Роберт Вильямс Вуд. Современный чародей физической лаборатории - Сибрук Вильям - Страница 51

Затем он показал мне слабо освещенные часы на стене и пытался убедить меня, что он может различить их стрелки, если держит над глазами большой плоский напильник. Я спросил его, можно ли мне подержать напильник у него над глазами, так как я заметил на его столе плоскую деревянную линейку, и вспомнил, что дерево было как раз одним из немногих веществ, которые никогда не излучали N-лучи. Он согласился. Я нащупал в темноте линейку и держал ее перед его лицом. О, да — он прекрасно видел стрелки. Это тоже кое-что мне доказало.

Но решительная и главная проверка была еще впереди. В сопровождении его ассистента, который уже бросал на меня довольно враждебные взгляды, мы прошли в комнату, где стоял спектроскоп с алюминиевой призмой и линзами. Вместо окуляра, этот прибор имел вертикальную нить, окрашенную светящейся краской, которую можно было передвигать вдоль той области, где предполагалось наличие спектра N-лучей, поворачивая круг с градуировкой по краю. Этот круг вращал горизонтальный винт с подвижной гайкой, на которой и была установлена нить.

Блондло сел перед прибором и стал медленно вращать круг. Предполагалось, что нить, пересекая невидимые линии спектра N-лучей, начинает ярче светиться. Он называл мне деления шкалы для ряда линий, читая их при свете слабого фотографического красного фонаря. Этот опыт убеждал некоторых скептических посетителей, так как он повторял свои измерения в их присутствии и всегда получал те же числа. Он утверждал, что смещение нити на 0,1 мм было уже достаточно, чтобы ее яркость изменилась. Когда я сказал, что это невероятно, так как щель спектроскопа имела ширину 2 миллиметра, он ответил, что это — одно из необъяснимых свойств N-лучей. Я попросил его повторить измерение, потянулся в темноте и снял со спектроскопа алюминиевую призму. Он стал кружить круг, отсчитывая опять те же числа. Прежде чем включили свет, я поставил призму на место. Блондло сказал своему ассистенту, что его глаза устали. Ассистент стал уже вполне очевидно подозрительным и просил Блондло дать ему самому повторить опыт для меня. Прежде, чем он потушил свет, я заметил, что он очень точно поставил призму на ее маленькую подставку, углами как раз на краю металлического диска. Как только свет погас, я двинулся по направлению к прибору, сделав шаг с некоторым шумом — но ничего не тронул. Ассистент начал вращать круг, и вдруг сказал Блондло быстро по-французски: «Я ничего не вижу. Спектра нет. Я думаю, что американец что-нибудь сдвинул» — после чего сразу же зажег свет и внимательно осмотрел призму. Он уставился на меня, но я не выдавал своих мыслей. Этим сеанс окончился, и я сел в вечерний поезд и отправился в Париж.

На следующее утро я послал письмо в Nature. Журнал подробно изложил мои наблюдения, опустив, однако, сообщение о двух инцидентах в конце вечера и обозначив лабораторию просто как ту, где было выполнено большинство опытов с N-лучами. La Revue Scientifique, французский полупопулярный научный журнал, опубликовал перевод моего письма и начал анкету, прося французских ученых высказать свое мнение о реальности N-лучей. В последующих номерах было напечатано до сорока писем, и только полдюжины из них защищали Блондло. Наиболее агрессивным было письмо Ле-Беля, который говорил: «Какое зрелище представляет собой французская наука, если один из ее значительных представителей измеряет положение спектральных линий, в то время как призма спектроскопа покоится в кармане его американского коллеги!»

Только две статьи о N-лучах появились после этого в Comptes Rendus. Должно быть, это были запоздавшие. На ежегодном заседании Академии в декабре, где была вручена премия и медаль, провозгласили, что она присуждается Блондло «за его долголетние труды в науке».

Трагическое разоблачение в конце концов привело к сумасшествию и смерти Блондло. Он был вполне искренний и большой человек, у которого «зашел ум за разум», возможно, в результате самогипноза или чрезмерного зрительного воображения после многих лет работы с приборами в темноте. То, что сделал Вуд, против собственного желания, но с научной беспощадностью, было для него coup de grace.

Развязку охарактеризовал А.А. Кемпбелл Свинтон, член Королевского Общества, в Westminster Gazette:

«…высшая ученая инстанция Франции признала его, и все, казалось бы, шло хорошо, пока американский профессор физики Р. В. Вуд из Балтиморы, теперь — иностранный член Лондонского Королевского Общества — не взорвал полностью и навсегда все открытие, показав, что Блондло продолжал видеть спектр , которого никак не могло получиться, даже если бы он и был перед этим!»

По отношению к «научному» обману и подлогу, Вуд всегда неумолим и безжалостен и никогда не чувствует сожаления, разоблачив мошенников — наоборот, он ощущает довольно свирепую радость. Однажды вечером в Балтиморе он рассказал мне и своим друзьям о некоторых из своих приключений в этой области.

«Несколько лет тому назад Бернард Бекер, президент Атлантической Транспортной линии и член правления университета, попросил меня приехать в его управление и посмотреть прибор человека, чьи опыты он финансирует. Это была схема передачи речи и сигналов под водой. Человек этот утверждал, что открыл новое химическое соединение, чувствительное к звуку. Бекер дал ему большую комнату для лаборатории, и мы отправились туда. В ней стоял большой стол, загроможденный кучей псевдонаучных приборов. Одним из них был огромный собороподобный колокол с восемью маленькими маятниками, подвешенными вокруг и падающими на его края. В приборе были применены некоторые детали пищущей машинки! Все „приспособление“ было жутким собранием разной чепухи, соединенной проволочками. Изобретатель сказал, что его вещество так чувствительно к звуку, что разлагается даже от шума, не слышного человеческим ухом. Я спросил его, как же он приготовляет вещество, если оно так чувствительно — и он сказал, что приходится делать это в водолазном колоколе, под водой! Я посоветовал Бекеру выбросить этого молодца из управления что он и сделал дня через два.

В другой раз меня привели на крышу одного учреждения, чтобы посмотреть опыты изобретателя, утверждавшего, что он открыл метод получения энергии из атмосферы. Его стол был заставлен электромоторами, игрушечной железной дорогой с электровозом и другими электроприборами. На одном конце стола стоял шест с двадцатью медными остриями, торчавшими во все стороны. Они, утверждал он, собирают атмосферную электрическую энергию, которая передается по проводу и приводит в действие приборы на его столе. Собралась целая толпа репортеров и два человека, от которых он хотел получить деньги.

Под столом стояло несколько ящиков, частью покрытых холстиной, и один — целиком закрытый. Никто ве обратил внимания на эту деталь установки. Я стащил тряпку с закрытого ящика, и увидел большой аккумулятор с двумя проводами, идущими на стол внутри одной из его ножек.

Изобретатель удрал из отеля, не заплатив по счету, и захватил с собой все «приборы».

«В старину таких типов мазали дегтем и вываливали в перьях», — вмешался психиатр Лесли Хоуман. «Есть разница между помешанными дураками и вполне здравомыслящими жуликами. К какому классу, кстати, отнесли бы вы парижского изобретателя, показывавшего фокусы с электрическими лампочками — ведь он даже попал в некоторые полунаучные журналы? Я помню, он обещал революционизировать всю систему электрического освещения».

«По правде говоря, сам не знаю», — ответил Вуд. Не знаю, хотел ли он подкупить меня, или просто опоить шампанским. Но — жулик ли он или идиот — он был очень занятный парень. Он говорил, что может снизить расход электроэнергии на освещение до одной пятой. Тогда же я познакомился с одним капиталистом из Нью-Йорка, который собирался дать ему субсидию в 20 000 долларов, и обещал ему исследовать явление. Я предупредил его, чтобы он не говорил, кто я, а просто представил меня, как мистера Вуда, своего друга, который тоже интересуется изобретением.