Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 22

Впереди был немецкий пулемёт, а сзади трижды проклятый Гулыга с автоматом.

Швыдченко повезло, единственное орудие снесло расчёт, покорёжив пулемёт. Он вновь заполз в воронку. Вцепившись зубами в жесткое сукно рукава шинели, выл от страха и безнадеги. Бормотал слова молитвы «…помилуй мя, грешного…»

Вокруг гремели взрывы.

Потом грохот взрывов стих, остались только крики и стоны раненых:

- Санинструктора! Санинструктора сюда!

* * *

До санбата больше километра.

Это был адски страшный путь. В сторону санбата опираясь на винтовки брели несколько раненых. Кто-то шёл своими ногами, кто-то пытался передвигаться на всех четырех. Человек без ноги со жгутом полз на локтях.

Стоны, крики, плач, даже какой-то вой. Шла пара обнявшихся солдат. Сделав два шага останавливались, потом стояли, шатаясь и крепко держась друг за друга, потом опять два-три шага.

Выносить раненых с поля боя имели право лишь специально назначенные для того бойцы - санитары и санинструкторы. Никому из штрафников не разрешалось во время боя выводить раненых в тыл. Все попытки такого рода расценивались, как уклонение от боя, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Перед боем предупреждали особо: если потащишь раненого в тыл — расстрел на месте за дезертирство.

* * *

Первая волна штрафников захлестнула окопы первого эшелона обороны.

Свалка шла, как в голодной собачьей стае: без обнюхивания и рыка. Каждый вдруг сразу нашёл себе врага по душе, с кем и сцепился, отчаянно напрягая все силы для победы над ним.

Крики, выстрелы, хрипы и стоны. Лученков помнил только, что кого то колол, бил прикладом.

Мелькали штыки, ножи, приклады винтовок и автоматов. Словно топоры по свиным тушам хряпали саперные лопатки, раздавались крики и мат, редкие очереди и выстрелы.

Рванула граната, опрокинув пулемет. Вверх поднялся фонтан земли. Пробежал взводный Привалов, с окровавленной щекой. Что-то кричал.

На дне траншеи валялись коробки с пулеметными лентами, несколько цинковых ящиков с патронами, россыпь медных гильз, немецкие круглые гранаты M-39, похожие на яйца.

Клёпа подхватил пару гранат, сунул их в карманы шинели.

Заглянув за выступ траншеи увидел деревянную, видимо, принесенную из ближайшей деревни, дверь. Блиндаж.

Приотстав от всех Клёпа толкнул дверь стволом винтовки и закатил внутрь гранату.

Граната была слабенькой.

Разброс осколков всего метров десять. Но хватило. Через четыре секунды раздался хлопок. Дверь слегка тряхнуло и изнутри повалил дым.

Клёпа пнул ногой дверь. Она распахнулась и ударилась в стену.

В блиндаже воняло тротилом и препаратом от вшей, который повсеместно использовали немцы. Химическая, ни с чем несравнимая вонь, перебивала даже запах взрывчатки. На полу разбросано тряпье. Ящик из-под немецких ручных гранат. Кровавые бинты.

На побитом осколками столе он нашёл галеты, банку консервов и датское масло в жестяной упаковке.

На вбитом в стену гвозде висели противогазы и офицерская шинель.

В углу лежал мёртвый немецкий офицер. Осколками ему разворотило живот.

На поясе в кобуре «парабеллум». А на руке, закинутой за голову, желтым блеском сияли золотые часы на позолоченном, слегка потертом браслете и обручальное кольцо. Немцу было около сорока. Немолодой.

Клёпа был потомственный вор. Воровал его отец. Воровал дед. Сам Клёпа воровал с тех пор, когда начал шевелить пальцами. Тяга к преступному ремеслу впиталась в него вместе с молоком матери.

Клёпа поднял «парабеллум». Снял с руки часы.

- Хорошие часики, заграничные. – Сказал он. - Больших денег стоят.

Клёпа хотел уже уходить, но решил проверить карманы убитого. Как оказалось не зря.

В карманы его ватных штанов перекочевали складной нож с деревянной ручкой, толстый двухцветный карандаш, плоская немецкая фляжка.

В нагрудном кармане обнаружилась открытка c полуодетой красоткой.

На обороте была наклеена марка, припечатанная грязным фиолетовым штемпелем.

Клёпа цыкнул слюной, сказал:- Сеанс!

Оглянулся на дверь, сунул открытку за пазуху.

Потом открутил крышку фляжки, сделал большой глоток.

- Коньяк. А сволочи- коммунисты врали, что он весь клопами пахнет!

Собрал несколько банок консервов и сунул их за пазуху.

Тем временем штрафники, перескочив через траншею уже бежали штурмовать вторую линию.

Серая и рыжая волна телогреек, перемахнув первые окопы, покатилась ко второй линии немецкой обороны. Неожиданно с флага ударил пулемёт. Свинцовые струи буквально выкосили цепь. И опять падали на бегу атакующие… падают… падают… Все поле было усеяно телами убитых и раненых… Штрафники опять залегли.

Клёпа схватил опрокинутый на дно траншеи пулемёт МГ- 42. Вывалил его на земляной бруствер. Закричал:

- Держись братва! Сам Миха Клёпа мазу тянет!

Выскочив из окопа подхватив пулемет с тяжелой, свисавшей до земли лентой, бросился в поле. Оскальзываясь на мокрой земле побежал в ту сторону, где слышалась стрельба.

На земле и в траншеях валялись трупы. Лученков наступил на чьё-то разорванное тело. Затошнило при виде парящих сизых внутренностей.

Желудок сжался и подкатился к горлу. Согнувшись он схватился за живот. Его рвало и выворачивало. В промежутках приступов он все чаще и явственней различал голоса своих, - бой затихал. Обессиленный, опустошённый, Лученков наконец выпрямился и, посмотрел себе под ноги.

Носки и голенища его сапог были в чём то, белесовато-розовом.

Несколько секунд Глеб непонимающе смотрел на свои сапоги.

«Это кровь... и моя блевотина! Хорошо, что хоть не обосрался»- равнодушно подумал он и пьяной рысцой побежал туда, где гомонили штрафники.

Из- за поворота окопа вывалился Клёпа с пулеметом в руках.

- Свои! Не видишь... в рот тебе, в душу!.. — испуганно вскрикнул, увидев перед собой окровавленного страшного Лученкова и направленный на себя окровавленный штык.

Глеб даже удивился.

- Миха, как ты ещё живой?

- Сам удивляюсь... Вашими молитвами…

* * *

Зоя ползала по передовой, перевязывала раненых.

Придерживaя рукой голову тяжелораненого, давала глотнуть из фляжки водки и просила с той непривычной нa фронте нежностью, которaя уместнa только по отношению к умирающему:

- Потерпи, миленький. Потерпи, родной! Сейчaс уже. Скоро...

Легкораненым кричала сердито:

- Чего раскис? Ну- ка давай ползи в траншеи, пока не отморозил себе чего- нибудь!

Нашла командира роты. Он сидел в воронке, вытянув ногу. Опустившись возле него на колени, Зоя пошарил руками и сразу наткнулся на приклад автомата винтовки в траве, присыпанный землёй.

Руки Половкова были испачканы кровью, снег под ним был бурым. Он

оставался безразличным к её прикосновениям, лишь натужно, тихо стонал.

- Вы в крови.

- Это из ноги. Зацепило.

Она разрезала ножом его штанину. Вытерла кровь, пытаясь разглядеть рану.

-Это просто царапина, – сказала ободряюще. – Не двигайтесь, сейчас перевяжем.

Половков скривился. Он был бледный, кружилась голова. Сбоку взглянул на санинструктора. И заметил не только грязную телогрейку и рваные ватные штаны, но и длинные ресницы, нежный румянец на обветренных щеках.

Ему даже захотелось дотронуться до её щеки, взять их в свои ладони, но показалось, что для командира штрафной роты это будет выглядеть несолидною. Он вдруг совсем растерялся и кашлянув сказал:

- Спасибо спасительница, а я дурак, хотел тебя в блиндаже оставить.

Ловко разрывая бинт, санинструктор матюкнулась.

- Так не только вы! Вы мужики все мудаки редкостные! Чтобы вы без баб делали!

Передала бойцам перевязанного Половкова и те оттащили его в блиндаж. До конца боя он оставался на передовой. Корректировал огонь, руководил боем, отправляя связных с приказами к командирам взводов.

Невесть откуда прилетевший осколок ударил Зою в ягодицу. Не тяжело. Но шок, кровь, боль.