогом пополнения провианта Слученков и Сизов отпросились у взводного Голубенко в деревню.

Младшего лейтенанта и самого уже достал пшённый концентрат. Подумав и почесав затылок, полез в офицерский планшет достал из него чистый блокнот. Предмет своей особой гордости, который он использовал для донесений в штаб.

На чистом листе бумаги вывел чернильным карандашом:

Командировочное предписание.

Голубенко на секунду задумался, потом добавил:

На выполнение задания. Выдано бойцу переменного состава ОШР... Сизову... и следующему с ним бойцу переменннику Лученкову... в том, что направлены для выполнения задания, по заготовке продуктов.

Взводный поставил жирную точку. Потом полюбовался написанным и с новой строки добавил:

Удостоверяю:

Командир взвода ОШР... Армии мл. лейтенант Голубенко А.В.

Расписался. Документ получился убедительный. Правда без печати, но лейтенант махнул рукой.

«Кому вы нахрен нужны в этой глуши. В крайнем случае дальше штрафной уже всё равно не пошлют. Идите. Без жратвы не возвращайтесь».

В последний момент с ними увязался Клёпа.

Он привёл за собой лошадь, запряжённую в телегу.

- Эх вы, фраера! - Укорил он. - А харчи как потянете? На горбу? Учитесь у серьёзного человека подходу к делу, пока он жив.

Шли недолго.

Через полчаса тряской езды показались несколько серых домов, плетни, колодец со срубом, кривая грязная улица, которая оканчивалась заброшенным кладбищем и разрушенной церковью без креста. От неё еще издали несло мочой, болотом и запустением.

Оглядевшись – деревня казалась вымершей, – они вошли в ворота крайнего дома.

Домик был старый, широкий, покрытый черепицей вперемежку с тесом и подсолнечными будыльями.

Из покосившейся трубы, торчавшей из тесовой крыши, шел ленивый домашний дымок.

В огороде, возле кучи с картофельной ботвой, от которой несло запахом прели, стояла и таращила жёлтые глаза коза.

Рядом с ней стояла хозяйка, усталая женщина в платке и куртке, перешитой из немецкой шинели.

Клёпа долго о чём-то с ней переговаривался. Передал ей несколько старых шинелей, оставшихся после убитых. Клёпа имел к старшине подход. У него этого добра навалом. Потом призывно махнул рукой.

-Заходи касатики!

Вместе с хозяйкой поднялись на крыльцо. Столбики, подпиравшие кровлю, были иссушены солнцем, почернели и потрескались от влаги, точно старые кости. Друг за другом нырнули в полутёмные сени. Там пахло яблоками и сушёным укропом.

В темноте нащупали другую дверь, оббитую тряпками и лохмотьями войлока, с хлябающей скобой.

Войдя в избу оказались в натопленной обжитой горнице со свежевымытым полом из сосновых досок.

Посреди комнаты высилась русская печь с лежанкой. Напротив печи, в стене, – два небольших окна.

Окошки были маленькие, подслеповатые, с треснутыми, немытыми и затянутыми в углах паутиной стеклами.

Между ними стоял непокрытый дощатый стол и два табурета. У стены протянулась широкая лавка. В углу под потолком, на полке стояла старая и закопчённая икона Николая Чудотворца.

При тусклом каганце на деревянной скамье у стены сидел старый дед, с белой пушистой бородой и в стоптанных валенках на тощих ногах.

Сосредоточенно уставясь перед собой, он, похоже, находился во власти своих старческих дум и никак не отреагировал на их появление, только поднял от пола рассеянный взгляд.

Лученков встал на пороге и поздоровался. Старик прищурился на него и молча, кивнул.

Вместо правой руки у него была культя. Рукав рубахи аккуратно зашпилен булавкой.

Сизов увидев старика, закричал.

- Здорово дед, сто лет! Клешю на войне потерял или засунул не туда?

Лицо старика просветлело, и он охотно заулыбался. Его рот неожиданно оказался полон крепких молодых зубов.

- Почти угадал внучек. Об член руку стёр!

Хозяйка, сняв куртку и платок, оказалась женщиной лет сорока, одетой в длинную темную юбку с засаленным передником и ситцевую кофточку. Ухватом достала из печи чугунок, заглянула, приподняв крышку:

- Картошка уварилась. Есть будете?

Хозяйка поставила на стол большую деревянную плошку с дымящимся картофелем, хлеб, миску капусты и солёных огурцов. Потом мелко крестясь, достала из подполья глинянный глечик, с какой то мутной жидкостью, миску квашеной капусты.

Пока Лученков и Сизов помогали хозяйке накрыть на стол, Клёпа размотал горловину кувшина и принюхался к содержимому.

- Надо бы пробу снять хозяйка! А то вдруг несвежий продукт. Сама понимаешь, как можно боевым товарищам принести испорченный товар!

Хозяйка удивилась.

- Чего его пробовать. Самогон он и есть самогон. Всю жизнь у нас его из буряка гнали, мужики пили и никто не отравился. У хозяйки нашлись и гранёные стаканы.