Заяабари (походный роман) - Сидоренко Андрей - Страница 49

Сразу вспомнились наставления бывалых таежников, которые не рекомендовали встречаться с людьми в тайге и начинал догадываться, почему.

Подобные сцены можно увидеть в вестерновских фильмах, но никогда бы не подумал, что сам стану участником вооруженного нападения. Я глядел на дуло и ждал, что будет дальше.

– Ты кто? – спросил человек с ружьем.

– Я – Андрей. А ты кто? – стараюсь поддерживать беседу в непринужденном тоне.

– Я – тоже Андрей. Чего это ты тут делаешь?

– В спальнике лежу и сны подстерегаю. А вот ты что здесь делаешь?

Вечер вопросов и ответов мне явно был не по душе.

– Я лесник, – ответил человек.

– Отвернул бы ты, братец, дуло, – сказал я.

Мой новый знакомый не торопясь отвел ружье, переломил его и извлек из стволов два патрона.

– Ни фига себе! У вас что здесь, война?

Андрей не ответил и по его виду я понял, что вижу человека, который живет постоянно примерно в таком стиле. Сейчас бы с этой самой избой и тем же составом оказаться на диком американском западе в семнадцатом веке. Мы бы оба очень мягко вписались в тамошнюю атмосферу. Индейцы, топор войны, скальпы – все это показалось очень даже реальным.

Было около часа ночи. Разожгли печку, вскипятили чай и затеяли ночную беседу. Андрей, высокий и статный бурят, крепкого телосложения, лет тридцати на вид, сначала показался угрюмым и не очень разговорчивым. После кружки чая его прорвало на разговор о жизни, и он выдал все про себя.

Живет он в этой глуши от роду, не выезжая почти никуда. Самая дальняя его экспедиция была на остров Ольхон, и то много лет назад. Тогда он подрядился в бригаду промышлять рыбу и сдавать ее государству, решив таким образом поправить свое материальное положение. О жизни на острове он рассказывал так, как будто его занесло к черту на рога, на Чукотку, например, или в Москву. Андрей подробно рассказал, как трудился и заработал, по его понятиям, кучу денег, которые израсходовал на сущую безделицу: купил себе золотую печатку и еще что-то в этом роде. В купленных вещах явно не было никакого толку ни уму, ни сердцу, и я не мог понять зачем было уродоваться в тяжком труде рыбака. По-моему, он и сам толком понять этого не может.

Живет Андрей в Онгуренах, но также имеет дом и в Заме. Нужды особой во втором доме у него нет. Купил его за смешную цену и так, на всякий случай – пусть, дескать будет. Изба, в которой я расположился, тоже принадлежит ему. Квартирной проблемы в здешних местах похоже не существует. Поселки практически пустые, народ сбежал в капитализм искать лучшую жизнь и дома стоят порожняком на радость боохолдоям.

К четырем часам утра Андрей уморил меня баснями до состояния, когда ничего невозможно запомнить, и я решил лечь спать, надеясь все-таки немного отдохнуть перед дорогой.

Наутро Андрей исчез так же незаметно, как появился. Его место моментально заполнилось тишиной Байкальской глуши.

Бросается в глаза местная манера разжигать костры непропорциональных размеров. Ночью мы выпили по кружке чая. Для этого пришлось израсходовать две охапки первоклассных дров. Рядом с избой, прижатые к остаткам забора, лежали в штабеле наколотые дрова. Каждая дровиняка – огромная и под стать человеку размером с лошадь. Энергии огня, запечатанной в одной такой полешке, вполне хватило, чтобы вскипятить ведро воды. Но, похоже, местный народ не морочит себе голову подобными расчетами. Андрей забросал печку дровами до упора. Лиственничные дрова сильно жарко горят, и мне показалось, что печь должна вот-вот рвануть от напряжения огня. Из дымовой трубы высунулось пламя на высоту один метр. Посторонний наблюдатель ни за что не угадал бы сколько нам надо кружек кипятка.

Посмотрел на бескрайний таежный простор, поделил его на количество дров в печи и получил страшную астрономическую цифру, которая говорила о том, что в природе от нашего непропорционального огня ничего не изменилось.

Вспомнилась давнишняя поездка в Югославию и то, как впервые увидел в продаже дрова для камина, упакованные в целлофан с этикеткой. Стоила одна дровиняка сумасшедших денег – что-то около американского доллара. В какую дурную сумму обошелся наш ночной чай страшно подумать.

Позавтракав, пошел к морю ждать погоды. Сначала ветер не мог решить, что ему сегодня делать: дуть или не дуть. Потом, все-таки решив дуть, он никак не мог выбрать нужное направление и стал метаться по морю в разные стороны по переменке. Наконец, сосредоточившись, задул со скоростью 10 м/с с той стороны, куда мне надо было плыть. Но я все равно решил отправиться в путь.

Места, на которых приходится жить, странствуя по свету, разнятся своей способностью терпеть нас. Обычно земля не любит, чтобы на ней долго задерживались, за очень редким исключением – природой определенного места, где мы сумеем счастливо просуществовать до конца дней своих, или там, где прошло детство. Остальные места неприветливы, и если вы на них поселяетесь, то живете насильно и печально.

В современном мире человек живет в основном там, где ему выгодней, не считаясь с мнением Земли. Страдание Планеты от такого безразличного отношения безмерно. Нам тоже от этого не лучше. В мире воцаряется страшный беспорядок. Мы пребываем в заблудившемся состоянии, а Планета в растерянности. Поэтому многие часто видят во сне изображения своих правильных мест. Сны не стараются говорить загадками, они делают все возможное, чтобы вывести нас на чистую воду. Они очень ясные, эти сны, в них не указаны только географические координаты. Но в этом-то и прелесть, потому что мы становимся обладателями сказочной загадки с чудесной разгадкой.

Вместо того, чтобы мотаться по свету с целью на него поглазеть, лучше тратить время и силы на поиски своих родных мест. Само по себе мероприятие чертовски романтично и его можно даже порекомендовать молодоженам.

Если бы я хотел стать бизнесменом, то организовал бы фирму по поиску утраченных мест обитания.

В основном мы живем поверх тех мест, которые нас терпеть не могут. Странствуя по свету, я научился определять предел терпения меня землей.

У того места, где только что переночевал, терпение, кажется, лопнуло и я должен покинуть его, не взирая ни на что. И я уплыл.

Обогнув мыс Арал, окунаюсь в туман. Берег исчез из видимости и я даже засомневался в его существовании.

Дивная картина предстает перед путешественником, когда скалы вдруг возникают из тумана, словно гигантские сказочные истуканы. Берега в тумане кажутся таинственными, как во сне. Боюсь потревожить их лишними звуками. Когда проходил высоченные скальные прижимы мыса Орсо, хотел орать, что и делал, а здесь, в царстве туманов, хочется только молчать. Гребу, осторожно макая весла в воду, стараясь высовывать их оттуда невысоко и потихоньку, чтобы капли, падая, не разгонялись слишком сильно и громко не булькали.

Трудно ориентироваться: пройденный путь кажется длиннее раза в два.

Неправильность душевного состояния очень просто определить, путешествуя в тумане. Насколько длинней становится пройденный путь в уме относительно реального, настолько неправильно вы существуете, и настолько же велико ваше стремление забежать вперед в будущее и оказаться там.

Через некоторое время туман рассеялся. Я без особых приключений обогнул мыс Кулгана и высадился на берег в районе устья речки Глубокая падь.

Хочу сходить в Онгурен и проведать шамана, если там он еще есть. До деревни около часа ходьбы.

Необычное чувство испытывает путешественник, когда меняет способ передвижения, а заодно и среду обитания. Я привык жить сверху воды.

Водяную жизнь гораздо проще сменить на жизнь в небе в качестве воздухоплавателя или даже на жизнь космонавта, но никак не на земное существование. Между водой и сушей – колоссальная разница. Я это понял еще когда работал на пароходе, правда не так отчетливо как сейчас. Во-первых: я был гораздо твердолобей, во-вторых: большой железный пароход не дает возможности почувствовать по-настоящему воду. Несколько дней, проведенных в утлом суденышке, могут подействовать на вас гораздо сильней и правильней, чем долгие месяцы плавания на большой железяке.