История Оливера - Сигал Эрик - Страница 31

— Да, — согласилась она.

Но я видел, что ей кажется, что я критикую её. По-моему, так оно и было. Но безо всякого намерения обидеть. Надеюсь, она не расстроилась.

В любом случае, я попытался успокоить её.

— Марси, это не значит, что мне не понравилось. На самом деле. Это напомнило мне дом.

— Который ты презираешь.

— Кто это сказал?

— Ты. Вчера.

Ага, факт. Кажется, в ГоДжо. (Неужели прошёл всего один короткий день?)

— Послушай. Прости, если обидел. Понимаешь, когда мои родители ужинали в таком стиле, это казалось чем-то подагрическим. С другой стороны, у тебя это получается элегантно.

— Ты на самом деле думаешь так?

Это требовало некоторой дипломатичности.

— Нет, — искренне признался я.

— Я не обижена, — сказала она голосом, утверждавшим прямо противоположное, — Мне просто хотелось произвести впечатление. Я не часто ем в таком стиле.

Услышать это было облегчением.

— Хорошо, а как часто?

— Дважды.

— В неделю?

— Дважды со смерти папы. (Шесть лет назад).

Я почувствовал себя последним сукиным сыном.

— Может, всё-таки выпьем кофе?

— Могу я сам выбрать комнату? — намекнул я.

— Нет. В моих владениях ты следуешь за мной.

Я последовал. Назад в библиотеку. Там стоял кофе, а из скрытых динамиков несся Моцарт.

— Ты на самом деле принимала тут гостей всего дважды?

Она кивнула:

— Оба раза это был бизнес.

— А как насчёт социальной жизни? — я старался быть деликатным.

— В последнее время намного лучше, — ответила она.

— Нет, Марси, серьёзно, чем ты обычно занимаешься в Нью-Йорке по вечерам?

— Ну, это очень увлекательно. Я возращаюсь домой, бегаю в парке, если ещё светло. Потом обратно на работу. У меня в офисе есть выход на линию, так что я принимаю звонки из Калифорнии.

— До полуночи, не так ли?

— Не всегда.

— А потом?

— Останавливаюсь и пытаюсь расслабиться

— Ага! Что означает...

— Имбирный эль и сэндвичи с Джонни.

— Джонни? — Я не смог скрыть ревности.

— Карсоном. Интересно послушать за ужином .

— А-а... — Успокоившись, я снова перешёл в наступление.

— А чем-то кроме работы ты занимаешься?

— Маршал Маклюен сказал: «Когда человек полностью увлечён работой — это уже не работа».

— Он спорол глупость. И ты тоже. Нет, Марси. Ты говоришь себе, что увлечена, но, на самом деле, пытаешься работой заглушить своё одиночество.

— Боже, Оливер, — изумлённо сказала она, — Как ты можешь столько знать о человеке, с которым знаком всего несколько дней?

— Не могу, — согласился я, — Я говорю о себе.

Забавно. Мы оба знали, что будем делать дальше, но ни один не решался прервать разговор. Наконец, я решил вернуться на землю.

— Эй, Марси, уже полдвенадцатого.

— А что, в Нью-Йорке действует комендантский час?

— Нет. Но у меня нет массы важных вещей. Одежды, например.

— Я была застенчива или двусмысленна?

— Скажем, ты не высказывалась совершенно однозначно, и я не решился появиться со своим вещмешком.

Марси улыбнулась.

— Это нарочно, — призналась она.

— Почему?

Она встала и протянула мне руку.

На кровати их было не меньше дюжины — шёлковых ночных сорочек. Моего размера.

— Предположим, я решу остаться на год?

— Это может показаться странным, друг мой, но если у тебя возникнет такое желание — сорочки найдутся.

— Марси?

— Да?

— У меня много... желания.

Потом мы любили друг друга так, будто предыдущая ночь была всего лишь репетицией.

Утро наступило слишком быстро. Было что-то около пяти утра, тем не менее будильник на стороне Марси сигналил подъём.

— Который час? — простонал я.

— Ровно пять, — сказала Марси, — Проснись и пой.

Она поцеловала меня в лоб.

— Ты с ума сошла.

— Ты же знаешь, зал заказан на шесть.

— Брось, суд в этом часу не... — тут до меня дошло, — Ты про теннис?

— Заказан с шести до восьми. Стыдно упустить такую возможность.

— Эй, у меня есть идея получше, чем мы могли бы заняться.

— Чем? — изобразила непонимание Марси, хотя я уже обнимал её, — Волейболом?

— Да, если тебе так хочется, можно назвать это и так.

Как бы это не называлось, она послушно согласилась играть.

Ванные отличалась.

Принимая душ, я размышлял, что отличало жилище Уолтера Биннендэйла от Довер-Хауса, дома моих предков в Ипсвиче, штат Массачусетс.

Не искусство. Шедевры были и у нас. Причём, благодаря более долгой семейной истории — ещё и прошлого века. Мебель в общем-то была такой же. Для меня антикварный — значит просто старый.

Но вот ванные! Здесь Бэрретты проявили всю свою неистребимую приверженность пуританским традициям: во всём целесообразность и простота. Белый кафель, ничего лишнего — спартанский стиль. Ничего не отвлекало и не задерживало взгляд.

Не то у Биннендэйлов. Их ванные подошли бы и римскому императору. Или, точнее, римскому принципу, создавшему их. Простое упоминание о назначении этих комнат взбесило бы, наверное, и либеральнейших из Биннендэйлов.

В зеркале, сквозь чуть приоткрытые двери я мог видеть спальню.

Куда как раз въезжала тележка.

Которую толкал Милдред.

Груз: завтрак.

К тому времени, когда я заканчивал вытираться, Марси уже сидела за столом — в одеянии, явно не предназначенном для выхода на работу (надеюсь). Я уселся напротив, завернувшись только в полотенце.

— Кофе, бекон, яйца?

— Господи, это ж прямо как в отеле!

— Вы всё ещё недовольны, мистер Бэрретт?

— Нет, было забавно, — ответил я, намазывая маслом горячую булочку, — и вполне можно повторить, — я сделал паузу, — лет через тридцать.

Она выглядела недоумевающей.

— Марси. Послушай, это место — рай для палеонтологов. Оно прямо-таки кишит спящими динозаврами.

Она смотрела на меня.

— Это не то, чего тебе хочется на самом деле, — продолжал я.

Что-то в лице у неё дрогнуло.

— Я хочу быть с тобой, — ответила она.

Она не была застенчивой. И не говорила метафорами, как я.

— О'кэй, — сказал я. Чтоб обдумать, что говорить дальше.

— Когда ты хочешь двинуться? — спросила она.

— Сегодня.

Марси не расстроилась.

— Просто скажи мне, где и когда.