Домик на реке - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 10

— Присаживайтесь, — сказал Архипов.

Коля сел на койку. Второй койки тут никак не поставишь. «Где же спал папа?»

— Вы здесь давно поселились? — спросил Коля.

— Давно, — сказал Архипов. — Немцы сожгли мой дом, как только заняли город.

— Вы бы теперь построили себе что-нибудь получше.

— Очень надо! Мне все равно, где жить. Хоть в вороньем гнезде.

Он взял с комода фотографическую карточку и протянул ее Коле:

— Вот.

Коля подошел к двери, чтобы лучше рассмотреть. На карточке, выцветшей и потускневшей, увидел он крыльцо с резьбой, а у крыльца — деревянную лавочку; на лавочке сидел сам Архипов, моложавый, важный, в блестящих сапогах, в пиджаке, в рубахе с вышивкой по вороту, а рядом с ним — жена, полная, еще совсем не старая, в платке и широком темном платье, и два мальчика — один лет семнадцати, другой лет пятнадцати. Коля знал, что оба эти мальчика убиты на фронте.

— А где ваша жена? — спросил он.

— Немцы угнали ее в сорок втором году, — сказал Архипов. — Так и пропала.

Он взял карточку из Колиных рук и положил ее на комод.

— А что вы до войны делали?

— Мы? — переспросил Архипов. — Мы никакой особой специальности не обучены. Мы все делали. Был у нас домик, огород, корова. Этим больше жена заведовала. А я зимой уходил лес пилить, а летом плоты по реке гнал. А последние годы работал здесь, в слободе, в совхозе. При лошадях. Конюхом.

Ему, видимо, редко приходилось разговаривать, и он мало-помалу оживлялся. Он то садился на койку, то вскакивал, хватал свою бороденку в кулак и дергал так, словно собирался ее вырвать.

— А теперь чем хотите заниматься? — спросил Коля.

— А теперь мне все равно, — сказал Архипов.

— Опять в совхоз поступите?

— Нет, я теперь при школе.

— При школе? — удивился Коля.

— Ну да, Виталий Макарыч меня к себе взял. Гардеробщиком у вешалки. А пока в школе не учатся, выполняю разные его поручения.

— Какие поручения?

— Всякие… Хожу, наблюдаю…

— А вы давно Виталия Макарыча знаете?

— Давно. Не очень, конечно, давно. Он не здешний. Он позже всех к ним пристал.

— К кому пристал?

— А к партизанам. Он к ним пристал, когда они уже ушли из школы.

— Партизаны были в школе?

— Было время, они прятались в старой школе, где гимназия когда-то помещалась. Вы сами видели — там в верхний этаж никак не заберешься, все лестницы переломаны, а они какой-то ход знали. А потом, когда стали они готовиться к одному важному делу, они все ушли оттуда и попрятались в разных местах. И ваш папаша поселился у меня…

— Как вам было тут тесно вдвоем! — сказал Коля, опять оглядывая каморку Архипова и стараясь понять, где здесь мог поместиться еще такой рослый человек, как папа.

— Тесно? — засмеялся Архипов. — Да он не тут жил. Он жил еще теснее. Хотите посмотреть?

Архипов вдруг обхватил комод руками и сдвинул его с места, и Коля опять подивился силе этого щупленького старичка. Он с легкостью передвинул комод к двери, и в землянке стало совсем темно. В руке у Архипова вспыхнула зажигалка. Он поджег лучинку и протянул ее Коле. При свете лучинки в земляной стене позади комода Коля увидел отверстие в полметра вышиной. Холодом и сыростью дохнуло Коле в лицо.

— Нагнись, нагнись! — сказал ему Архипов. — Полезай туда!

Коля нагнулся и, одной рукой касаясь липкого пола, в другой держа лучинку, полез в отверстие. Вскоре он почувствовал, что может поднять голову, и осторожно выпрямился. Макушка его уперлась в земляной потолок.

Он осмотрелся. Находился он в крохотной комнатке, такой узкой, что, протянув руки, мог одновременно коснуться и правой стены и левой. Вдоль одной из стен были устроены нары, на которых лежал тюфяк. Возле нар стояла табуретка, а на ней скляночка с фитильком, служившая безусловно лампочкой, и лежала раскрытая книга.

— Неужели папа мог тут жить! — воскликнул Коля, чувствуя, что дрожит. — Как здесь холодно!

— Здесь только летом холодно, — сказал Архипов. — Зимой здесь теплей, чем у меня.

— Да ведь нары ему коротки, потолок низок. Он не мог выпрямиться ни лежа, ни стоя.

— А он и не выпрямлялся.

Лучинка догорала, огонек подползал к Колиным пальцам. Коле захотелось посмотреть, что это за книга, которую читал папа, сидя в этой норе. Он приподнял ее с табуретки. Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Швырнув догоревшую лучинку, Коля, нагнувшись, пролез назад, в комнату Архипова, и сел на койку.

— Что, не понравилось? — спросил Архипов, ставя комод на прежнее место и насмешливо глядя в Колино побледневшее лицо. — А он не жаловался.

— Неужели он никогда не выходил оттуда?

— Нет, выходил. По ночам. Выйдет и сядет ко мне на койку, на то самое место, где вы сидите. А на улицу им было нельзя. Немцы всех их уже в лицо знали. Один Виталий Макарыч приходил сюда в гости. Он тогда только еще объявился у нас в городе, немцы ничего еще за ним не чуяли, и ему можно было ходить.

— А почему они все в лес не ушли? — спросил Коля. — Ведь партизаны всегда в лес уходили.

— Нельзя было от моста далеко отлучаться.

— От моста?

— Мост был для них важнее всего. Наши войска наступали, подходили к городу, но когда войдут они в город, никто не знал. А партизанам поручено было взорвать мост, когда наши начнут штурмовать город, чтобы немцы на ту сторону не могли уйти. И они притаились здесь, в городе, и сидели. Больше всего боялись они, как бы их не захватили раньше времени, потому что если их захватят, кто же взорвет мост?

— Ну, и как же? — спросил Коля.

— Их захватили, — сказал Архипов угрюмо. — Ночью приходит сюда Виталий Макарыч — и к вашему папе, за комод. Они поговорили там, за комодом, потом выходят оба. Николай Николаич поцеловал меня, и они ушли. Где-то они там собрались, в каком-то месте, а немцы выследили их и перебили.

— Всех убили?

— Восемнадцать человек, — сказал Архипов.

— А Виталий Макарыч?

— Он был ранен в голову и в руку, обмер и упал. Немцы приняли его за мертвого. Утром он очнулся и добрался до деревни. Колхозники его спрятали, а когда пришли наши, его положили в госпиталь и там отняли ему руку…

Он замолчал и задумался. Солнце село, в пещере стало темно, и только седая голова Архипова смутно белела во мраке.

— Но ведь мост все-таки взорвали! — сказал Коля.

— Взорвали, — проговорил Архипов. — И как раз вовремя.

— Кто же его взорвал?

— Не знаю, — сказал Архипов. — И никто не знает. Вот это-то и есть самое непонятное.

Его, видимо, самого до крайности волновал вопрос, кто взорвал мост, потому что он вдруг подсел к Коле ближе, стал говорить торопливо и почему-то шепотом:

— Наши разгромили немцев в десяти километрах от города и гнали их прямо сюда, к реке. Все немецкие танки, и пушки, и грузовики со всех концов двинулись к мосту. Уже ночь кончалась, ранний рассвет. Я сорвал одеяло с двери, стою и гляжу. И вдруг такой взрыв, что меня чуть не повалило. Я сам, своими глазами, видел, как два пролета моста взлетели в воздух и этак медленно, боком шлепнулись в воду. Пять месяцев я потом каждый день думал: кто взорвал мост? Смелый человек! Пошел на верную смерть. Этот мост нельзя было взорвать, не взлетев на воздух вместе с ним. Кто он? Спросить было не у кого. Ну, через пять месяцев является Виталий Макарыч, уже без руки, и, конечно, заходит ко мне. Я его спрашиваю: вы что-нибудь про мост знаете? А он говорит: ничего. Как же это, спрашиваю, мост сам собой взлетел на воздух? Если бы мы, говорит, это узнали, так мы, говорит, тогда и все узнали бы…

— А что он еще хочет узнать? — спросил Коля.

— Мало ли что, — сказал Архипов. — Ему видней. Он меня в тот раз спросил: ты чем собираешься заниматься, Архипов? А я ему: мне все равно — сыновья убиты, жена пропала, мне жить незачем. Вот он и предложил: пойди ко мне работать, согласен? Я сказал: мне все равно, я к вам пойду с охотой, потому что из всех, кто здесь с немцами боролся во время оккупации, и кого я знал, и кто мне был мил, вы один остались. И вот, посылает он меня то на вокзал, то на пристань, к каждому поезду и к каждому пароходу, чтобы не пропустить одного человека, который должен приехать в город…