Мой марафон - Хазанов Юрий Самуилович - Страница 9

— Чего ж молчал? — сказал Петька.—Давай бери... Тонька, кинь ему ложку.

Ух, и наелся! Я бы с ними и в поход пошёл — они меня звали,— если у меня хотя бы одеяло или мешок были. А так, что же — только им помешаю. Уж лучше домой пойду.

Теперь было не так скучно идти. Я даже подумал, что хорошо бы вернуться к Генке, но до станции ведь гораздо ближе. Когда я поднялся на платформу, начало смеркаться. Минут через двадцать подошёл поезд, и я сел. Без билета, конечно. А на что я куплю? Да и контролёры вечером, наверно, не ходят. У них ведь тоже рабочий день.

Кто-то хлопнул меня по плечу... Что ещё надо? Я повернул голову.

— Ваши билеты,—сказал дяденька. Я молчал:

— Ты что, немой? — спросил он.

— Да,— сказал я.— То есть нет. Билета нет.

— Сейчас на остановке выйдешь,— сказал контролёр.

— Мне домой надо, — сказал я.

— Стыдно,— сказал контролёр.— Большой уже... Ваши билеты.

Я думал, он забыл, но на первой станции он меня вывел из вагона. Электричка загудела, прямо как будто засмеялась, и ушла. Дурак, я не сообразил в другой вагон сесть. Теперь жди следующего поезда. Вечером они редко ходят.

Я прочёл всё пригородное расписание, узнал, почём билет на собаку, сосчитал, сколько шагов от одного конца платформы до другого, пропустил три товарных и два дальних поезда — и только тогда подошла электричка. В вагонах уже горел свет.

Я сел и стал глядеть в окно, но за ним было темно, и я видел только своё отражение.

«Зачем я еду? — подумал я.— Играл бы сейчас с Генкой в шашки или книгу читал — у него много интересных, хоть он на два класса младше. А папа-то беспокоится... Надо, как приеду, сразу телеграмму дать. Телеграф ночью работает. Только я уж не пойду, пусть мама...»

Я отвернулся от своего отражения и увидел, что в конце вагона проверяют билеты. Я посмотрел на другую дверь — в неё тоже входил контролёр. Но тут поезд стал останавливаться, я вскочил и пошёл к выходу.

— Ваши...— сказал контролёр.

— Мне домой,— сказал я.

— Ну, домой, так беги, пока не догнал.

Я вышел и решил пройти вагона на два вперёд — там уж не проверяют. Когда я подошёл к двери, она зашипела и захлопнулась. Электричка опять противно гуднула и уехала. Я чуть не заплакал: сегодня все, как нарочно, как будто сговорились — и Генка со своим дурацким спором, и этот белобрысый на велосипеде, и папа... и контролёры.

На перроне было почти темно — так что, если б я и плакал, всё равно не видно.

Сколько я прождал, не знаю. Наверно, я заснул на скамейке и проснулся оттого, что на меня кто-то светил. Это был прожектор электрички. Он приближался, и казалось, что фонари на перроне постепенно тускнеют и тухнут, как свет в зрительном зале. Но электричка пришла из города, и, когда она уехала, я опять заснул. Может, я пропустил несколько поездов — не знаю, но один раз проснулся и увидел, что передо мной стоит поезд. Я вскочил в него до того, как двери зашипели, прошёл в вагон и сел. Спать уже расхотелось. Я глядел в окно на самого себя и думал, что, если опять придёт контролёр, пусть делает что хочет — ни за какие деньги не выйду. Хоть на пол лягу! Но всё равно сидеть было неспокойно — хуже, чем когда ждёшь, что к доске вызовут. В город мы приехали в четверть двенадцатого. А мне ещё ехать на другой конец. Двумя автобусами.

Хорошо, что они без кондуктора. И то мне водитель один раз сказал: «Вошедший мальчик, заплати за проезд или сойди». И даже дверь открыл, чтобы я сошёл. Но я на другом доехал — где народу больше. В общем, дома я был после того, как гимн сыграли. Дверь мне открыл папа. Когда он успел приехать?! Папа не сказал ни слова, только ходил из угла в угол. И мама молчала.

На следующий день было то же самое: папа и мама со мной не разговаривали. Потом мама простила и даже несколько раз опять назвала меня «Пушистый», но папа еще дня два молчал. А если и открывал рот, то только для того, чтобы сказать, что я эгоист, самолюбивый, обидчивый, думаю только о себе...

На третий день папа спросил: не приходило мне в голову, что было бы, если б они с мамой обиделись на меня и взяли да ушли из дому? Суток так на двое... Без предупреждения... Как бы мне это понравилось?..

Когда из лагеря вернулся Костя Бронников, я сразу рассказал ему про мой марафон. А он говорит: какой это марафон, это спортивная ходьба! Вот если б я бежал всю дорогу, тогда был бы марафон.

«КАП, ИДИ СЮДА!»

Самое тихое место

В то утро папа очень торопил Вову. Нужно было прийти к дяде Тиграну ровно в девять, чтобы ехать купаться. Дядя Тигран любит точность: сказано в девять—значит, в девять, а не в десять или там в одиннадцать. Если опоздаешь, дядя Тигран начнёт ворчать и испортит настроение и себе, и другим. Так говорила мама, пока собирала их в дорогу. Мама не ехала купаться: у неё, она сказала, дела поважнее — надо шить купальный костюм.

Ровно в половине десятого они были у дяди Тиграна. Он ещё лежал в постели, а на нём сидел Ашот. Ашот — его сын, ему года три, но он уже всё понимает.

Ашот сказал:

— Мы едем масине...

У дяди Тиграна есть машина, и тётя Тася часто говорит, что лучше, если у них была бы лошадь. Меньше лошадиных сил, но зато хлопот тоже меньше.

Дядя Тигран сказал:

— Вовремя прийти никак не можете. Из-за вас решил ещё поваляться.

Как ни отказывались, а пришлось им второй раз позавтракать. Ашот всё время мешал: то схватит со стола ложку и бросит на пол, то влезет к дяде Тиграну на колени и разольёт кофе из стакана, то дёрнет Вову за штаны. Тётя Тася только и знала, что говорить: «Ашотик, не мажь дядю Мишу маслом!», «Не коли дядю Мишу вилкой, пожалуйста, мама тебя просит».

Поэтому они выехали только в одиннадцать.

— Думаю, лучше всего поехать на озеро в Щедринку,— сказал дядя Тигран.— Это и недалеко, и народу там бывает немного даже в воскресенье. Самое тихое место.

Никто не стал возражать — в Щедринку так в Щедринку.

За городом дядя Тигран вспомнил вдруг, что у него нет сигарет, и они остановились возле ларька на горе. Внизу был мост через какую-то заболоченную речушку.

Когда папа и дядя Тигран вышли из машины, тётя Тася передвинулась к рулю, на место водителя, Ашот сидел у неё на коленях.

— Ашотик, мама тебя просит, не трогай это... Это тоже нельзя трогать, Ашотик, мама тебя просит...

Вова прямо чуть не заснул на заднем сиденье под эти разговоры, как вдруг что-то щёлкнуло и машина тихо тронулась с места. Дорога шла под уклон, поэтому они сразу набрали скорость. А внизу мост, речка, и навстречу ехали машины, и фары у них торчали, как глаза стрекозы.

— Что... мы, кажется, едем, Вова? — сказала тётя Тася. Вова уже понял, что дело плохо.

— Нажмите там... внизу...—сказал он, сам не зная точно, что надо нажать.

Но вместо того чтобы найти тормоз, тётя Тася почему-то крепко обхватила Ашота, а машина продолжала с ужасной, как Вове казалось, быстротой катиться вниз.

Послышался крик:

— Смотрите! Чья машина? Скорей, там дети!

Потом Вова оглянулся и увидел, что дядя Тигран и папа огромными скачками, как кенгуру, мчатся к ним. И ещё он запомнил, как из пакета в руках у дяди Тиграна по одной выскакивали баранки. Тигран, папа и ещё несколько мужчин забежали спереди и сзади и руками остановили машину на полпути к мосту.

Все были какие-то очень бледные, и только один Вова очень красный. Он всегда краснеет и даже потеет, когда волнуется.

— Тысячу раз говорил! — кричал дядя Тигран так, что дребезжало ветровое стекло.— Твой метод упрашивания до добра не доведёт! Он сегодня Мишу вилкой, а ты ему — «пожалуйста, мама тебя просит!..».

По рукам надо бить!

— Нужно было на скорость поставить,— сказал папа.

— Он и со скорости бы снял, не только с тормоза. Что я, не знаю его! — ответил дядя Тигран, и в его голосе прозвучала гордость.

— Я уже не хочу купаться,— сказала тётя Тася дрожащим голосом.