Символика тюрем - Трус Николай Валентинович - Страница 41

Надо было набраться терпения. Нас привезли на стадион между половиной четвертого и четырьмя часами дня. В половине седьмого мы все еще продолжали приплясывать. Нам говорили: «Здесь, ребята, вам достанется. Здесь дела серьезные». Охрана состояла почти полностью из новобранцев-пехотинцев. Были также несколько морских пехотинцев-чернобереточников, которые одним своим видом давили на психику, словно свинец. Вид у них был зловещий: лица неподвижно-деревянные и холодный, каменный взгляд. Такие убивают одним ударом.

Наконец мы смогли пройти на стадион. Обыск при входе производили полицейские из тайной полиции. Им мы отдавали на хранение ценные вещи. В обязательном порядке у всех отбирали сигареты и спички. По коридору мы прошли в амфитеатр. Офицер записывал фамилию, номер удостоверения личности и адрес.

Зал произвел на нас фантастическое впечатление: на скамейках совершенно неподвижно сидели около двух тысяч человек. Приказ был строгий: не шевелиться, поэтому сидящие люди казались статуями.

Спустя некоторое время армейский полковник Эспиноса, тот самый, что позднее стал комендантом Национального стадиона, взял в руки микрофон и повторил приказ, запрещающий шевелиться. Он пояснил, что наверху, на галерее, в четырех ее углах, установлены четыре пулемета 3-го калибра, готовые в любой момент открыть перекрестный огонь.

Полковник очень гордился этими особенными пулеметами, так как они делали более тысячи выстрелов в минуту и использовались не где-нибудь, а в войсках НАТО. Но главное их достоинство, по словам полковника, заключалось в том, что эти пулеметы входили в арсенал Третьего рейха и находились на вооружении «его славной армии». Специалисты, добавил полковник, называют этот вид оружия за его эффективность «пилой Гитлера», ибо одна очередь такого пулемета может разрезать человека на две части.

Полковник Эспиноса говорил назидательным тоном наставника, которому не чужда ирония:

— Давайте, ребята, договоримся, никто не шевелится. В противном случае нам придется пустить в ход пулеметы. Вы же самые худшие представители чилийского народа, отбросы страны, так что церемониться с вами мы не будем!

Я присел на скамейку. Как оказалось, до самой субботы. А была только среда, семь часов вечера. Я уснул сидя.

В четверг было немного полегче — я смог пойти в уборную. На стадионе собралось уже более четырех тысяч человек.

По-видимому, никто не собирался предоставлять нам особый комфорт. Трубы в туалете были забиты, и жидкость лилась через край. По спортивному залу текла смесь из разных нечистот.

В одиннадцать принесли кофе. Его хватило только для половины арестованных. В следующие дни не было никакой другой пищи, кроме миски фасоли в восемь часов вечера.

Продолжает Эстебан Карвахаль. Нас пронумеровали. Я оказался три тысячи каким-то. Спали на сиденьях, в проходах, на спортивной арене. В четверг нам дали поесть — миска фасоли. Хватило только для половины людей. Мне не досталось. Объяснили все очень просто: «Мы не можем оставить без еды солдат. Сначала им, потом вам». Моей пищей в тот день была кожура апельсина — ее, по-видимому, бросили во время последней игры. Другие нашли скорлупки земляных орехов и даже сочли их удобоваримыми. Кто-то рассказывал потом, что один несчастный извлек скорлупку даже из плевательницы, когда выяснилось, что больше ничего нигде не осталось. Многие вынужденно довольствовались одной водой.

Солдаты были не из Сантьяго, а из полков, расквартированных в Антофагасте и Вальпараисо. Их то и дело меняли. С некоторыми из них мы вступили в контакт, так как нуждались в сигаретах. Солдаты устроили здесь свой «черный рынок», хотя мы договорились между собой не платить им больше двухсот эскудо за пачку сигарет «хилтон». Цена спекулятивная, но что мы могли поделать?

Неожиданно начались драмы. Парень, выдавший товарища в казарме «Такны», стал проявлять явные признаки сумасшествия. Среди командовавших нами офицеров был один чернобереточник, человек крайне жестокий, именовавший арестованных «личным составом». Товарищи дали ему кличку «Начальник личного состава». Когда у парня голова оказалась уже здорово не в порядке, один не очень умный арестованный сказал ему: «Ты крестник Начальника личного состава». Мальчишка поверил и стал настойчиво кричать: «Крестный, крестный!» Возник переполох. Дело принимало, казалось, опасный оборот, потому что обстановка была весьма напряженной. Несколько человек отправились к офицеру с просьбой убрать этого парня, поскольку тот потерял рассудок. Офицер не обратил на просьбу никакого внимания. Позднее один новобранец, решив продолжить шутку, сказал парню: «Ты теперь сам военный». Этого оказалось достаточно, чтобы парень начал ходить из конца в конец парадным шагом, делать строевую стойку и выкрикивать слова команды. Иногда он становился очень агрессивным и досаждал всем. Однажды он совсем потерял контроль над собой. Произошло это как-то неожиданно. Неизвестно почему, возможно в результате приступа сумасшествия, он вдруг бросился на одного солдата и стал отнимать у него винтовку. Произошла схватка. Солдат рванулся назад и сумел вырваться из рук парня. Прозвучал выстрел. Мы увидели, как парень с красным отверстием в животе цепляется за перила галереи (схватка произошла именно в этом месте), смотрит широко открытыми глазами, будто спрашивая, что происходит. Наконец он упал замертво. Солдат, молодой новобранец, стоял к нам спиной, опираясь на колонну. Но вдруг ноги у него подкосились, и он стал сползать вниз, пока не сел на пол. Солдат был совершенно подавлен. Вдруг, неожиданно для всех нас, он заплакал.

В разговор вступает К. М. Парень, выдавший в «Такие» заключенного, то и дело совершал глупости. Когда кто-нибудь из офицеров звал его, он отвечал: «Алло, приятель» или что-нибудь в этом роде. Товарищи потом подходили к нему, урезонивали: «Уймись ты, не подводи нас!». Он постоянно проходил через наш сектор, расталкивая всех локтями, и совершал разные другие странные поступки. Не знаю толком, как это с ним произошло, потому что случилось это за колонной, которая мешала мне видеть. Дело в том, что он совершенно неожиданно направился к солдату и попытался отнять у него оружие. Солдату удалось вырваться, и он пустил в него пулю. У солдата была автоматическая винтовка «СИК». Было видно, как пуля, оставляя красный след, исчезла в другом конце зала. По-видимому, она прошила его насквозь. Парень, которому было лет восемнадцать, попытался удержаться за перила, потом обвел всех сидящих в амфитеатре взглядом и упал. Около сердца у него растеклось красное пятно. Через пятнадцать минут пришла медсестра. Тело бросили на носилки и унесли. Позже, направляясь в уборную, я увидел за колонной лужу крови.

Продолжает Эстебан Карвахаль. Люди никак на это не отреагировали. Описанный выше инцидент научил нас многому. Один арестованный товарищ — коммунист — почему-то напал на новобранца. Тот не мог с ним справиться. Подошел офицер-чернобереточник, вырвал из рук новобранца винтовку и размозжил товарищу лицо прикладом.

Чернобереточник всегда ходил без головного убора. Это был настоящий самодур, разговаривал он властным и в то же время слегка ироническим тоном, был жесток и одновременно остроумен. Люди такого склада встречаются иногда среди офицеров, живущих в казарме. У него были рыжие, коротко остриженные волосы, и он был похож на нациста из кинофильмов. Он ловко орудовал линчакой (линчака — нечто вроде плетки, изготовленной из нескольких бамбуковых планок, соединенных между собой прочным шнуром), с которой никогда не расставался, и был большим специалистом по каратэ. Однажды этот человек двумя ударами свалил с ног одного парня. Думаем, что он убил его насмерть. Именно этот офицер вызывал арестованных на допросы.

Когда он ударил товарища прикладом в лицо, в зале поднялся громкий ропот. Кто-то крикнул: «Подонок!» — и стали раздаваться разные другие крепкие словечки. Офицер сделал знак, и в зал, стреляя на ходу, ворвались солдаты. Мы все бросились на пол. Нам стало ясно, что совесть не будет их мучить, если они ненароком убьют кого-нибудь из нас.