Бальтазар Косса - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 26

Иные, более объективные источники, говорят о поправке папской казны и не столько о продажах должностей, сколько о раздаче (за плату!) викариатов и прочих прав и привилегий в городах и областях Патримония. Так, Альберто д’Эсте получает викариат в Ферраре за 10 тысяч флоринов в год, Антонио де Монтефельтро — в Урбине за 1300 флоринов в год, городские выборные власти Болоньи — викариат этого города за 5 тысяч флоринов в год и т.д. Сверх того Бонифаций, единственный из пап, ухитрился отпраздновать с ничтожным перерывом два юбилейных года, сильно поправившие папскую казну.

Парадисис перечисляет многочисленные жульничества нового папы с продажею и перепродажею должностей, «очень скоро приведшие к тому, что Бонифацию попросту перестали верить». Получалось что-то очень уж похожее на нашу торговлю ваучерами, которые так же точно ничего толком не обеспечивали, как и Бонифациевы обещания получить доходный пост в будущем, которые продавались за наличные деньги. Обещания за деньги! Чем, в самом деле, не ваучеры или не акции «МММ»! (А также все прочие наши акции…) Истинно, ежели дело было так, на слишком умного человека Бонифаций не больше тянул, чем.., но воздержусь от дальнейших сравнений. Совсем иной «почерк» имело то, что делал сам Бальтазар Косса. Здесь все обличало уверенность руки и недюжинную силу ума.

Парадисис, опять же, говорит прежде всего о любовных увлечениях Бальтазара:

«Яндра делла Скала была помещена в одном из самых богатых и хорошо сохранившихся дворцов, тогда как вечный город находился в весьма плачевном состоянии. Ее наш герой навещал по ночам, — пишет Парадисис. — А днем он часто не мог решить, какую из римлянок, своих новых любовниц, предпочесть и осчастливить своим посещением, так как их было слишком много. Никто не пользовался у женщин таким успехом, как священники. Они считались самыми изысканными любовниками, так как были самыми образованными людьми в ту эпоху…»

Одновременно Парадисис замечает, что Косса «думал». «И как-то выкраивал время на это, не оставляя своих любовных похождений».

Простой расчет времени, однако, показывает, что тут что-то не так или, по крайней мере, не совсем так. Всего год прошел со смерти Урбана VI, на престоле Святого Петра сидит, по свидетельству фон Нима, невежда, озабоченный лишь денежными доходами папской казны, а меж тем Косса успел уже съездить во Флоренцию и Павию, чтобы уговорить жителей Тосканы и Ломбардии поддержать Бонифация IX. (И уговорил!) Ему удалось добиться заключения перемирия на тридцать лет, хоть и нарушенного через некоторое время. Более того, ему удалось «разными дипломатическими ухищрениями» (Какими? Как?) оторвать «этот город Адриатики и авиньонского папы» и присоединить к городам, поддерживающим Бонифация IX[13].

В это же время, продолжим, Косса вел активную переписку, работал за Бонифация, надо думать, и в церкви служил, и создавал себе круг знакомств, достаточно прочный, чтобы на него можно было опереться в своей дипломатической деятельности. И это при том, что днем он искал встречи с новой любовницей, а ночи проводил с Яндрой? Конечно, тридцать лет — полный расцвет мужских сил, но все же! Успевать «думать», вести успешные дипломатические переговоры, «добиваясь кардинальных решений», — многонько набегает!

Мечтал ли он уже тогда о папской тиаре? Неведомо. Но не удивимся, ежели и мечтал, хотя при молодом папе мог ли он рассчитывать на естественную возрастную смену римского первосвященника? Во всяком случае, посланный Бонифацием IX в Болонью, Косса заявил друзьям: «В Болонью я еду за понтификатом!»

Не Яндра ли, конечно, не бросившая своего колдовства, нагадала ему такое?

XXI

О поездке Коссы во Флоренцию, только лишь упомянутой Парадисисом, следует рассказать подробнее.

1389-й год — это самый канун войны республики с Миланом. В конце октября 1389-го года Джан Галеаццо изгоняет из своих владений всех флорентийских и болонских граждан, так как они, якобы, покушаются на его жизнь, и уже весной, в апреле 1390-го года, начинает войну.

Допускаем, что Косса посетил Флоренцию как раз накануне размирья, предположительно — осенью 1389-го года, и встречаться ему приходилось не только, и не столько даже с епископом, как с руководителями синьории и приорами цехов, а также с «сильными мира сего»: Мазо дельи Альбицци, Никколо да Уццано, вскоре репрессированным, Вьери Медичи и осторожным Джованни д’Аверрадо Медичи, сыном Биччи, уцелевшим представителем этой семьи, предок которой, Сальвестро, десять лет назад почти что возглавлял восстание чомпи — городской рабочей бедноты.

Флоренция потрясла Коссу. Шумом, напором, буйной удалью, лихорадочной веселостью своих толп, кишением улиц, деловой хваткой сукноделов, купцов и менял, вспыхивающими там и тут стычками граждан, всемирным разворотом банкирских домов, — о чем он уже знал заранее, — торговыми компаниями, проникшими уже всюду, рвущимися к морю, жаждущими сокрушить или захватить Ливорно, осаждающими Сиену, готовыми вот-вот сцепиться с Миланом — войска наемного кондотьера Джованни Акуто (британца Джона Гауквуда) уже ушли к границам республики. В голову непрошенно сами лезли гордые строки Данте:

Будучи принятым в синьории, Косса сразу уразумел, что должен решительно изменить весь ранее продуманный разговор. Глядя в твердо вылепленное лицо Никколо да Уццано, в его умные глаза человека, как бы поднявшегося над суетою и ссорами пополанов с нобилями к какой-то иной, общенародной флорентийской мете, Бальтазар быстро почувствовал, что никакие хитрые подходы здесь неуместны, что говорить надо прямо и по существу дела, обещая вполне земную помощь папского престола республике.

Мазо дельи Альбицци в основном только слушал неприступно сжав тонкие сухие губы, и лишь по временам начинал сопеть, ежели ему что-то не нравилось. Косса, лишь спустя время, понял, как ему повезло, что он не упомянул имени Вьери Медичи в присутствии этого некоронованного диктатора Флоренции, являвшегося врагом не только Вьери Медичи, но и всего дома Медичисов. Третьим в этом разговоре был так не разу не открывший рта секретарь синьории, как потом узнал Косса, сам знаменитый гуманист Салютати.

В накатывающем конфликте с Миланом республика остро нуждалась в дипломатической помощи папы римского.

На невольную лесть Коссы относительно флорентийских граждан, которые, наверняка, поймут, оценят — как патриоты Италии, Никколо да Уццано встал, нервно прошелся по палате, слишком большой для разговора троих человек и потому ощутимо холодной и казенной, в своем круглом плаще-накидке «капе» и обтягивающих ноги красных шоссах, похожий на голенастого петуха, ворчливо пожимая плечами, словно отвергая от себя что-то неприятно липкое, возразил:

— Все наши нынешние граждане, одни по невежеству, другие по злонамеренности, готовы продать республику кому угодно!

— Тому, кто больше заплатит! — уточнил Мазо Альбицци со своего места, кутая нос в широкий уличный «кабан», так и не снятый им при входе в помещение синьории.

— Его святейшество, — говорил Косса, стараясь не вспоминать сейчас о дружеских пирушках с Томачелли, как и Томачелли не вспоминал о них на торжественных приемах в Ватикане или Латеранском дворце. (Да, да, не друг молодости, не почти родич, а «его святейшество», верховный глава церкви!) Его святейшество заключил договор с Владиславом Неаполитанским только против возможной агрессии Франции в союзе с Джан Галеаццо Висконти, который спит и во сне видит, как подчинить Болонью, а за нею и вашу республику, что совсем не надобно нам! Но ежели Флоренция предпочтет союзу с папой союз с авиньонским узурпатором…

— Ни слова больше! — остановил его Никколо Уццано. — Мы уговорим нашего епископа.