Гребаный саксаул (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 15

Шурка Гельман лежал рядом на нарах и рассказывал:

- В гражданскую войну этот грёбаный Джизак был одним из центров басмачества, которое усмирял Будённый. До сих пор джизакцы в каждом русском с усами, видят красного маршала!

Впоследствии я убедился, что Будённого в Джизаке действительно не любили. Видно, хорошо запомнили бабаи его сабельные атаки на среднеазиатских фронтах.

Ещё Семён Михайлович обещал научить узбеков мочиться стоя, но обещания своего не сдержал. Старики всё так же делают это сидя. Национальная одежда в которой они ходят до сих пор, толстые ватные халаты и широкие шаровары не позволяют этого сделать, не обрызгав себя.

В Джизаке мы возили яблоки с полей на винзавод. До сих пор я удивляюсь, как получилось, что никто из нас не спился за это время.

Наши лица и руки по локоть, стали кирпичного цвета. Гимнастёрки просолились и выгорели добела.

Прошло два месяца. Из Джизака нас направили в Северный Казахстан, глухую Тургайскую степь. Гиблое место. Говорили, что даже пыль там была красного цвета. На всех рудниках там работали зэки. Директорами этих рудников во времена Сталина и Хрущёва тоже были бывшие зэки, после освобождения решившие не уезжать на Большую землю. Зачем? Всё равно ведь посадят!

Через несколько суток эшелон остановили на какой-то задрипанной станции. Вероятно в целях маскировки, для того чтобы сбить с толку авиацию вероятного противника никакого строительства вокруг станции не наблюдалось. Стояло здание вокзала из белого силикатного кирпича и всё.

На улицах было полное отсутствие деревьев. Через дувалы выглядывали жующие верблюды. Чуть в дали, в степи паслись овцы. Мы сняли проволочные растяжки и согнали машины с платформ. Выстроили в колонну. Я и техник взвода Миша Куанышбаев уселись в кабину к Гельману. Все закурили. Зампотех дал отмашку. Машина набрала скорость.

У Шурика было приподнятое настроение, он изящно и небрежно переключал скорости. Наш «Зил-157» шёл вперёд, как крейсер.

Колонна проходила мимо зоны. Зэки сидели на крышах бараков и с тоской смотрели нам в след.

Через пару километров нас обогнал Эдик Шарангия. Он был в чёрных очках. Миша проводил его восхищённым взглядом:

- Ух ты-ыыыыыы!

Потом опомнился.

-Куда это он поехаль- моехаль? -Толкнул Шурика в бочину.- Давай зи ним!

Поздно! Вслед за болидом Эдика уже мчался майор Калита на своём газике, что-то громко крича. В клубах пыли слышался вопль.

- К ебеням!

Ралли Эдика прервал электрический столб. При въезде в деревню транспортное средство грузина не вписалось в поворот.

Гремя всеми своими железными внутренностями подлетел командирский газик, и оттуда выкатился майор Калита.

Сталинские усы Эдика Шарангия повисли словно усы Тараса Бульбы.

О-ооо, загадочная русская душа! Ещё пять минут назад майор был готов разорвать солдата. Сейчас в его голосе звучали нотки сочувствия.

- Ты жив?– спросил командир роты, но Эдик ещё не зная, чем ему это грозит, и изображал тяжелейшую контузию.

Он глянул на товарища майора сверху вниз и ничего не ответил. Происшествие замяли.

Зелёная пыльная кишка, похожая на цыганский табор, вползла в совхоз. Шурик Гельман тащил за собой на сцепке машину боевого товарища.

Колонну встречало совхозное начальство. Директор, парторг, главный агроном.

Наши солдаты, особенно дембеля узбеки, напоминали банду басмачей. Все были откровенно бандитского вида, грязные, оборванные и отощавшие. Митинг завершился быстро. Совхозное начальство забрало командира роты и замполита с собой. Майор Калита перед отъездом поставил задачу зампотеху и исчез на несколько дней.

Программа была уже известна, водка с бешбармаком и на десерт- местные дамы. Бешбармак, это жирное мясо, сваренное зачастую вместе с шерстью и порезанные треугольниками куски теста. Все это хорошо заправлено луком и сварено во вместительном закопчённом котле.

Роту повзводно разместили на совхозных бригадах. После того, как поставили машины, партизаны вытащили гитару.

Долго над степью рыдали гитарные струны и слышался женский голос:

Надо мной раскаленный шатер Казахстана,

Бесконечная степь колосится вдали.

Но куда б не пошла, я тебя не застану,

О тебе не хотят рассказать ковыли

И птенца унесло далеко в камыши:

Нам не верит страна. Что же делать?

Как сказать ей о том, что мы сердцем чисты?

Чуть шумят камыши. Солнце лижет мне губы,

Непривычно и пряно пахнут цветы.

Выше голову, милый! Я ждать не устану,

Моя совесть чиста, хоть одежда в пыли.

Надо мной раскаленный шатер Казахстана,

Бесконечная степь колосится вдали.

Пела бригадная повариха, с красивым и романтичным именем Венера, к слову, очень толковая и внешне симпатичная. Старший лейтенант Помников называл Венеру-Гонореей.

Потом, уже в эмиграции я узнал, что автором песни была женщина- петербурженка, арестованная в 1937 году как враг народа и отбывавшая наказание в Карагандинском лагере.

Утром «партизаны» отремонтировали машину Эдика, заменили радиатор и выправили крылья. Зелёной краски в совхозе не оказалось. Крылья выкрасили в синий цвет. Теперь машина Эдика была похожа на пятнистую антилопу.

С раннего утра до позднего вечера тряслись водители за рулём в раскалённых кабинах своих «Труменов». Партизаны- ремонтники, с утра взбодрившись чифиром ползали под брюхом пропылено-раскалённых машин, пытаясь реанимировать списанный из частей хлам. Чифир им заменял водку.

Над раскалённой степью в белесо-голубой вышине парили орлы.

Но, несмотря на трудовой героизм, русский солдат всегда остаётся верен самому себе. Продавали всё, что можно украсть. Командиры взводов и техники сбывали на сторону бензин и запчасти. Старшина продавал наше обмундирование и палатки. Солдаты – собранный урожай.

Иногда украдкой возили местным пейзанам сено и солому.

Толика в роте уже не было. Его запои вывели из себя даже майора Калиту и тот отправил его домой.

По вечерам после работы наши повадились ездить в соседнее село на танцы. Так тогда называлась дискотека.

Мы стали каждый день бриться, подшивать на гимнастерках свежие подворотнички и чистить до блеска сапоги.

Местное население благосклонно смотрело на краткосрочные романы местных барышень.

К клубу мы подъезжали часов в десять вечера. Деревня казалась вымершей. Из темноты глухо лаяли собаки. У заборов, спрятав голову под крыло, спали гуси. По пыльной дороге разгуливали длинноногие полудикие свиньи.

В центре танцевального зала было пусто. Женская часть жалась у стен. Мужская- звенела стаканами за кадкой с фикусом.

На возвышении располагались четверо музыкантов.

Солдаты цыкали слюной, жались к стенам, сумрачно разглядывая свои хромовые, с голенищами в гармошку сапоги.

С улицы входили местные красотки – они давно уже дожидались на крыльце. Преувеличенно громко хохоча они выстроились у дверей. Парни в зелёных бушлатах с тряпичными погонами – от иных уже веяло выпитым портвейном– неловко, как по нужде, приближались к выбранному объекту вожделения. Начинались танцы.

Гитарист периодически отлучался за фикус. Выходил, вытирая губы рукавом светлой рубашки. Подойдя к микрофону объявлял:

- По заказу дам...- Выждал многозначительную паузу. - Исполняется лирическая песня "Солдатское письмо". Дамы приглашают кавалеров.

Гремели тарелки.

Ты получишь письмо,

Как обычно, без марки солдатское

И прочтёшь торопливо,

А, может, не станешь читать.

Обращаюсь к тебе не за помощью