Я из Одессы! Здрасьте! - Сичкин Борис Михайлович - Страница 6

Самое неприятное и опасное в манёврах был приказ занять боевую позицию. У всех у нас были пятизарядные винтовки с настоящими патронами. Ансамблисты занимали боевую позицию таким образом, что винтовки были нацелены друг другу в зад. Если бы начальник приказал: «Огонь» — пятьдесят задов были бы прострелены. Моя задача была очень простая — при занятии боевой позиции оказаться подальше от наших ворошиловских стрелков. К счастью для ансамбля и для самого начальника он ни разу не приказал стрелять.

Под Сталинградом начальник построил весь ансамбль и приказал надеть противогазы. Но все стояли, как вкопанные, и никто не шелохнулся. Начальник опять приказал: «Одеть противогазы». Реакция на его приказ была точно такой же. начальник велел: «Товарищ старшина, проверьте у них наличие противогазов». Из сумки, где должен был быть противогаз, вытаскивались бритвенные приборы, обувные щётки, бархотки, сухари, консервы, книги, в огромных количествах презервативы и другие необходимые для фронта вещи, но ни одного противогаза. Начальник от возмущения лишился речи.

Я вышел вперёд и обратился к начальнику:

— Товарищ подполковник, все наши бойцы убеждены, что в двадцатом веке ни один здравомыслящий человек не может развязать химическую или бактериологическую войну.

Начальник (вскрикнул):

— Так Гитлер же сумасшедший! Я (совершенно спокойно):

— Тогда это меняет положение. Какой-то кретин прыснул от смеха, и все заржали. Этот идиотский смех стоил мне пяти суток гауптвахты.

ПАРТИЗАНЫ

Мы отступали, сдавая город за гордом. Настроение было паническое. Никто не мог даже предположить, когда кончится бегство.

Как-то стою я с певцом Малиной и говорю:

— Хорошо бы уснуть летаргическим сном на несколько лет, потом проснуться и узнать, чем кончилась эта война.

Неожиданно для меня этот симпатичный еврей, очень хороший певец, отвечает:

— Какой же вы патриот?! Идёт война, а вы хотите уснуть. Кто же будет защищать родину?!

Такого, честно говоря, я от него не ожидал. Человек он был неплохой, и этот пафос звучал весьма фальшиво. Малина напомнил мне директора ансамбля, который удрал с тринадцатью чемоданами в Ташкент.

Всю ночь я думал, какую пакость подстроить Малине. На следующий день подхожу к нему и говорю:

— Сегодня утром меня вызвал в политуправление фронта генерал-майор Галаджев и сказал, что наш фронтовой ансамбль песни и пляски расформировывают. Ансамбль разбивается на отдельные партизанские отряды по десять человек. Меня назначили командиром партизанского отряда, куда входите вы, товарищ сержант Малина, Мучник и Теплицкий.

Двое последних — его друзья, также жертвы моего розыгрыша. Симпатичные пожилые евреи, как и сам Малина. Талантливые певцы.

— С сегодняшнего дня не есть хлеб и сушить сухари. Через три дня мы уходим в лес. Вечером я выдам всем гранаты, а остальное оружие добудем у врага в бою.

Малина, заикаясь, ответил:

— У меня белый билет, я освобождён от армии.

— Товарищ сержант, — сказал я ему, — родина в опасности, о каком белом билете может быть речь? Скажите Мучнику и Теплицкому, что завтра в восемь утра военные занятия, сбор здесь. Идите.

Малина от ужаса не пошёл, а побежал к друзьям с сообщением.

— Что ты мелешь?! — набросились они на Малину. — С какой стати Сичкин — начальник партизанского отряда? А как ансамбль?

— Я же говорю, ансамбль расформирован, разбит на маленькие отряды. Сичкин назначен нашим командиром. Это приказ начальника политуправления фронта. Теплицкий и Мучник застыли от ужаса. Малина продолжал:

— Нас всех перебьют. Сичкин приказал не есть хлеб, а сушить сухари. Через три дня уходим в лес. Завтра он выдаёт гранаты, а остальное оружие будем добывать у врага.

Мучник и Теплицкий побежали к начальнику ансамбля с печальной новостью. Начальник стал темнее тучи. Известие облетело весь ансамбль. Время было такое, что не верить нельзя.

На следующий день я вызываю на военные занятия Малину, Мучника и Теплицкого.

— Легче всего добыть автомат, сняв часового, — объясняю им. — Снимать надо тихо, ударом ножа или штыка.

Показываю. Малину назначаю часовым. Втроём ползём к нему по-пластунски.

— Выбираем момент, когда часовой стоит к нам спиной, и… — Я мгновенно закрыл грязной рукой Малине рот и имитировал удар большим штыком от винтовки.

Дальше я объяснил, что после удара штыком в сердце, его обязательно нужно круто повернуть в сердце, почувствовав, что кровь хлынула.

— После этого часовой уже мёртв на сто процентов, — так закончил я свой урок. Мои подчинённые блевали уже минут десять.

— Ничего, ребята, — утешал я, — это без привычки. Потом привыкнете и будете резать спокойно. На следующем занятии мы обучались взрывать немецкие танки. Мы рыли яму, ложились в неё, и я показывал, как нужно подорваться под танком.

— Конечно, это верная гибель, но у нас нет выбора. Мы отдадим жизнь за родину, — объяснял я. Хлеб моя троица не ела, а сушила сухари. Весь ансамбль, глядя на нас, дрожал и ждал распоряжения. Начальник умышленно оттягивал и не ехал в политуправление фронта.

Моя игра была в самом разгаре. Я достал планшетку с картой, бинокль. Каждый вечер отправлял Малину на два часа на дорогу ждать оружие, которое якобы должны были прислать из политуправления. Я ждал пулемёта.

— Пока его нет, — сказал я им, — будем переносить с места на место камни, равные по тяжести. Я приказал бойцам овладевать птичьим языком, который будто бы необходим партизанам в лесу.

Это, пожалуй, был единственный приказ, который остался невыполненным. Никто не мог изобразить птицу.

В политуправлении фронта не на шутку всполошились из-за прерванной с ансамблем связи, туда ещё не дошло известие о моём партизанском движении. Из политуправления прислали гонца, который сообщил, что начальника срочно вызывает генерал.

Вернулся он весёлый и счастливый. Оказывается, когда Яновский рассказал о моём плане, генерал-майор, начальник политуправления фронта Галаджев хохотал до упаду. Он был очаровательным, умным, добрым человеком с большим чувством юмора. Потом попросил передать, что ансамбль по-прежнему необходим фронту. У всех артистов отлегло от сердца. Самое поразительное, что никто не обиделся на меня. Даже после войны фронтовые друзья называли Малину, Мучника и Теплицкого только партизанами.

НАЧАЛЬСТВО

Несмотря на своё пристрастие к военным действиям, подполковник Яновский был умным, а самое главное, осмотрительным человеком. Благодаря этому качеству мы, артисты ансамбля, остались живы.

Бывали случаи, что он направлял ансамбль в противоположную приказу сторону и ни разу не ошибся. Он был мастером отступления, точно знал, с какой скоростью наступают немцы, и примерно на сколько опаздывают приказы политуправления фронта.

Яновский нюхом улавливал, где намечается очередной прорыв немцев, и чудом отводил от ансамбля угрозу окружения, а может быть, и плена. При этом ему ничего не стоило не выполнить приказ политуправления фронта. Политуправление неоднократно хоронило нас, но всякий раз, благодаря осмотрительности начальника, ансамбль избегал очередной неприятности.

Подполковник Яновский был влюблён во французских женщин и высоко ценил их. В ответ на наши сетования по поводу голода и просьбы выдать побольше сухарей, он неизменно отвечал:

— Запомните, больше, чем может дать француженка, мы дать не можем. Мы делали из этого вывод, что француженка даёт больше всех, и что у нашего начальника мало в запасе сухарей. Вот что значит логически мыслить.

Командование нашего ансамбля было подходящей иллюстрацией марксистского закона о единстве и борьбе противоположностей.

В отличие от Яновского, наш комиссар был круглым идиотом. Это оставалось тайной в ансамбле для одного-единственного человека. Им был сам комиссар.

Главной его работой было проводить с нами политзанятия. У него был гнусавый скучный голос. На фронте никто не страдал бессонницей. Но как бы мы ни высыпались, услышав голос комиссара, ансамбль немедленно погружался в сон. Подозреваю, что если слушать его долго, можно было впасть в летаргический сон. Ему было самое место в какой-нибудь клинике, а он пошёл в комиссары. Как только начиналась его лекция на международную тему, мы закрывали глаза тёмными очками и тут же засыпали.