Штрафная мразь (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 15

Очень быстро Половков понял, что с особистом роте не повезло. Оказался он редкой тварью, не считающей штрафников за людей. Иногда в голове даже мелькала мысль: «Хоть бы кто пристрелил эту гниду».

* * *

Наступление советских войск выдохлось и фронт уже второй месяц находился в обороне.

Вначале части пошли в наступление. Но немцы быстро опомнились, пришли в себя, потом перехватили инициативу и кое- где даже начали контратаковать. Натиск советских войск постепенно пошёл на спад. Люди были измотаны непрерывным наступлением, было приказано боеприпасы не тратить.

Их надо было беречь. Снарядов у Родины было уже мало, а солдат все еще хватало.

Немцы успели перегруппироваться, подтянули подкрепление, и все попытки атаковать заканчивались ничем.

Пехота осталась лежать под неприятельским огнем. Телефонисты передавали командирам полков, батальонов и рот перемешанные с матом ожесточённые приказания старших командиров: «Прорвать! В Христа, в бога, мать и селезёнку! Поднять людей в атаку и опрокинуть фрицев!»

Приехал Ворошилов. Кричал на командира дивизии за то, что людей не смог поднять в атаку.

Командиры взводов и рот, выполняя приказ все поднимали и поднимали людей в бессмысленные и безнадежные атакующие броски.

Но в конце концов стало ясно, что продвинуться вперёд уже не удастся и после пятой, шестой... восьмой неудачной атаки поступил приказ: «Окопаться».

Пехота начала зарываться в землю. Все работы велись по ночам, при свете разноцветных немецких ракет и горящей техники.

В общем, всё было как всегда.

В земле как паутина появился запутанный лабиринт траншей, звериных нор и норок. Через несколько дней местность уже было не узнать. Это был уже не лесистый берег, какой-нибудь речушки, не участок поля, а истыканный минами, опоясанный колючей проволокой, начинённый железом и политый кровью «передний край», разделенный на два мира, как рай и ад.

По ночам с той и другой стороны слышали, как стучат топоры противника, тоже укрепляющего свой передний край.

Выкапывались и тщательно маскировались от авиации противника блиндажи и землянки.

Подтягивались тылы, подвозились снаряды, патроны, водка, хлеб, сено, консервы. В ближайшем тылу, где-нибудь в лесу разворачивались медсанбат, полевая почта, вспомогательные службы.

Прибывала артиллерия. Орудия вкапывались в землю и пристреливались по отдельным целям и ориентирам на местности.

Начиналась более или менее спокойная фронтовая жизнь, дрянная, лишённая комфорта и удобств, но все-таки жизнь. Солдаты на передовой начинали получать ежедневные сто грамм, полевая почта привозила солдатские треугольники писем и это уже была почти счастливая жизнь.

Проходило несколько недель и даже несколько месяцев.

Стояние в обороне начинало казаться изнурительным, скучным, невыносимым.

Вновь готовилось большое наступление. Прибывали и прибывали все новые части, состоящие из русских и не совсем русских солдат. Окрестные леса забивались танками, грузовиками с боеприпасами и продовольствием.

А потом в траншеи красноармейцев стрелкового батальона, расположенные в первой линии обороны прибывали штрафники.

Это означало лишь одно, что через несколько дней на этом участке фронта начнётся наступление. А потом, в прорванную штрафниками брешь бросят стрелковые части.

Предстоящего наступления ждали и боялись. Кто-то молился про себя, кто-то предчувствуя близкую смерть писал перед боем последнее письмо, стараясь, что в памяти своих- детей жён, матерей, как можно дольше остаться живым.

* * *

Проделав почти пятнадцатикилометровый марш, бойцы отдельной штрафной роты вышли к передовой. Перед маршем каждому выдали по горсти патронов.

Во время движения на колонну из-за облаков вывалился немецкий самолет. Развернулся и прошёл на бреющем над колонной.

На крыльях заплясали огненные вспышки – пулеметы хлестанули по изрезанному танковыми гусеницами полю. На грязной земле вздыбились фонтанчики грязи.

Штрафники рассеялись по полю. Клёпа упал в какую то яму, выставил ствол винтовки и с перепугу пальнул в сторону самолёта.

Самолёт качнул крыльями и скрылся за лесом.

Командир роты выбрался из ямы, в которой залёг вместе с Клёпой, встав на её краю, оглядел лежавшего бойца.

- Ну ты геро-ооой! - Насмешливо протянул он. - Прогнал фашиста. Стопроцентно подыхать полетел!

Прибыв на место, рота заняла траншеи и выставила боевое охранение.

Окопы были неглубокие, блиндажи накрыты тонкими бревнами в один накат. Внутри было тесно — посередине горела бочка, приспособленная под печку. Вдоль стен нары, слепленные из всякого хлама. Обрезков досок, дверей, притащенных из деревни.

Утром штрафники разглядывали раскисшее поле, изуродованное взрывами снарядов и перепаханное танковыми гусеницами.

Впереди чернели остовы двух сгоревших танков, валялась опрокинутая изуродованная пушка с разорванными стволами.

До немецких позиций - метров восемьсот. По ночам с их стороны гулко стучал крупнокалиберный пулемет.

Штрафники сразу же принялись точить ножи, сапёрные лопатки.

Притащили несколько ящиков с гранатами, в том числе и со старыми РГД-33, снятыми с вооружения из-за сложностей в обращении.

Запалы лежали отдельно. Бойцы косились на гранаты и брать их не хотели. Пополнение, прибывшее из лагерей, видело их первый раз.

Тогда Половков приказал раздать РГД-33 опытным бойцам, уже участвовавшим в боях.

Удобные и безотказные четырехсотграммовые РГ-42 распределили между всеми остальными.

Командование армии надеялось, что штрафная рота выполнит задачу штурмового отряда и пробьёт линию немецкой обороны.

Считалось, что штрафники способны сотворить чудо. Но чудо достигалось огромной кровью, потому что подразделения, обрекаемые на гибель, были такими же, как и вся Красная армия. То есть, едва обученной. Большинство бойцов которой не умели стрелять, ходить в атаку и окапываться, наспех сформированной из заключённых и слегка разбавленная теми, кто успел подержать в руках оружие.

Но у штрафников было одно неоспоримое преимущество - злость. И желание любой ценой выскочить из этой прожарки.

Вечером в землянке свободные от дежурства штрафники пили кипяток из громадного, черного от копоти армейского чайника, смолили махру, пуская к низкому потолку густые струи дыма. И тянулись медленные мужицкие разговоры.

* * *

За линией немецких окопов за взгорком располагалась деревня. Там тоже стояли немцы. Они периодически крутили патефон, топили печи и дымок постоянно вился из печных труб.

Такая мирная жизнь раздражала штрафников и особенно полковое начальство, смотревшее на деревню в стереотрубу.

Днём с обеих сторон постреливали, больше для острастки. Боялись демаскировать огневые точки. Изредка на позиции обрушивался залп полковых миномётов.

Ночью другое дело. Немецкие пулемётчики били на каждый шорох. Тут же вешали ракету. В первую же ночь убило двух штрафников, одного ранило. Его уже отправили назад, как искупившего кровью…

Сегодня у немцев было веселье.

Ветерок доносил звуки музыки.

Немцы крутили советские пластинки, и слышался голос Леонида Утёсова:

Прощай же товарищ,

Ты честно прошёл,

свой доблестный путь благородный

А в перерывах, между пластинками слышался голос, который на чисто русском языке, повторял каждые полчаса:

- Советские бойцы, сдавайтесь! СССР доживает свои последние дни! Бойцы и командиры, хер с ним, со Сталиным, вам надо подумать о своей судьбе!

Через тридцать минут тоже самое:

- Советские бойцы и командиры!

А фоном немцы стучали ложками по котелкам и термосам, гомонили: «Иван, иди, хлеб каша давать будем».

Со стороны штрафников тут же раздавалось:

-А ху-хо не хо-хо?

Несколько минут немцы обдумывали, пытаясь понять ответ. Поняв его правильно, раздавался визг мины и на позиции штрафников обрушивался огненный смерч.