Запутанные отношения (Риск эгоистического свойства) - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 48

— Я тебя не ненавижу, — глядя в темное зимнее окно, сказала устало Катька.

Искренне. Не чувствовала ненависти. Обиду, обвинение, злость — наверное, но не ненависть!

Казалось, что говорить больше не о чем, но Ксения Петровна продолжила исповедь надтреснутым болью голосом:

— Все эти годы Анатолий присылал деньги на твое содержание. В последние несколько лет он стал предпринимателем, и суммы становились все больше и больше. Живет не в Москве, его адрес и телефоны найдешь в комоде. Отец не бросал тебя, это я поставила условие, что он никогда не предпримет попыток общаться с тобой. Анатолий принял условие. Я практически не тратила этих денег, открыла счет в банке на твое имя. Сейчас там скопилась очень большая сумма. Она твоя. Я оформила дарственную на квартиру, на тебя. Теперь это твоя квартира.

— Это чтобы я тебя простила? — холодно спросила Катька.

— Это чтобы ты не пропала в этой жизни от нищеты. Раз в месяц все эти годы я звонила твоей матери и сообщала, как твои дела. Ее адрес и телефон найдешь там же, где и отцовские.

— Она живет в Москве? — отстраняясь от боли, схватившей за горло, спросила Катерина.

— Да. Она и твоя сестра Лида.

— Они хотели со мной встретиться?

— Нет.

Катерина молчала, оплакивая себя сердцем, а хотелось орать во все горло, задать вопросы: почему?! Почему жила нищенкой, в сиротском платье, без игрушек, без радостей, без детства, когда у них были средства на нормальную жизнь?! Это что, один из садистских приемов воспитания аскезой? Почему не давала общаться с отцом?! Еще один издевательский пункт? Почему исковеркала ее детство?!

Она смотрела, смотрела, смотрела в слепое ночное февральское окно и ни о чем не спрашивала.

Накануне похорон, вечером, Катерина долго сидела перед телефоном и смотрела на два аккуратно вырезанных из ученической тетради пожелтевших листка в клеточку, с адресами и телефонами отца и матери. Она очень много передумала, глядя на эти листки, так много, что у нее заболел мозг.

И набрала твердой рукой номер.

— Алло? — услышала первый раз за много лет смутно знакомый голос.

И не сразу смогла говорить.

— Алло! — более требовательно призвали к разговору.

Катя отвела трубку от уха, откашлялась в сторону, прочищая горло, и, сохраняя нейтральный тон, спросила:

— Анастасия Федоровна?

— Да, это я.

— Я Катерина Воронцова. Ваша мама, Ксения Петровна Александрова, умерла. Похороны состоятся завтра, — и тем же бесстрастным голосом сообщила место и время похорон.

В трубке повисла оглушающая тишина, даже дыханья не было слышно, а потом хриплый голос:

— Катя-я.

А она медленно-медленно положила трубку на аппарат.

Походила по квартире, чувствуя себя посаженным в ненавистную клетку зверьком, дышать и думать удавалось с трудом. Как же сейчас необходим Тимофей!

Но он черт-те знает где, в очередной сверхзасекреченной командировке на неопределенный срок — пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, как в сказке! И не дозвониться, не соединиться никак!

«Хватит сопель, Катерина! Развела тут!» — прикрикнула на себя мысленно.

И задышала нормально, уравновесила нервишки и быстро, чтобы не передумать, вернулась к телефону и набрала следующий номер.

Рабочий номер не отвечал, позвонила на домашний. Ответил женский голос.

— Будьте добры Анатолия Васильевича, — с отстраненной любезностью, на которую настроилась, попросила Катерина.

— Кто его спрашивает? — не самым благостным тоном поинтересовалась женщина.

— Катерина Воронцова.

На проводе помолчали непродолжительно.

— Одну минуту. Подождите, пожалуйста.

Минуты не прошло, почти сразу услышала приятный низкий голос отца:

— Катюша, это ты?

У Катьки ком встал в горле, как она ни уговаривала себя не реагировать ни на что, не думать об обидах. Сглотнула раз, другой, тряхнула сильно головой, собралась и нейтральным голосом сообщила:

— Ксения Петровна умерла. Завтра похороны, — и голосом робота-автомата назвала место и час погребения.

— Как ты, Катенька? — заспешил отец, чувствуя, что она сейчас положит трубку. — Я все про тебя знаю, звонил Ксении Петровне всегда, каждый месяц, чаще. Она мне все про тебя и твои успехи рассказывала. Ты стала врачом, хирургом!

— Благодарю вас, у меня все в порядке, — холодно отозвалась дочь.

— Я знаю, что виноват, но не надо так, Катя! Я не мог тогда поступить иначе! Я приеду, мы увидимся и поговорим, я все объясню!

«А что, что ты можешь мне объяснить?! — орало Катькино рыдающее сердце. — Что бросил меня?! Вы оба бросили меня, отдали в тюрьму на издевательство бабке!»

Но она — Катерина Воронцова! Выученная справляться с чувствами и эмоциями самим Тимофеем! Она справилась и на этот раз и голосом, не окрашенным эмоциями, отвергла предложение:

— Это лишнее, Анатолий Васильевич, в этом нет необходимости.

— Что она с тобой сделала?! — закричал отец.

— То, что могла, — тем же тоном ответила она.

И положила трубку.

Мать на похороны пришла. Одна, без Лиды. Стояла какое-то время в стороне, решившись, подошла к дочери, мучаясь необходимостью что-то говорить.

— Здравствуй, Катя.

Та освободила ее от страданий:

— Простите, мне надо заниматься организацией, — и отошла к гробовщикам договариваться об оплате.

Мать ушла сразу после того, как похороны закончились последним положенным на свежий холмик земли венком. Она не делала новых попыток подойти и поговорить с дочерью. Больше Катерина ее не видела.

После сорокового дня и скупых поминок, на которые пришли верные соседки и несколько знакомых-друзей Ксении Петровны, Воронцова избавилась от всех бабушкиных вещей. Что продала через Интернет, что раздала соседкам, многое выкинула. Оставила только документы-бумаги, письма, фотографии, но ничего не стала просматривать, читать, сложила в две большие коробки, заклеила скотчем и оставила на хранение у Евгении Ивановны на время ремонта.

— Как же так, девочка? — строго спросила соседка, подражая манере разговора покойной Ксении Петровны — Все бабушкины вещи выкинула, не успела она умереть? Стыдно должно быть!

Хотелось высказать все, что она думает, хотя бы этой участнице ее «воспитания», но она понимала, что ей здесь жить, и ссориться с бойцовским клубом местных пенсионерок — себе вредить.

— Так распорядилась бабушка, — изобразив печаль, поведала Катька.

— Ах бабушка! — позабыв про преемственность тона, загрустила соседка. — Ну, тогда молодец, что волю ее исполнила. А коробочки я сохраню в целости, не беспокойся!

Да, ремонт.

Совсем не шуточный и не косметический. На деньги, которые имелись теперь у нее на счету и после продажи мебели и вещей, удививших необычайно приличной вырученной суммой, Катерина сделала евроремонт с кое-какой перепланировкой. Хотелось содрать до кирпича все со стен, потолка и пола, чтобы стерлось даже воспоминание, запах прошлой жизни и бесприютного детства.

Удалось, новый интерьер получился на славу! И на мебель хватило еще!

Также Катерина торжественно выкинула все свои вещи, купленные исключительно на вещевых рынках и дешевых распродажах на те крохи, которые удавалось сэкономить с зарплаты и того, что выдавала бабушка на прожитие, отказываясь от всего, чаще от обеда и ужина.

Совершенно безжалостно, с легкой душой, как только дизайнер вручила новые ключи от квартиры, готовой к въезду, сложила в две огромные полиэтиленовые клетчатые «челночные» торбы шмутье и отнесла к мусорным бачкам, поставила рядом — берите, кому надо!

А у нее новая жизнь!

За две недели приобрела полный новый гардероб на деньги, оставшиеся от ремонта. Их на самом деле за долгие годы скопилась очень-очень приличная сумма.

Можно было в позу встать: «Вы меня бросили, мне от вас ничего не надо», и переслать все накопленное обратно отцу. Но Катерину учил выживанию лучший специалист в этой области, и страдать гордыней и такой «интеллигентской хренью» не собиралась. А вот когда обнаружила новое внушительное денежное поступление на счет, то уже началась совсем другая песня, больше похожая на взятку.