Падежи, времена, запятые... - Жигунов Виктор Васильевич "Bukmop" - Страница 4

Он выбрасывает из рукописи как можно больше страниц: мол, он профессионал и знает, как лучше, — и вместо мерещившегося автору роскошного тома выпускает брошюрку в грязно-шершавой бумажной обложке. Начинающие, которым неизвестны типографские расценки, не разумеют, что он почти все деньги забрал себе. Однажды нарвался: тянул, тянул с изданием, полагая, что безобидная старушка ничего против него не сможет предпринять, а она наслала на него бандитов, те выбили и её деньги, и свой «гонорар».

Один его фокус, правда, меня позабавил: он ухитрился за кругленькую сумму продать авторское право на книгу… самому же автору. Но тот — ворюга, так ему и надо.

В общем, авторы, не попадайтесь на приманки. Творчество — занятие высокое, но и на землю посматривайте, охотников на ваш карман много.

От чего авторы входят в штопор

Попались на глаза сетования журнального редактора на графоманов и плагиаторов, очень приставучих и раздражающих. Я — и редактор, и автор, так что смотрю с обеих сторон. Есть даровитые и честные сочинители, которые тем не менее выводят редакторов из себя. Почему?

Было дело, я написал научно-популярную брошюру. Причём издательство само ко мне обратилось, то есть выбрало того, кто знает предмет, я не с улицы пришёл. Но дальше — песня! Редакторша торопила, и я ценой бессонных ночей сдал рукопись в срок. Редакторша сунула её в стол… и уехала в отпуск. Вернувшись, прочитала и сказала, что я молодец, она сдаёт в набор. Только получив готовую брошюру, я обнаружил, сколько ляпов насовано без моего ведома! Например, в тексте упоминалась расшифрованная с клинописных табличек легенда о всемирном потопе, только Ной у ассирийцев носил другое имя — Зиусудра. Кухонная баба (извините, у меня и через годы не отгорело, к тому же баба и женщина — не одно и то же) вставила: «А у шумеров — Гильгамеш». Хоть бы меня спросила! У шумеров — Утнапиштим. А где шла речь о серебре, художница нарисовала слиток… и на нём химический знак золота. Потом редакторша обижалась, почему я не отблагодарил её каким-нибудь подарком. Да я видеть её не мог.

Случился в моей жизни странный период: куда ни ехал, попадал в отделение милиции. Народу полвагона, но если идёт наряд, то устремляется именно ко мне: «Предъявите документы». И просто на улице — то же самое. (Потом, правда, у них возникала проблема, как от меня избавиться, чтобы не поднял шума.) Причину я понял: им надо составлять протоколы, а кого задерживать? В милицию поступали, чтобы откосить от армии, то есть не самые сильные и храбрые, с пьяным амбалом таким не справиться. А по мне видно, что в драку не полезу (хотя раскинуть с дороги двоих малорослых — не вопрос, но это было бы нападением на представителей власти). К тому же на лбу написано высшее образование, и троечникам лестно показать, что хозяева жизни — они. Мне это надоело, я послал письмо в газету. Его опубликовали… но со вставкой, будто меня то и дело доставляют в вытрезвитель. Я в жизни там не бывал! И каково потом было ходить по городу, в котором каждая собака меня знает?

В издательстве, где я работал, повесть довольно известного писателя зарезали по политической причине. На заседании главной редакции мне было заявлено: «Почему же вы ему написали, что у повести есть научное обоснование, когда она политически неправильна?» Я удивился: «То наука, а то политика». Все засмеялись: какой же я младенец в идеологии, философии и прочем таком. Не меньше часа я доказывал, что дважды два — четыре при любом строе и что солнце — беспартийное. Вы не поверите, но там не поняли. И это был высший совет издательства!

В юмористическом стихотворении я написал — «Ван-Гоген». В редакции строго спросили: «Вы знаете, что Ван-Гог и Гоген — разные художники?» А в пародии у меня была строка: «Стал редок в морях крокодил». В голову не могло прийти, что кто-то заподозрит, будто мне неизвестно — крокодилы водятся в реках. Меня не раз поучали по поводу этой пародии и напечатали её, заменив «в морях» на «теперь». Тогда я сам внёс исправление: «Стал редок в тайге крокодил» — и то не уверен, что никто не сочтёт меня обалдуем.

Россия до революции была страной сплошной неграмотности, и не мной сказано, что стала страной сплошной полуграмотности, тем более теперь, когда «аффтар жжот». Откуда же редактору знать, что пришедший к нему автор — не такой же недоучка, как многие и как он сам? И начинается «работа над ошибками».

В газете я опубликовал заметку о том, как устроить настольный фонтан (одно из применений моего же изобретения). Меня, наверно, прокляли тысячи пионеров, потому что сделали, а фонтан не бьёт: заведующий отделом переписал за меня, как считал правильнее. Потом устройство было кем-то описано в журнале, теперь статья висит в Сети. Этот сочинитель ещё добавил глупости: не только фонтана не будет, но и вообще невозможно в установку налить воду. Поэтому крыть меня на все корки продолжат до скончания веков. Правда, я там оставил комментарий, так что отчасти сами окажутся виноваты, если не прочитают.

Все издания и издательства, в которых происходили описанные выше истории, — из самых-самых известных, и могу продолжить. А что уж говорить о сегодняшних расплодившихся редакциях, когда книги и газеты выпускают все кому не лень. Малограмотность воинствует, уже преподавая себя как норму. Один из лучших, самых серьёзных телеканалов показывает в паузах свой «результат поиска»: якобы название фильма «ТАСС уполномочен заявить» не соответствует правилам, должно быть «уполномоченО», потому что агентство. Я ехидно послал туда свои «результаты поиска»: «Наше знаменитое вуз (заведение) послало студентов в ваше отсталое колхоз (хозяйство), а ССУЗ (среднее специальное) не захотело». Не поняли, так и крутят глупость.

С появлением Интернета открылись и журналы в нём. Начав сотрудничать в одном из них, я первое время был вне себя от восторга. Свою первую книжку я когда-то пробивал в печать лет восемь, а тут — едва только сочту своё сочинение готовым, и через минуту его будут читать бог знает сколько человек! Среди них непременно найдутся такие, кто подскажет что-нибудь, поправит. Автор не может знать всего на свете, редактор тоже не может, а так получается общественная редколлегия, множество рецензентов, причём все работают не по обязанности, спустя рукава, а от души, потому что интересно. О лучшей подготовке рукописи не приходится мечтать.

Но вскоре пришло разочарование. Вот в эту самую статью модераторша насовала около сотни ошибок вроде запятых после «но» и «между тем». Я возмутился. А ей казалось, будто у неё врождённая грамотность, потому взбеленилась. К дальнейшим моим текстам предъявлялись всё более идиотские придирки. Например, написал познавательную статью о том, как с малышом-попутчиком поговорил о собачках, кошечках, о Колобке. Читатели поставили высшую оценку. Но мнение модераторши — я педофил и пособник маньяков. Притом разговор происходил в наполненной маршрутке, мальчик сидел на коленях у мамы.

И как подобные цензоры не попались на пути сказок и мультфильмов, в которых Печкин? Обязательно заявили бы, будто он стал почтальоном, чтобы ходить по деревням и высматривать безнадзорных детей понятно для каких утех. Известен также мужчина в самом расцвете сил, унёсший Малыша (да ещё с его же вареньем и конфетами) в домик на крыше. Вот сластолюбец!..

Ну, охота мне тратить время на войну с дурой? В обсуждении статьи ей было высказано — не мной, — подозрение в шизофрении. А у меня нет, что ли, других выходов к читателям? Больше я для того журнала не пишу.

Так и создаётся впечатление, что редактор — малообразованный и равнодушный лодырь, который только и хочет отмахнуться от работы и презирает авторов со своей высоты. Конечно, равнодушных надо теребить, надо с ними бороться. Не в том ли одна из причин, почему авторы иногда так докучают редактору?

По себе знаю: ко мне тоже порой приходили авторы, заранее взяв штыки наперевес. Один писатель (он был также сценаристом, некоторые его фильмы всех нас переживут) побежал от меня к начальству с криком: «Избавьте от дурака редактора!». Я только на первых 40 страницах его рукописи сделал полторы сотни замечаний, а страниц было 240. Потом, прочитав дома, что я понаписал карандашом на полях, писатель прибежал обратно и полез обниматься.