О том, что происходило на Украине в 1768 году, рассказываю так, как слышал от старых людей, напечатанного и критикованного ничего не читал, ведь, кажется, и нет ничего. Галайда наполовину выдуман, а смерть ольшанского ктитора правдива, — ведь есть еще люди, которые его знали. Гонта и Зализняк — атаманы этого кровавого дела, может, выведены у меня не такими, какими они были, — за это не ручаюсь. Дед мой, доброго ему здоровья, когда начинает рассказывать что-нибудь такое, что не сам видел, а слышал, то сперва скажет: «Если старые люди врут, то и я с ними».

ГОСПОДА СУБСКРИБЕНТЫ

«Видим, видим, что надул, да еще и хочет отбрехаться!» Вот так вы вслух подумаете, прочитав моих «Гайдамаков». Господа почтеннейшие, ей-ей, не брешу. Вот видите что! Я думал, и очень хотелось мне напечатать ваши казацкие имена рядышком, хорошенько; уже было и нашлось их десятка два, три. Слушаю, выходит разноречиво: один говорит — «надо», другой говорит — «не надо», третий ничего не говорит. Я думал: «Как тут быть?» Взял да и протрынькал хорошенько те деньги, что надо было заплатить за листок напечатанного, а вам и ну писать эту цидулу! Все бы это ничего! Что не случается на веку! Всякое бывает, как на долгой ниве. Да вот — горе мое! Есть еще и такие панычи, что стыдились свою благородную фамилию (Кирпа-Гнучкошиенко — въ) и напечатать в мужицкой книжке. Ей-ей, правда!

Т. Шевченко Петербург, 1841

«Ветер веет, повевает…»

* * *

Ветер веет, повевает,

Шепчется с травою;

Плывет челнок по Дунаю,

Гонимый волною.

Плывет в волны, водой полный,

Никто не приметит;

Кому глядеть? Хозяина

Давно нет на свете.

Поплыл челнок в сине море,

А оно взыграло…

Поднялися волны-горы —

И щепок не стало.

Короткий путь, что челноку

До синего моря, —

Сиротине до чужбины,

А там — и до горя.

Словно волны, поиграют

С ним добрые люди;

Потом станут удивляться,

На что он в обиде;

Потом спроси, где сирота, —

Никто и не видел…

Петербург, 1841

МАРЬЯНА-ЧЕРНИЦА

Оксане К…ко. На память

о том, что давно минуло

Ветер стонет, долу клонит

Лозу на просторе,

Дуб ломает, катит полем

Перекати-поле.

Так и доля: того согнет,

Иного сломает;

Меня катит, а где бросит —

И сама не знает,

В какой стране бедняка закопают?

Где я успокоюсь, навеки засну?

Коль знаешь на свете лишь бедность одну,

То жизни не жалко. Никто не узнает,

Не скажет хоть в шутку: «Пускай почивает!

В одном его счастье, что рано заснул».

Не правда ль, Оксана? голубка чужая!

Ты тоже не вспомнишь того сироту,

Что счастлив был, в свитке по свету блуждая,

Когда видел чудо — твою красоту.

Кого ты без речи, без слов научила

Очами, душою, сердцем говорить,

С кем пела Петруся, чтоб горе забыть,

С кем в песнях всю душу умела раскрыть.

Ты тоже не вспомнишь. Оксана! Оксана!

Поныне я плачу, тоскую, томлюсь,

Проливаю слезы над моей Марьяной,

Тобою любуюсь, за тебя молюсь.

Припомни ж, Оксана, голубка чужая,

Укрась же сестрицу Марьяну венком,

Взгляни на Петруся, печали не зная,

И хоть невзначай помяни о былом.

Санкт-Петербург, Ноября 22 1841 года

В воскресенье на выгоне

Дивчата гуляли,

Танцевали с парубками,

Песни распевали,

Вспоминали вечерницы,

Как мать дочку била,

Чтоб с казаком не стояла.

Ясно, молодые…

Каждая и напевает

О своем, что знает…

Вот кобзарь с сумой своею

В село ковыляет.

Сапоги в руках, а рядом

С ним — поводыренок

Семенит едва… ребенок!

Несчастный ребенок!

Ободранный; не рубаха,

А одни заплаты…

(Ну, точь-в-точь — сынок Катруси.)

Всмотрелись дивчата…

«Кобзарь идет! Кобзарь идет!»

По слову такому,

Хлопцев бросив, побежали

Навстречу слепому!

«Дедушка, сыграй, голубчик, —

Закричали дружно. —

Я дам грошик». — «Я — черешен».

«Все дадим, что нужно, —

Все, что хочешь… Мы станцуем,

А ты нам сыграешь…

Заиграй нам, что придется…»

«Знаю, дочки, знаю…

Вам спасибо, благодарен

За ласку премного.

Я б сыграл вам, да, признаться,

Не на чем, ей-богу…

Я вчера был на базаре,

Кобза поломалась…

Разладилась…» — «А струны есть?»

«Только три осталось».

«Хоть на трех сыграй, что хочешь».

«На трех… Ох, дивчата!

Я и на одной, бывало,

Игрывал когда-то…

Погодите, дорогие,

Отдохну немного.

Сядем, хлопчик». Опустились

В траву при дороге.

Вынул кобзу, два-три раза

Ударил по рваным.

«Что б сыграть вам?

Погодите. Черницу Марьяну

Вы слыхали?» — «Не слыхали».

«Так слушайте, дети,

Да кайтеся!.. Давным-давно

Жила мать на свете,

И отец был, да не стало;

Осталась вдовою,

Да не молодою,

И с волами,

И с возами,

И с дочкой родною.

Росла ее Марьяна,

Как панночка румяна,

Горделива

И красива, —

Хоть за гетмана-пана!

Мать о дочке хлопочет,

За богатого прочит.

А Марьяна Ждет не пана

И гулять с ним не хочет, —

С тем усатым, пузатым

Богатеем проклятым,

А к родному,

Молодому

Хлопцу Петру из хаты

Убегала,

С ним гуляла,

Обнимала, млела…

А порою улыбалась,

Плакала, робела…

Спросит Петр ее:

«Что плачешь? Поведай, родная…»

Она взглянет, усмехнется:

«И сама не знаю…»

«Или, думаешь, покину?

Нет, моя дивчина,

Буду холить, буду любить,

Покуда не сгину!..»

«Разве было так на свете,

Чтоб жарко любили,

А потом вдруг разлучились

И в разлуке жили?

Нет, такого не бывало…

Только сочиняют

Кобзари об этом песни…

Слепые не знают

И не видят, что на свете

Есть ты, черноокий,

Что есть гибкий стан девичий,

Казацкий высокий.

Что есть косы, чудо-косы,

И твой чуб, мой милый,

Что на слово на Петрово

И в глухой могиле

Улыбнуся; скажу ему:

«Орел сизокрылый,

Люблю тебя и по смерти,

Как в жизни любила.

Пусть нас вместе, мое сердце,

В землю закопают!

Обниму вот так, покрепче…

Умру… Не узнаю.

Не узнаю… Обнялися,

Обнялись, замлели…

Вот любовь была какая!

На тот свет хотели,

Обнимаясь, удалиться;

По-иному сталось!

Каждый вечер сходилися,

А мать и не знала,

Где Марьяна до полночи

Играет-гуляет?

«Дочь моя еще ребенок,

Ничего не знает».

Угадала мать, да только

Не все угадала,

Знать, забыла, что когда-то

И сама гуляла.

Она угадала: ее молодая

Марьяна не знает, как надобно жить.

Думала — ни люди, ни доленька злая

Петра не похитят… Умела любить.

Думала, что только кобзари играют,

Не видят, слепые, тех карих очей,

Что попусту только пугают людей…

Пугают, дивчата, правдою пугают!

И я вас пугаю, того, что я знаю,

Пускай никому не придется узнать —

Изведал я горе… Прошли мои лёта!

Сердце не заснуло, я вас не забыл.

Люблю вас, дивчата, как мать своих деток,

Играть я вам буду, пока хватит сил.

Когда же меня, мои дети, не станет,

Добром помяните меня и Марьяну, —

Я вам с того света тогда улыбнусь ,

Улыбнуся… И заплакал.

Дивчата смотрели,

Отчего кобзарь заплакал,

Спрашивать не смели.

Все минуло. Помогало

В годы молодые

Слово девичье, простое…

И глаза слепые

Вытер старец… «Вы простите

Меня, ради бога.

Так вот, видите, Марьяна

С убогим Петрусем

До полуночи гуляла,

А мать и не знала,

Удивлялась: что такое

С Марьяною стало?

Сглазил кто? Бывало, сядет —

И не вышивает;

Лишь Петруся вместо Гриця

Тихо напевает.

По ночам во сне подушку

К груди прижимает…

Мать смеялась поначалу,

Думала — играет;

Потом видит, что не шутки.

Говорит: «Марьяна!

Ждать пора уже нам сватов,

И, может, от пана!

Выросла ты, чтоб не сглазить,

Уже погуляла:

Думаю, сама ты видишь…»

Насилу сказала:

«Уж пора б и замуж, что ли…»

«А за кого, мама?»

«За того, кто тебе пара».

Запела Марьяна:

«Отдай меня, моя мама,

Да не за седого,

Отдай меня, мое сердце,

Да за молодого.

Пускай старый бобылюет,

Гребет денег вволю,

А молодой меня любит,

Не ждет лучшей доли.

Он не ищет, он не рыщет

Чужими степями:

Свои волы, свои возы,

А меж парубками,

Точно мак между цветами,

Цветет, расцветает.

Есть и поле, есть и воля,

Лишь доли не знает.

Его счастье, его доля —

Мои очи, брови,

Длинные мои ресницы,

Ласковое слово.

Отдай меня, моя мама,

Да не за седого, —

Отдай меня, мое сердце,

Да за молодого».

«Дочка моя, Марьяна!

Отдам тебя за пана,

За знатного, богатого —

За сотника Ивана».

«Умру, сердце-мама,

За сотником Иваном».

«В дом его войдешь по праву,

Деток вырастишь на славу».

«Пойду внаймы, пойду в люди,

Женой сотника не буду».

«Пойдешь, дочка Марьяна,

За сотника Ивана».

Заплакала, зарыдала

Бедная Марьяна.

«За старого… богатого…

За сотника Ивана… —

Сама себе повторяла,

А потом сказала: —

Срок положенный девичий

Я не отгуляла.

Ты ходить мне не давала

Поутру к кринице,

Ни жито жать, ни лен трепать,

Ни на вечерницы,

Где и хлопцы и дивчата

Смеются, гуляют,

Обо мне, о чернобровой,

Шепотком болтают:

«Богатого отца дочка,

Шляхетского рода».

Горько жить мне.

Горько, мама! Горше год от года!

Ты мне брови подарила

И карие очи,

Все дала мне, только счастья,

Счастья дать не хочешь!

Зачем меня пеленала?

Кормила, ласкала?

Пока горя я не знала,

В землю б закопала!»

Отмахнулась мать седая,

Слушать не желая;

Дочка, вся в слезах, из хаты

Вышла, как слепая.

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Кобзарь - Шевченко Тарас Григорьевич - Страница 24