Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир - Страница 41

Коршун надеялся на то, что увидит лучников, что Шундарая расстреляют, это была бы не такая позорная смерть… Солдат не было, если не считать двух охранников из комендантского взвода, чтобы осужденный не сбежал или его не пришли бы освободить товарищи — такое бывало. Наказание следовало немедленно и жестоко — казнили всех. Всех солдат взвода. И правильно. «Если ты будешь отбивать осужденного, значит, ты не признаешь дисциплину. И хоть я бы сейчас с радостью кинулся на это кодло, разогнал бы их… но мы с Золотухой не взяли никакого оружия, кроме кинжалов. Мы знали о справедливости и наказании. Когда казнит армия, мести быть не может».

Адъютант из штаба вышел, держа в руке приговор, — когда они успевают его написать и заверить большой печатью?

Коршун смотрел на Шундарая, стараясь угадать в нем — в глазах, в движениях рук, в посадке головы — то, что произойдет в ближайшие минуты. Ведь он перестанет существовать. И никогда уже не станет снова Шундараем. Еще стоит — живой, совсем живой, — можно потрогать… «Нет, наверное, я никогда не стану генералом, у меня нет в котомке маршальского жезла. Я слишком часто думаю на посторонние темы».

— …Набросившись без основательной причины на офицера фельдъегерского корпуса, находившегося при исполнении своих обязанностей, он предательски догнал его и жестоко убил, хотя его жертва не оказывала сопротивления.

— Оказывал, — неожиданно сказал Золотуха.

— Не вмешиваться! — прикрикнул на него полковой адъютант. И его можно было понять — такая позорная казнь неминуемо падает черным пятном на весь полк. А это может обернуться очень печально.

— Жестоко убив младшего офицера на глазах у всего полка, а также, что усугубляет его вину, в присутствии воинских чинов противника, которые с наслаждением наблюдали за конфликтом в среде наших славных вооруженных сил, командир роты Шундарай Мункуев оставил тело своего старшего товарища на нейтральной полосе, что позволило гнусной толпе моджахедов утащить тело офицера в свое расположение и измываться над ним, как они всегда измываются над телами наших товарищей. И это было совершено при попустительстве всей роты. Это из ряда вон выходящее преступление по законам военного времени требует смертной казни по первому разряду. Однако ввиду того, что подсудимый в течение долгого времени честно исполнял свои обязанности и был храбрым воином…

Читавший сделал паузу, и у Коршуна мелькнула надежда — а вдруг третий разряд? Четвертый не дадут. Четвертый — это благородный расстрел. Эта казнь лишена позора. Но третий — обезглавливание. Это мгновенная смерть.

— Они и не хотели первую давать, видишь, керосина здесь нет, — шепнул Золотуха.

Конечно, он был прав. Казнь первой степени — сожжение заживо — не провести без канистры с керосином или бензином. Иначе как загорится человек?

— Принимая все это во внимание, военный трибунал постановил заменить казнь первой степени на казнь второй степени. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Офицеры, собравшиеся там, захлопали в ладоши, словно не они сами только что написали этот приговор.

Охранники не хлопали, потому что держали оружие наготове, а мы с Золотухой — потому что не были согласны с приговором.

— Последнее слово предоставляется приговоренному, — сказал адъютант полка.

— Прошу милости, — сказал Шундарай. — Не хочу позорной смерти.

Он замолчал. Все тоже молчали. Только потом один из штаба произнес:

— Какие у вас последние пожелания, Шундарай Мункуев?

— Мои вещи отдайте им. — Он кивнул в сторону товарищей. Рукой он двинуть не мог, руки у него были на всякий случай связаны за спиной.

— Это будет сделано, — сказал чин.

Помост с виселицей был рядом — таких помостов в низине несколько. Палач потащил к веревке времянку. Один из охранников по его приказу понес туда табурет.

— Прошу слова, господа офицеры, — сказал Коршун.

— Это не положено, — быстро ответил командир фельдъегерей.

— Пускай скажет, — вмешался чин из штаба. Хоть он был в маске, Коршун по голосу узнал графа Шейна, начальника разведки. Это был приличный офицер, таких в штабе мало.

— Я клянусь, — сказал Коршун, — как комвзвода в роте лейтенанта Шундарая, что он не хотел нападать на фельдъегеря, но фельдъегерь нарочно вывел Шундарая из себя, он издевался над ним и над всеми нами. Лейтенант Шундарай спасал честь роты, когда решил убить фельдъегеря. Это правда. Каждый солдат и командир нашей роты подтвердит это.

— Последнее дело обвинять человека, которого подло убили! — закричал командир фельдъегерей. — Убил, отдал его тело врагам на издевательство, и теперь находятся некоторые защитники, к которым мне хочется как следует присмотреться.

— Присматривайтесь ко мне сколько хотите, полковник, — сказал Коршун. — Ничего не изменится. Мы все виноваты, что ублюдки утащили труп нашего человека.

— Нашего с вами товарища, — вмешался адъютант полка, который не хотел ссор со всесильными фельдъегерями.

— Мы все виноваты — недосмотрели. Но Шундарай был в ярости, потому что была задета его честь. Мой свидетель — сержант Золотуха, — упорствовал Коршун.

— Да, — твердо сказал Золотуха. — Я свидетель. Шундарай не мог оставить без ответа слова фельдъегеря.

— Что значит ответ? — закричал командир фельдъегерей. — Ответ — убить и сдать врагу беспомощное тело? А что, если наш товарищ был еще жив? Вы знаете, что они там с ним сделали? Или вы первый день на фронте? Ваш Шундарай хуже ублюдка, хуже моджахеда. Он предатель, и я требую казни первого разряда.

«Господи, не сделал ли я хуже?» — испугался Коршун. Но вслух произнес:

— Фельдъегерь сказал Шундараю, что мы все, все люди Шундарая, хотим перебежать к ублюдкам. Он так сказал.

— Он так сказал, — подтвердил Золотуха.

— И это слышали все, кто был в штабной яме, — сказал Коршун.

Фельдъегерский офицер начал было возмущаться, но штабной чин велел всем офицерам отойти в сторону. Они отошли и стали спорить приглушенными голосами, почти шепотом.

— Спасибо, ребята, — сказал Шундарай.

— Молчать! — рявкнул палач. Но так, без злости, для порядка, он понимал, что творится, и будь его воля — отпустил бы Шундарая.

Вернулись офицеры.

Чин из штаба сказал:

— Посоветовавшись, военный трибунал решил, что Шундарай совершил тяжкое и непростительное преступление, за что заслуживает смерти. Но мы хотим верить его младшим командирам, которые пришли защитить его. И чтобы не быть в ответе перед блуждающей в отчаянии от бесконечных мрачных перерождений душой и телом Шундарая Мункуева, мы решили дать его душе шанс возвратиться к людям. Поэтому трибунал приговаривает Шундарая Мункуева к казни третьей степени.

Коршун чуть не закричал от радости.

Шундарай, как только до него дошло, что же случилось, сказал палачу срывающимся голосом:

— Слезы мне вытри.

Тот достал из кармана тряпку и вытер Шундараю лицо.

— Разнюнился, — сказал он.

— Ты же понимаешь!

— Казнь, — произнес граф Шейн, — приводится в исполнение немедленно.

Золотуха толкнул Коршуна в бок кулаком — тоже выражал радость.

Фельдъегерский офицер смотрел мрачно. Это было заметно лишь по наклону головы и по тому, как глаза совсем спрятались в глубине маски — черные дырки, никакого блеска.

— Последнее слово! — воскликнул Шундарай, когда палач сводил его с помоста под веревкой, чтобы отвести к колоде, на которой рубили головы и четвертовали. — Последнее слово!

— Мы слушаем тебя, — сказал граф Шейн.

— Пускай это сделает мой комвзвода Коршун. Ведь в приговоре не сказано, кто будет меня казнить, правда?

— Ну и хитрец! — вырвалось у адъютанта полка.

— Ни в коем случае! — вмешался фельдъегерь.

Все смотрели на графа Шейна, он был председателем трибунала.

— Раз в приговоре не указано, кто исполнит приговор, то мы не возражаем, чтобы это сделал любой из присутствующих.

Коршун вдруг испугался.

Он все понял, он угадал и оценил последнюю хитрость Шундарая — ведь погибнуть от руки воина вовсе не позорно. Хоть, конечно, это не бой, когда душа улетает в высшие сферы, а поле казни, но рука палача и рука воина — две разные руки. И через два или три существования его душа войдет в тело воина или иного достойного человека. А там недалеко и до вознесения.