Тайны смутных эпох - Баландин Рудольф Константинович - Страница 25

Единственным объективным показанием в пользу убийства царевича было то, что его смерть была на руку Борису Годунову. К этому времени он стал по существу преемником царя Федора. Годунову был присвоен своеобразный и необычный титул: «Зять великого государя, управитель, слуга и конюший, боярин и дворцовый воевода, содержатель царств Казанского и Астраханского».

У рода Нагих был свой козырь в борьбе за власть: царевич Дмитрий, законный династический претендент на трон. Физическая слабость царя Федора и отсутствие у него с Ириной Годуновой, царицей, сестрой Бориса Годунова, детей, увеличивали шансы Нагих на приход к власти. Они обращались к разным ворожеям и предсказательницам, чтобы выяснить, когда следует ожидать смерти царя Федора и воцарения Дмитрия. На этот случай, во избежание происков врагов, они, так по крайней мере считал историк Г.В. Вернадский, начали организовывать заговор. По его мнению, слух о злодейском убийстве царевича распространил Михаил Нагой, решивший сгоряча, что настала пора действовать.

Угличские бунтовщики имели свои счеты с дьякомБитяговским который был сборщиком налогов. Его дом и дома некоторых других государственных чиновников были разграблены.

Вскоре, 24 мая, в разных частях Москвы вспыхнули пожары. Пронесся слух, будто это – кара Божья за убийство царевича Дмитрия. Однако удалось задержать поджигателей, которые признались, что за пожары и слухи им заплатили люди Афанасия Нагого и что такие же преступления планируются в некоторых других городах.

2 июня следственная комиссия представила царю свой отчет, который был передан патриарху и собору епископов (кстати, их представитель входил в комиссию). Было решено, что смерть царевича – деяние Божие. Михаила Нагого и угличских бунтовщиков за убийство невинных сочли заслуживающими наказания.

Царица Мария вынуждена была принять постриг, нескольких ее родственников заточили в темницу, а имущество их конфисковали. Угличская недолгая смута быстро была подавлена.

Царевич Дмитрий был серьезно болен и вряд ли смог бы управлять государством даже формально.

Вот что пишет на этот счет Р.Г. Скрынников:

«Судя по описаниям припадков и их периодичности, царевич страдал эпилепсией… Сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины. Перед «великим днем» (Пасхой. – Авт.), показала мамка Волохова, царевич во время приступа «объел руки Ондрееве дочке Нагова, едва у него… отвели». Андрей Нагой подтвердил это, сказав, что Дмитрий «ныне в великое говенье у дочери его руки переел», а прежде «руки едал» и у него, и у жильцов, и у постельниц: «царевича как станут держать, и он в те поры ест нецывенье за что попадетца». О том же говорила и вдова Битяговского: «Многажды бывало, как ево (Дмитрия. – Р.С.) станет бити тот недуг и станут ево держати Ондрей Нагой, и кормилицы, и боярони, и он… им руки кусал или, за что ухватил зубами, то об ъест».

Последний приступ эпилепсии у царевича длился несколько дней. Он начался во вторник. На третий день царевичу «маленько стало полехче», и мать взяла его к обедне, а потом отпустила во двор погулять. В субботу Дмитрий второй раз вышел на прогулку, и тут у него внезапно возобновился приступ».

То, что многие бояре, и в числе их в первую голову Борис Годунов, желали бы смерти царевича, не могло быть секретом. И вот это «желали бы» превратилось в негласное обвинение Бориса Годунова в убийстве. Вполне вероятно, что такой слух упорно насаждали бояре, противники этого достойного государственного деятеля. Но в любом случае версия убийства совершенно естественна. Ведь в расследовании преступления важен первый вопрос: кому это выгодно? В данном случае ответ был очевиден: Борису Годунову.

«Версия насильственной смерти Дмитрия, – пишет Скрынников, – получила официальное признание при царе Василии Шуйском и при Романовых. Она оказала огромное влияние на историографию. Это влияние сказывается и по сей день».

И дело даже не в том, что самозванцы воспользовались именем царевича, чтобы «смущать» народ. Еще раньше подозрения и обвинения Бориса Годунова в убийстве Дмитрия зародили серьезные сомнения в народе о моральном праве Годунова на власть, вне зависимости от его качеств как государственного деятеля. «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит», – говорит Юродивый в драме Пушкина «Борис Годунов».

Известно, что товарищи царевича по играм зимой лепили из снега фигуры, которые называли именами влиятельных бояр, а затем Дмитрий отсекал фигурам головы или четвертовал их. Молва о таких забавах давала повод опасаться его прихода к власти не только Борису Годунову. Возможно, что заинтересованные в устранении царевича лица позаботились о том, чтобы окружающие поощряли его забавы с ножичком.

Для нашей темы важно учитывать сам факт того, что общественное мнение было настроено против Бориса Годунова, а невинная жертва вызывала жалость. Правдоподобие оказалось, как часто бывает, убедительнее правды. Тем более что к смуте толкали не только моральные, но и материальные факторы.

ПРИЗРАК ЦАРЕВИЧА

Кризисное состояние земледелия в начале ХVII столетия привело к двум неурожаям подряд, вызвавшим страшный голод.

Мелкий помещик К. Осоргин писал в то время, что его мать Ульяна дошла «до последней нищеты, так что в доме ее ни одного зерна жита не осталось» и «великое было оскуднение пищи… а кони ее и рогатый скот поколели». Осоргины питались лепешками из древесной коры, лебеды и муки. Большинству же населения пришлось еще хуже.

Людей косили голод, эпидемии. Доходило до людоедства. Датские дипломаты зимой 1603 года видели огромные братские могилы у стен Москвы. Трупы валялись по дорогам, привлекая стаи волков. На московских улицах появились лисы. В них стреляли даже во рву Московского кремля.

Этими бедствиями воспользовалась правящая элита России, включая некоторых церковных иерархов. Монастыри, подобно светским феодалам, припрятывали запасы зерна и наживались на спекуляциях. Одним из первых этим грязным «бизнесом» занялся патриарх Иов – личный друг и протеже царя Бориса.

Мелких спекулянтов били на городских рынках кнутами, но это не помогало. Царь Борис не жалел для помощи голодающим своих и государственных средств. Например, в Смоленск он послал 40 тысяч рублей – колоссальную по тем временам сумму.

Но инфляция была такова, что одна прежде очень весомая копейка уже не могла прокормить не только семью, но и одного человека. И народ не выдержал.

По вотчинам светских и церковных зажиточных («порядочных») людей пошел гулять красный петух. Начались стихийные бунты и грабежи. Столица оказалась в кольце восставших регионов.

Когда вождь восставших Хлопко был схвачен и повешен, опасность для Москвы миновала. Однако центральная государственная структура была поколеблена. Царь Борис то шел на уступки (незначительные), раскалывая силы мятежников, то применял крутые меры. Но в целом примирения не получалось. Повстанцев пороли, вешали, но они не сдавались и в конце концов подались к вольным казакам на Дон и Терек, а главным образом на «Украйну», ближе к польской границе. Это был взрывоопасный «человеческий материал».

«Такие бедственные условия способствовали разгулу бандитизма, – писал Г.В. Вернадский. – С участием беглых холопов и крестьян это приняло размеры восстания. В сентябре 1603 г. большая банда недовольных, возглавляемая атаманом Хлопко, появилась в районе Москвы. Борис призвал регулярные войска под командованием способного военачальника, окольничего Ивана Федоровича Басманова. Мятеж был подавлен, но Басманов в сражении погиб. Раненого Хлопко взяли в плен и повесили».

Г. В. Вернадский пережил бедствия Гражданской войны в России после 1917 года и потому, как можно предположить, судил о «бандитах» Смутного времени по своему личному опыту. Однако вряд ли против банды направили бы регулярные войска. Нет, это было настоящее народное восстание, прелюдия большой Смуты.

Вновь хотелось бы сопоставить эту ситуацию с ситуацией, сложившейся в России конца XX века, когда «народ безмолвствовал» даже после того, как его ограбили чудовищные «реформы» Е. Гайдара и небывалая инфляция, когда миллионы были обворованы банками и началась безработица (в начале XVII века хозяева тоже выбрасывали на улицу своих холопов, чтобы не кормить их, чем увеличивали число восставших).