Заяабари (походный роман) - Сидоренко Андрей - Страница 38

Я разговорился с Владимиром Васильевичем о тех местах, которые ждут меня впереди. Оказалось, что местный народ не очень-то склонен путешествовать на большие расстояния. Не слышал, чтобы кто-нибудь из местных ходил на лодке до Северобайкальска. По-моему, таких просто нет.

На веслах ходить здесь не принято: все гоняют на моторных лодках. А до Северобайкальска, если идти вдоль берега, километров 500 будет. Чтобы проделать этот путь на моторной лодке, потребуется прорва бензина, причем в пути заправиться негде. Можно это расстояние преодолеть на катере, но тогда земля между началом и концом пути окажется незамеченной и примет форму расстояния между пунктами А и В.

Кроме того, я не слышал и не видел, чтобы кто-нибудь в этом году плавал на лодке по Байкалу, во всяком случае вдоль северо-западного берега. На всем протяжении пути не встретил ни одного путешественника, кроме людей, которые просто приехали, походили вокруг того места, куда приехали, и вскоре уехали. Через море плыл я один.

Все море было моим, и я был неотъемлемой его составной частью. Весь мир казался мне тогда как чудесный божественный дар. Он, действительно, такой и есть. Поняв это, ничего другого не остается, как только подарить себя этому миру. В такие моменты у человека пропадает жалость к себе, это начало пути к свободе, пути в никуда, это странствие.

Владимир Васильевич с сыном лишь однажды ходил в направлении на север и прошел только полпути до Северобайкальска. Рассказал он мне много страшных историй, которые случились с ним во время путешествия. И я начал понимать, что путь впереди – это совсем не то, что у меня позади. Тайга дальше на север более дремучая и зверя дикого там тьма. Медведь в основном водится как раз на пути между Ольхоном и Северобайкальском. Особенно много его после поселка Онгурен. Те, кто ходил туда на лодке, рассказывали, что за день видели до десяти медведей, которые выходили на берег. Ночевать в палатке категорически не рекомендовали. Я почувствовал себя очень неуютно. Все, с кем удалось поговорить о местах, простирающихся отсюда на север, рассказывали одни только страсти и глядели в ту сторону со священным трепетом, как португальцы смотрели на океан в доколумбовые времена. При взгляде вдаль улыбка с лиц местных жителей сразу же сползала. Дополнительно о мрачном содержании северной земли сообщали названия на карте: только одно из них "мыс Покойники" чего стоит!

Никто не был уверен в благополучном исходе моего предприятия. Отсутствие у меня ружья, по общему убеждению, сводило шансы добраться до Северобайкальска практически к нулю. Но я даже и не пытался раздобыть огнестрельное оружие, потому что не чувствовал в себе силы убить живое существо. Особой смелости для этого не надо, и, конечно же, у меня достаточно воли, чтобы нажать на курок, но делать этого не хотел категорически. Я никого за свою жизнь не убил, слава Богу, если не считать несчастных рыб. Но их жизни мы, люди, обычно не учитываем. Наверное, неправильно.

Обзавестись ружьем – это вам не просто так. Это значит, что вы готовы убить. И нет разницы, для какой цели вам понадобится ружье – для самозащиты или для нападения. Главное то, что сам факт владения оружием порождает готовность убить. Для меня это равнозначно уже свершившемуся убийству. Я не хочу быть готовым убивать, поэтому не беру с собой ружья, несмотря на то, что безопасность моя от этого страдает. Это не голословное утверждение городского любителя природы, который, вооружившись религиозной догмой, сидя в теплой квартире, призывает таежный народ не убивать несчастных животных. Я не осуждаю людей, которые питаются собственноручно умерщвленными телами жителей планеты Земля – я просто сам не хочу и не буду так поступать. Мир всем тварям!

Когда вы пытаетесь что-нибудь совершить и это что-нибудь потребует от вас усилий воли, то в скором времени наступит переломный момент, и вы обязательно должны будете стать перед выбором: продолжать начатое или лучше не надо.

Именно такой момент у меня наступил. Этому послужил ряд объективных и субъективных причин. Страсти, которых наговорили про те места, куда нелегкая несет, не могли не повлиять на меня. Иначе и быть не могло, я все-таки вполне нормальный или по крайней мере не совсем ненормальный человек, чтобы пропустить мимо ушей те многочисленные предсказания моей погибели, которых наслушался вдоволь здесь, в Тажеранской степи. Сибиряки – народ неголословный, это видно сразу. Никто из них не пугал явно, передо мной просто выстраивали ряд объективных причин, объясняющих невероятность успешного завершения моего предприятия. Причин таких оказалось уж больно много и доводы звучали авторитетно и убедительно. Остаться равнодушным к этому может только крайне твердолобая личность. Я не такой.

Пальцы у меня так до конца и не заживали. Разболелся зуб, причем не кое как, а основательно и, по-хорошему, его надо было удалить. Если прижмет вдали от цивилизации, то придется это сделать самому с помощью плоскогубцев. Я прокрутил в уме кино, как примерно это будет выглядеть, и приготовился на всякий случай к самому худшему. На душе похолодело.

Все говорило о том, что лучше не идти дальше на север, и мой внутренний голос шептал об этом постоянно. Нашептывания эти довели меня до крайне напряженного состояния.

То, что меня ждало впереди, потеряло всяческий романтический настрой. Этим можно тешить себя в уюте городских квартир или находясь на природе в безопасной близости от благ цивилизации. Романтическое состояние можно поддерживать не очень продолжительно с помощью воли или за счет изначального запаса бодрости. Обычно недели или двух вполне достаточно, чтобы от него не осталось и следа даже у самого стойкого романтика.

Впереди я увидел совершенно дикую природу без чувства юмора и способности к жалости. Там было огромное нечто, гораздо страшней того, что мне виделось в Листвянке. На всем пятисоткилометровом участке дикой природы людей практически нет, особенно после Онгурен, и я запросто могу не встретить ни души на расстоянии в сто километров.

Я начал испытывать чувства, подобные тем, которые переполняли меня в момент, когда впервые собирался сигануть с большой горы на параплане. Я должен был сделать шаг и оказаться совсем один в чужом мире воздушной стихии. Что меня ждало тогда впереди, не знал. Но знал точно, что долго страсти продолжаться не будут, и уж по крайней мере к вечеру, когда спадет термическая активность, я точно где-нибудь приземлюсь. Но сейчас передо мной открывалась перспектива оторваться от привычного мира очень надолго, и на сколько точно, предсказать невозможно. Где-нибудь в середине пути мог задуть сильный встречный ветер, и я вынужден буду сидеть в тайге непонятно сколько. Да мало ли что вообще могло случиться? Перспектива оторваться от привычного мира надолго заставляет чувствовать себя очень необычно. Наше сознание, я думаю, не очень умное, и, по моим ощущениям, путает «надолго» и "навсегда". Путаница эта вводит организм в состояние особого возбуждения, испытать которое другим способом невозможно. Вначале это меня пугало, но позже понял, что нет на свете большей страсти, чем эта. Эта страсть есть основа любви мира целиком. Испытав однажды подобное, не захочется ничего более. Сейчас я не знаю, что мне с этим делать дальше.

Ночью видел сон, будто лезу по отвесной скале. Скала высоченная – внизу облака. Лезу непонятно зачем и все попытки сообразить, что я делаю, ни к чему в результате не приводят. Как будто какая-то стена непонимания воздвигнута в моем сознании, и нет возможности ни разрушить ее, ни обойти. Я лезу вверх, пальцы мои изодраны в кровь, но о том, чтобы наплевать на все, отпустить руки и полететь вниз, не помышляю. Мне вдруг показалось, что делаю очень важное дело, настолько важное, что даже не могу сказать о нем ничего конкретного.

Только смирился со своим тяжким и безрадостным положением скалолаза, как вдруг оказался на вершине горы. Вокруг была темень кромешная и я не совсем понимал, где верх, а где низ. Для отдыха присел и увидел перед собой гроб, в котором сам же и лежал, только бездыханный. Смотрю на самого себя в гробу и думаю о том, зачем человеку такая жизнь, которой я сейчас живу. А ведь знал другую жизнь, где есть много молодых женщин, вина, веселья и бытового счастья.