Мастер убийств - Силва Дэниел - Страница 6

Рене перебежал через мост и швырнул свой рюкзак под колеса лимузина. Грохнул взрыв, блеснула ослепительная вспышка, и в лицо Эмили ударила волна горячего воздуха. Потом послышались перемежавшиеся пронзительными воплями автоматные очереди. К месту схватки подкатил на мотоцикле какой-то человек в черной лыжной маске, сквозь дырки которой холодно сверкали два больших черных глаза и влажно блестели губы. Рука в черной перчатке с раструбом нервно подкручивала резиновую ручку подачи топлива. Но внимание Эмили приковали к себе темные глаза мотоциклиста. Это были самые красивые глаза, которые ей только доводилось видеть.

Через какое-то время в отдалении послышалось разложенное на два тона пиликанье сирен французских полицейских машин. Эмили на секунду отвела от мотоциклиста взгляд и увидела пробиравшегося к ней сквозь дым и обломки Рене. Он на ходу извлек из автомата пустой магазин, вставил новый и оттянул назад ручку затвора.

Эмили пятилась от него до тех пор, пока не уперлась спиной в парапет моста. Она чуть повернулась и глянула в черные воды плескавшейся под мостом Сены.

— Ты чудовище! — крикнула она по-английски, поскольку в панике напрочь забыла, что знает французский язык. — Чертов монстр! Ну кто, кто ты такой?

— Не пытайся от меня сбежать, — произнес он на том же, что и она, языке. — Это только все усложнит.

Он поднял ствол автомата и выпустил несколько пуль ей в сердце. Убойная сила оружия была такова, что Эмили перекинуло через парапет и она почувствовала, как падает в воду. В падении она растопырила руки и увидела, как у нее на запястье сверкнул браслет — тот самый, что ей подарил Рене каких-нибудь четверть часа назад. Какая великолепная вещь — и как все то, что с ней произошло, ужасно, гадко и стыдно!

Эмили коснулась поверхности реки и сразу же ушла под воду. Она открыла было рот, чтобы крикнуть, но вода хлынула ей в горло и легкие. Одновременно она ощутила во рту вкус собственной крови. Затем перед глазами что-то вспыхнуло, и она услышала голос матери, звавший ее по имени. А потом ее объяла тьма. Глухая и непроницаемая. И наступил ужасный, вселенский холод.

Глава 3

Тибериас. Израиль

Несмотря на события в Париже, незнакомец вполне еще мог вести уединенное существование в Корнуолле, если бы неожиданно не пробудился к жизни легендарный мастер шпионажа Ари Шамрон. В принципе, в ту ночь Шамрона и будить-то было не надо, так как он давно уже забыл, что такое сон. По ночам он вел себя настолько беспокойно, что Рами — молодой шеф его личной службы безопасности — наградил его прозвищем «Призрак Тибериаса». Поначалу Шамрон думал, что бессонница — это признак надвигающейся старости. Как-никак недавно ему исполнилось шестьдесят пять и он впервые задумался о том, что когда-нибудь ему придется умереть. Во время ежегодной диспансеризации его доктор набрался смелости и даже позволил себе высказать предложение — «Это предложение, Ари, не более, потому что не могу же я отдавать тебе приказы» — сократить количество ежедневно потребляемых им кофеина и табака, а именно: двенадцати чашек черного кофе и шестидесяти крепких сигарет турецкого производства. Признаться, это предложение вызвало у Шамрона некоторое удивление.

Шамрон всерьез занялся поисками причин своей хронической бессонницы лишь после вынужденного увольнения со службы, когда у него появились время и возможность мысленно совершать длительные путешествия в свое прошлое, что, в общем, было для него нехарактерно. Как выяснилось, он так часто в своей жизни предавал и обманывал и нагородил вокруг себя столько лжи, что подчас ему не удавалось отделить реальность от вымысла. Ну и разумеется, на его нервной системе не лучшим образом сказались совершенные им убийства, а убивать ему таки приходилось. Он убивал собственными руками или отдавал приказы о ликвидации живых существ другим, более молодым людям. Но когда существование человека почти целиком построено на лжи, предательстве и насилии, за это всегда приходится расплачиваться. Некоторые люди, оказавшиеся в сходном с ним положении, сходили с ума или сгорали, как свечки, Ари Шамрон же был осужден до конца своих дней бодрствовать.

Шамрон, хотя это далось ему и непросто, заключил со своей немощью своего рода мирное соглашение — другими словами, не паниковал, принял ее как данность и превратился в странника ночи. Он бродил в ночной тьме по своей сложенной из песчаника вилле, чьи окна выходили на Галилейское море, или, если погода была хорошая, сидел на террасе, глядя на водную гладь и на залитые лунным светом просторы Верхней Галилеи. Иногда он спускался в свою студию-мастерскую и предавался лелеемой им с детства страсти — ремонтировал старые радиоприемники. Это было единственное занятие, позволявшее ему, пусть и на короткое время, забыть о прежней работе.

Бывали случаи, когда он направлялся к воротам своей виллы и, расположившись в помещении для охранников, посвящал несколько часов болтовне с Рами и другими парнями, вспоминая под кофе и сигареты различные истории. Рами больше всего нравился рассказ об операции по захвату Эйхмана. Всякий раз, когда в команду охраны принимали нового сотрудника, Шамрон — по настоянию Рами — повторял свою историю снова. Рами хотел, чтобы новый сотрудник проникся важностью доверенной ему миссии по охране лучшего секретного агента Израиля, которого называли также суперменом из Шабры или еврейским ангелом-мстителем.

В ту ночь Рами в который раз упросил его рассказать об этих событиях. И как обычно, это вернуло его в прошлое. Старых радиоприемников, нуждавшихся в ремонте, у Шамрона не оказалось, на террасе было холодно из-за дождливой погоды, так что ему ничего не оставалось, как лечь в постель. Лежа в кровати с широко открытыми глазами, он перебирал в памяти старые операции, в которых участвовал, анализировал слабости своих врагов и строил планы по их уничтожению. Неожиданно зазвонил стоявший на тумбочке у его постели правительственный телефон. Шамрон, испытывая приятное чувство от того, что о нем вспомнили, протянул руку и снял трубку.

Рами вышел из помещения для охраны и стал наблюдать за тем, как старик спускается по подъездной дорожке к воротам. Он был лыс и толст, на носу у него красовались очки в стальной оправе. Кожа на лице была сухая и с глубокими морщинами — как земля в пустыне Негев, подумал Рами. По обыкновению, старик носил брюки цвета хаки и старую кожаную летную куртку, порванную у правой подмышки. Среди охранников относительно этого ходили разнообразные слухи. Кое-кто считал, что этот след на одежде Шамрона оставила пуля во время рейда на территорию Иордании в середине пятидесятых годов. Другие утверждали, что куртку разорвал умирающий террорист, которого Шамрон придушил шнурком в одном из узких переулков Каира. Шамрон же, когда его спрашивали, говорил, что истина куда прозаичнее — дескать, он разодрал куртку об угол автомобильной дверцы, когда вылезал из салона. Но охранники эту версию никогда всерьез не принимали.

Старик ходил, как если бы постоянно ожидал нападения со спины — растопырив локти и наклонив вперед голову. Его походка, да и вся повадка вообще, казалось, говорили: «Проваливайте с дороги, ублюдки, а не то я съем на завтрак ваши яйца». При виде Шамрона у Рами всякий раз усиливалось сердцебиение. Если бы старик приказал ему прыгнуть со скалы, он бы прыгнул. А если бы он приказал ему замереть в воздухе, Рами, задействовав все свои умственные и физические способности, обязательно изыскал бы средство, чтобы выполнить и это приказание. Так, во всяком случае, ему казалось.

По мере того, как Шамрон приближался к воротам, Рами все лучше видел его лицо. По мнению охранника, линии вокруг рта обозначились у старика чуть глубже, чем обычно. Он сердился — Рами видел это по его глазам; при всем том на его губах проступала тень улыбки. И какого дьявола он, спрашивается, улыбается? — задался вопросом охранник. Разведчиков такого уровня беспокоят после полуночи только в случае крайней необходимости — большей частью, когда приключается какая-нибудь большая беда. Неожиданно Рами понял, почему улыбался Шамрон. Призрак Тибериаса просто-напросто радовался тому, что эту бессонную ночь сможет посвятить делу борьбы с врагами.